А. Щербаков - 1905 год. Прелюдия катастрофы
Но этим людям даже в голову не приходило, что их товарищ мог соврать. Только Г. Лопатин обратился к Бурцеву:
— Дайте честное слово революционера, что это правда.
Тот дал. И этого хватило. Хотя я бы не поверил. Но мы живем в иное время…
…Заседания проходили еще две недели — но, собственно, всё уже было ясно. По крайней мере, главному авторитету — Кропоткину. Да и Г. Лопатин сказал: «За такое убивают». Так что остальные заседания были, в общем‑то, бессмысленной болтовней.
Однако эсеры не успокоились. Слишком уже эта ситуация не укладывалась в их мозги. Савинков и Чернов в начале декабря 1908 года отправились в Лондон, где тогда находился Лопухин. С ними он был гораздо более разговорчив и полностью подтвердил свои слова. Одновременно всплыли и ещё кое — какие факты, свидетельствующие, что Азеф совсем не тот человек, каким революционеры его считали. Подробности всех этих разборок описывать не имеет смысла. Кто интересуется — может обратиться к книге того же Бориса Савинкова.
Но вот что интересно — Азефа эсеры фактически отпустили. Точнее, дело было так. Они пришли к Азефу на квартиру и «кинули предъяву», пообещав прийти за ответом через сутки. При этом никакого наблюдения возле дома не выставили. И Азеф, не будь дурак, сбежал, бросив жену и детей. Видимо, на тот момент это всех вполне устраивало.
Итак, итогРазоблачение Азефа наделало много шума. Как уже говорилось, первая русская революция была очень популярна в мире — как среди «заклятых друзей» России, так и среди людей левых взглядов, которые искренне приветствовали «борьбу с деспотизмом». Так что писали об этом деле много.
Разумеется, в те времена было известно далеко не всё. Савинков опубликовал свои знаменитые воспоминания в 1911 году, а доступ к документам Департамента полиции стал возможен только после Февральского переворота 1917 года. Но, как это обычно бывает, недостаток информации восполняли домыслами. Чего только не писали — особенно те, кто не очень понимал, что такое Россия и кто такие русские революционеры. Так, Азефа называли «инфернальным героем Достоевского[85]», а Бурцева — «Шерлоком Холмсом русской революции». Кстати, последний на этой шумихе заработал неплохие деньги — ему платили хорошие суммы за интервью. Но только вот капитала Бурцев не приобрел. Не тот это был человек. Он попытался создать в Париже нечто вроде «особого отдела», который занимался не только эсерами, но и вообще всеми революционными партиями, и разоблачил многих. Но в конце концов у него началось «головокружение от успехов». Бурцев упорно педалировал дело Азефа, надеясь этим повалить Столыпина, однако тот был мужиком крепким, которого такими вещами было не пронять. Его, как известно, остановила только пуля.
Кстати, свои немаленькие деньги Бурцев очень быстро растратил, помогая революционерам и, наверное, всем подвернувшимся проходимцам. Уже после Февральского переворота Савинков снова привлек его к работе с целью накопать компромат на Ленина — но получилось не очень… После победы большевиков Бурцев оказался в эмиграции, где писал откровенно жалкие статьи в стиле «русской журналистики», типа «Проклятье вам, большевики!!!».
Но вернемся в 1908 год. Эсеры получили страшный удар. И это понятно. Люди, которые шли на смерть ради своих идей, поняли, что ими, как марионетками, управлял человек, который вообще неясно чего хотел. Обидно, да? Так что поток желающих идти в террор как‑то иссяк.
Впрочем, дело не только в терроризме. Это и к лучшему, что люди перестали рваться в убийцы. Но в партии эсеров вообще что‑то сломалось. Многие из прежних упертых бойцов разбрелись, кто куда. Так, убийца Гапона Рутенберг подался в сионизм, Савинков шлялся по Парижу, писал книги, пьянствовал и устраивал групповухи с девками.
После Февральского переворота эсеры получили еще один шанс, став самой многочисленной партией. В июле 1917 года они фактически контролировали обе конкурирующие власти — Временное правительство и Центральный исполнительный комитет Советов. И что? Без особого сопротивления сдали власть большевикам. Это наследники тех, кто умирал, но не сдавался…
Разумеется, в истории с разоблачением Азефа имелись и те, кто радовался. Первыми тут были социал — демократы — как большевики, так и меньшевики, которым был выгоден позор конкурентов. Они тут же закричали: вот видите, мы всегда говорили, что индивидуальный террор до добра не доведет!
