Михаил Кром - Стародубская война (1534—1537). Из истории русско-литовских отношений
Противоположная версия содержится в белорусско-литовской Евреиновской летописи. Здесь сообщается, что литовские воеводы разбили трехтысячный отряд «Овчины» под Стародубом, «сам Овчина утек», а многих взяли в плен161. Русские историки XIX в. исходили в своей трактовке событий из версий ВЛ и ЛНЦ, изображающих в выгодном свете действия русских воевод162. Л. Коланковский сделал остроумную попытку согласовать все три вышеприведенные версии: литовцы-таки побили Овчину, но А. Левин во время вылазки взял пленных, которых по возвращении в город «из бегов» Овчина отослал к великому князю как свои трофеи163! В этой трактовке механическое соединение противоречивых известий сочетается с произвольным домыслом. Обратимся к другим источникам.
Летний разряд 1534 г. называет в Стародубе с наместником кн. Ф. В. Овчиной Оболенским воевод кн. И. А. Прозоровского и кн. А. В. Кашина, причем в случае боевых действий («каково будет дело») в городе надлежало быть А. Кашину, а «за городом» И. Прозоровскому и Ф. Овчине164. Разряды подтверждают вероятность участия Федора Овчины в стычке с литовцами, как и то, что в городе мог находиться А. Кашин (он, по ЛНЦ, и выслал против литовцев А. Левина), но остается необъяснимым умолчание ЛНЦ о Ф. Овчине и И. Прозоровском.
Рассказ об этих событиях содержится и в польских хрониках Б. Ваповского (текст в этом месте частично утрачен) и воспроизводящей ее почти дословно (в переводе с латыни на польский) «Польской хронике» Марцина и Иоахима Вельских 1597 г.165 Начало этого известия дошло до нас только в пересказе «Польской хроники» Вельских. Здесь говорится о битве возле Стародуба, в которой литовцы «на голову» разбили московитов; московское войско вели «два гетмана», один из них пал в бою, а другой166 живым попал в руки литовцев; затем литовское войско пришло к Стародубу, спалило «город» (= посад), а крепость, в которой был сильный гарнизон, взять не смогло167. Соблазнительно, конечно, увидеть в «гетманах» И. Прозоровского и Ф. Овчину, но последний, как мы увидим, и в 1535 г. был наместником в Стародубе, а И. Прозоровский, как и А. Кашин, упоминается в полковых разрядах последующих лет168. Зато известие хронистов о сожжении стародубского посада совпадает с сообщением ЛНЦ.
Имеется еще один источник, повествующий об этих событиях, но не введенный пока в научный оборот: это «память» гонцу Ю. Юматову, отправленному 15 сентября 1534 г. в Крым169, — что ему говорить, если его спросят, «приходили ли литовские люди к Чернигову и на стародубские места и что над ними учинили». В наказе сообщается о военных действиях под Черниговом и Стародубом. По поводу стародубских событий Юматову следовало говорить: «а на стародубские места приходили, и воеводы государя нашего также многих людей тут в земле побили, а иных многих переимали и гетмана желнерского Суходолского изымали, а с ним человек со сто желнер, а как пошли из стародубских мест, и на реке на Ипути государя нашего воеводы литовских людей, дошед, многих побили, а иных поимали, и шатры и лошади у них многие поимали, а государя нашего воеводы и люди, дал Бог, все поздорову»170. Разумеется, московские дипломаты старались представить ход военных действий в выгодном для себя свете, но обращает на себя внимание сходство этой информации с версией официального летописания: возможно, у них был общий источник — донесения-отписки воевод. К сообщаемому летописями «память» добавляет известие о том, что русские воеводы (их имена не названы) преследовали отходивших со стародубской «украины» литовцев и, догнав на р. Ипути, нанесли им поражение.
Итак, имеющиеся в летописях расхождения относительно количества пленных, а также роли тех или иных воевод в событиях под Стародубом устранить не удается. Что же касается разногласия русских и польско-литовских источников по поводу исхода этих событий, то оно легко объяснимо: видимо, ни той ни другой стороне не удалось добиться решающего успеха, но каждая сторона поспешила объявить о своей победе, приводя в качестве доказательства количество пленных и иные трофеи. Все источники сходятся в том, что пребывание литовцев в Стародубской земле было кратковременным, для штурма крепости силу них было слишком мало; реальные их успехи свелись к опустошению волостей и, может быть, сожжению посадов. Однако последнее уже не бесспорно: Постниковский летописец, хорошо осведомленный в русско-литовских отношениях, словно споря с кем-то, подчеркивает: «А стародубские и почапские посады приказчики городовые, а не Литва сожгли»171.