Особенно постарался язвительный товарищ Троцкий, который вывел дело на принципиальный уровень:
«Тайна азефщины — вне самого Азефа; она — в том гипнозе, который позволял его сотоварищам по партии вкладывать перст в язвы провокации и — отрицать эти язвы; в том коллективном гипнозе, который не Азефом был создан, а террором как системой. То значение, какое на верхах партии придавали террору, привело, по словам "Заключения[86]", — "с одной стороны, к построению совершенно обособленной надпартийной боевой организации, ставшей покорным оружием в руках Азефа; с другой — к созданию вокруг лиц, удачно практиковавших террор, именно вокруг Азефа, атмосферы поклонения и безграничного доверия"…
Уже Гершуни окружил свое место полумистическим ореолом в глазах своей партии. Азеф унаследовал от Гершуни свой ореол вместе с постом руководителя боевой организации. Что Азеф, который несколько лет перед тем предлагал Бурцеву свои услуги для террористических поручений, теперь разыскал Гершуни, это немудрено. Но немудрено и то, что Гершуни пошел навстречу Азефу. Прежде всего выбор в те времена был еще крайне мал. Террористическое течение было слабо. Главные революционные силы стояли в противном, марксистском лагере. И человек, который не знал ни принципиальных сомнений, ни политических колебаний, который готов был на все, являлся истинным кладом для романтика терроризма, каким был Гершуни. Как все‑таки идеалист Гершуни мог нравственно довериться такой фигуре, как Азеф? Но это старый вопрос об отношении романтика к плуту. Плут всегда импонирует романтику. Романтик влюбляется в мелочной и пошлый практицизм плута, наделяя его прочими качествами от собственных избытков. Потому он и романтик, что создает для себя обстановку из воображаемых обстоятельств и воображаемых людей — по образу и подобию своему».
В другой статье Троцкий идет ещё дальше. Он ставит на одну доску эсеров и либералов — кадетов: дескать, и те, и другие хотят вырвать какие‑то уступки у власти без помощи народа. И ведь в чем‑то Лев Давыдович был прав…
Другой меньшевик, Мартов, тоже вспомнил Гершуни, который в 1900 году тоже вел себя не так, как положено было революционеру. Вот Мартов и веселился — что это за партия такая, во время создания которой из четырех учредителей было два подобных типа?
Короче, эсдеки оторвались по полной.
Теперь о противоположном лагере. Тут было сложно. Дело в том, что сперва далеко не все представители власти понимали, кто такой Азеф. Его считали «своим», а Департамент полиции своих не сдавал. Так что в ответ на запрос депутатов Государ ственной думы 11 и 13 февраля 1909 года Столыпин фактически выгораживал Азефа. Он высказался в том смысле, что Азеф информатор, а не провокатор, а это нормально. Но постепенно и в Департаменте полиции стали понимать, что Азеф — человек сомнительный. Заграничной агентуре был дан приказ его разыскать — правда, искали как‑то вяло.
Но хуже всего были последствия для охранки. Собственно, вся ее работа строилась на внедрении своих агентов в революционную среду, и оказалось — эти агенты черт знает что творят. Позже к делу Азефа подверсталось и убийство Столыпина, о котором будет рассказано ниже. Нет, агентов продолжали вербовать и дальше, но вот веры им больше не было. Как не стало веры и охранным отделениям.
«Главным проводником новых тенденций стал назначенный в 1913 г. товарищ министра внутренних дел В. Джунковский. Он резко отрицательно относился к охранным отделениям и секретным сотрудникам: "Эти районные и самостоятельные охранные отделения были только рассадниками провокации, та небольшая польза, которую они, быть может, могли бы принести, совершенно затушевывалась тем колоссальным вредом, который они сеяли в течение этих нескольких лет"».
(Л. Прайсман)
Охранные отделения стали потихоньку сокращать, а главное — ограничивали их полномочия. Может, это было и правильно, но ведь другого способа разбираться с революционерами так и не нашли. В итоге к новому подъему революционного движения, который начался в 1912 году, власть оказалась совершенно не готовой. И чего удивляться, если она получила то, что получила?
Стоит рассказать и о дальнейшей судьбе фигурантов «дела Азефа». О Бурцеве уже было сказано. Лопухину не поздоровилось. Собственно, выдавая Азефа, он не нарушал никаких законов, именно поэтому он так себя и вел. Но был бы человек — статья найдется. Вот и Лопухина решили проучить, чтобы другим неповадно было. Ему «пришили» статью 102 тогдашнего уголовного законодательства — «членство в противоправной организа ции». Статья была суровая, по ней корячилась пожизненная каторга, однако Лопухина приговорили всего лишь к пятилетней ссылке. Из пяти лет он отсидел два, потом был помилован и занял пост директора банка.