Отступив от Стародуба, литовское войско подошло к Радогощу, и здесь, по словам Б. Ваповского, «произошло удачное сражение с наместником Северской крепости, тысяча (воинов) противника была побита», затем с боем был взят и сожжен г. Радогощ, крепость тоже была взята и «сравнена с землей»172. Согласно Евреиновской летописи, под Радогощем литовцы разбили войско князя Барбашина173. Из сопоставления с приведенным текстом Ваповского можно предположить, что воеводой «Северской крепости» был кн. Барбашин, с которым и сразились литовцы. Действительно, по разрядам лета 1534 г., кн. И. И. Барбашин был наместником в Новгороде-Северском, причем в случае «дела» с литовцами ему надлежало быть «за городом», в поле174.
Мы располагаем ценным свидетельством о потерях населения Радогоща — показаниями местного попа Степана, данными им литовскому воеводе Василию Чижу поздней осенью 1534 г. (этот документ был обнаружен в фонде Радзивиллов Архива древних актов в Варшаве И. Гралей и Ю. М. Эскиным и недавно опубликован этими исследователями)175. По словам Степана, гонец из Москвы «после войска литовского… переписывал, колько людей по городом згинуло», и «в одином Радогощи, коли его сожгли, не доискалися девети тисяч душ и двухсот и семьдесят душ без трех» (то есть 9267 человек). Радогощ получил освобождение на 20 лет от всех налогов и повинностей176.
По-разному говорят источники о судьбе наместника Радогоща Матфея Лыкова. Большинство летописей сообщает о том, что он сгорел в городе177, а детей и жену его увели в плен литовцы178, но Постниковский летописец утверждает, что Лыкова литовцы «с собою свели»179. С. А. Морозов полагает, что здесь в Постниковский летописец «вкралась… неточность», поскольку другие летописи согласованно говорят о гибели Лыкова, корректируя друг друга180. Однако нужно учитывать специфику этого памятника, многие известия которого уникальны. Кроме того, свидетельство Постниковского летописца неожиданно находит подтверждение в хронике Ваповского (и вторящей ей хронике Вельских): «наместник крепости (в Радогоще. — М. К.) с женой и детьми попал в руки литовцев»181. Правда, в составленном в 1538 г. списке всех московских пленных в Литве (живых и к тому времени умерших) не упомянут ни сам Лыков, ни его дети182.
Наконец, о судьбе Матфея Лыкова вспоминает А. М. Курбский, рассказывая в «Истории о великом князе Московском» о казни царем его сына Михаила Лыкова. Рассказ Курбского перекликается в этом месте со статьей ЛНЦ «О Радогоще»:
Курбский: Летописец начала царства: «А тои-то Матфеи Лыков… созжен, пострадал за отечество тогда, когда возвратишася от Стародуба войско ляцкое и литовское… Матфеи же той, видев, иже не может избавлен быти град его, первие выпустил жену и детки свои в плен, потом не хотяше сам видети взятья града от супостатов… броняще стен градцких вкупе с народом, иже производил созжен быти с ними, нежели супостатом град здати. Жена же и дети его отведены быша яко пленники, до короля…»183 (выделено мной. — М. К.). [Литовские люди], «идучи от Стародуба мимо Радогощь, посад у города Радогоща зажгли. И люди градские на литовских людей из града вышли, а в граде тогда был наместник Матвей Лыков и пострадав за благочестие крепце, и от посаду и город згорел, и наместник во граде, а жену его и детей в полон взяли…»184 (выделено мной. — М. К.).При сравнении этих текстов видно, что рассказ Курбского, по сравнению с летописным, не содержит никаких новых оригинальных сведений, он лишь расцвечивает те же факты риторическими фигурами (красочным описанием мужественного поведения Лыкова). Причем в основе его рассказа лежит явно русский источник, поскольку литовцы здесь именуются «супостатами»; смена источника происходит лишь с момента привода детей Лыкова к королю — тут сразу меняется отношение к Литве: «кроль же, воистину яко сущий святыи христианский (!), повелел их питати не яко пленников, но яко своих сущих»185. Из русских источников ближе всего по основной идее (страдание за отечество, за веру) к тексту Курбского подходит приведенная статья ЛНЦ, сходны даже отдельные выражения. В 50-е годы, когда создавался ЛНЦ, Курбский был близок ко двору и мог ознакомиться с этим памятником. Поэтому, на мой взгляд, рассказ Курбского о гибели М. Лыкова нельзя считать еще одним самостоятельным свидетельством: это лишь переработка версии ЛНЦ. Полагаю, что совпадающие известия Постниковского летописца и польских хроник, более осведомленных в литовских делах по сравнению с официальными московскими летописями, заслуживают в данном вопросе большего доверия.
