Владимир Хрусталев - Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых
Княгиня Путятина попросила всех завтракать.
Узкую часть стола занимала сама хозяйка. По правую ее руку — великий князь. По левую — посадили меня. Рядом с великим князем был, кажется, князь Львов. Рядом со мной, кажется, Некрасов или Терещенко. Напротив княгини — Керенский. Остальных не помню.
За завтраком великий князь спросил меня:
— Как держал себя мой брат?
Я ответил:
— Его Величество был совершенно спокоен… Удивительно спокоен…
Затем я рассказал все, как было…
После завтрака мы, т. е. те, кто должен был редактировать акт, перешли в другую комнату. Это была детская. Стояли кроватки, игрушки и маленькие парты…
На этих школьных партах и писалось…
Скоро вызвали Набокова и Нольде.
Они, собственно, и обработали более или менее записку Некрасова, потому что Некрасов и Керенский то уходили, то приходили.
Керенский все торопил, утверждая, что положение очень трудное./…/
Наконец составили и передали великому князю. В это время в детской оставались Набоков, Нольде и я. Через некоторое время секретарь великого князя, не помню его фамилии, высокий, плотный блондин, молодой, в земгусарской форме, принес текст обратно. Он передал, что великий князь просит употреблять от его лица местоимение “я”, а не “мы” (у нас всюду было “мы”), потому что великий князь считает, что он престола не принял, императором не был, а потом не должен говорить — “мы”. Во-вторых, по этой же причине, вместо слова “повелеваем”, как мы написали, — употребить слово “прошу”. И, наконец, великий князь обратил внимание на то, что нигде в тексте нет слова “Бог”, а таких актов без упоминания имени Божия не бывает.
Все эти указания были выполнены, и текст переделан. Снова передали великому князю, и на этот раз он его одобрил.
Набоков сел на детскую парту переписывать набело. …
За это время все разъехались. Великий князь несколько раз говорил со мной. Говорил, так сказать, попросту. Хотя он не знал меня раньше, но, видимо, инстинктивно почувствовал, что мне династия дорога не только разумом, но и чувством. Великий князь, кроме того, внушал мне личную симпатию. Он был хрупкий, нежный, рожденный не для таких ужасных минут, но он был искренний и человечный. На нем совсем не было маски. И мне думалось:
“Каким хорошим конституционным монархом он был бы…”
Увы… Там, в соседней комнате, писали отречение династии.
Великий князь так и понимал. Он сказал мне:
— Мне очень тяжело… Меня мучает, что я не мог посоветоваться со своими. Ведь брат отрекся за себя… А я, выходит так, отрекаюсь за всех…
Это было часов около четырех дня — у окна в той комнате, где много ковров и мягких кресел…
К сожалению, от меня совершенно ускользает самая минута подписания отречения… Я не помню, как это было. Помню только почему-то, что Набоков взял себе на память перо, которым подписал Михаил Александрович. И помню, что появившийся к этому времени Керенский умчался стремглав в типографию (кто-то еще раз сказал, что могут каждую минуту “ворваться”).
Через полчаса по всему городу клеили плакаты:
“Николай отрекся в пользу Михаила. Михаил отрекся в пользу народа”» [418].
Таким образом, Михаил Романов, послушно выполнявший все указания, которые он получал от думского центра, после совещания, трезво оценив ситуацию в стране, подписал акт своего условного отречения от престола.
Среди присутствовавших наступило гробовое молчание; даже те, которые наиболее энергично настаивали на отречении, как князь Г.Е. Львов и М.В. Родзянко, казались пришибленными только что совершившимся и непоправимым. Лишь А.И. Гучков облегчил свою совесть последней репликой: “Господа, вы ведете Россию к гибели; я не последую за вами на этом гибельном пути”.
Отметим еще один важный факт. Так, по воспоминаниям известного контрразведчика капитана Б.В. Никитина (1883–1943), утверждается: «Совершенно достоверным является свидетельство княгини Брасовой, что великий князь не признавал за Государем права отречься за наследника, и потому не считал себя вправе взойти на престол. …
Смущенный незаконно доставшимся престолом, считая, что Правительство, против него настроенное, не даст ему возможности работать, великий князь, никогда ничего не искавший для себя лично, отказался от короны, веря министрам, что в этом благо России. Великий князь был совершенно один; министры добивались немедленного решения, а стране и армии не позволили узнать об отречении императора в его пользу и высказать свое мнение, оказать ему свою поддержку.
Так, по определению одних, великий князь принял свободное решение, без всякого давления со стороны, а, по мнению других, то же называется “взять мертвой хваткой”.
Конечно, цель оправдывает средства. Великому князю дается заверение, что формы государственного строя будут определены на Учредительном Собрании, а полгода спустя, в порядке декрета, Россия провозглашается республикой. Так были забыты демократические принципы, о которых столь широко нам возвещали» [419].
Имеется еще одно малоизвестное свидетельство об этих событиях графини Л.Н. Воронцовой-Дашковой. Она вспоминала: «К сожалению, на другой день, 3-го марта, мы только к 5-ти часам дня могли приехать к князю Путятину. Меня поразила картина внутри особняка. Из передней я увидела, что в гостиной, сидя в креслах, спали штатские люди; кажется, председатель кабинета министров князь Львов и другие общественные деятели, проведшие ночь в переговорах с Михаилом Александровичем.
Его не было. Я прошла в столовую, где возле стола стояли Н.Н. Джонсон и А.С. Матвеев.
— Все решилось, графиня, великий князь отрекся — сказал мне Н.Н. Джонсон, один из самых преданных ему людей…
Н.Н. Джонсон рассказал, что в последние минуты перед отречением Михаил Александрович, все еще колебавшийся, спросил с глазу на глаз председателя Государственной Думы М.В. Родзянко: может ли он надеяться на петербургский гарнизон, поддержит ли он вступающего на престол императора? Родзянко ответил отрицательно и добавил, что если великий князь не отречется от престола, то, по его мнению, начнется немедленная резня офицеров петербургского гарнизона и всех членов Императорской фамилии.
После совещания с министрами Временного правительства великий князь удалился в соседнюю комнату и там, оставаясь один в течение 15 минут, принял решение отречься от престола.
Принять положительное решение Михаила Александровича уговаривали только два министра Временного правительства — П.Н. Милюков и А.И. Гучков, но голоса их были одиноки.
Для меня, казалось бы, уже вчера было ясно, что Михаил Александрович отречется от престола, и все-таки, когда я услыхала от Н.Н. Джонсона о совершившемся факте отречения, я была во власти страшных предчувствий.
В этот момент вошел Михаил Александрович. Бессонная ночь не прошла для него даром. Он казался восковым, только на губах играла прежняя улыбка.
— Стало быть, такая судьба, графиня, — тихо проговорил он.
— Но я уверена, что Учредительное собрание призовет вас, Ваше Высочество, — проговорила я, чтобы подбодрить присутствующих.
— Не думаю, — ответил Михаил Александрович, и, улыбнувшись, добавил: — После отреченья А.Ф. Керенский назвал меня благородным человеком и протянул мне руку не как великому князю, а как гражданину…
В этот же день Михаил Александрович, разбитый всем пережитым за эти три дня, уехал к себе в Гатчину, где его ждала жена Н.С. Брасова» [420].
Великий князь Михаил Александрович 3 марта 1917 г. написал письмо своей супруге в Гатчину:
«Дорогая Наташа,
Только два слова. Благодарю за письмо. Надеюсь выехать сегодня ночью или завтра утром. Страшно занят и крайне утомлен. Много интересного расскажу.
Нежно тебя целую.
Весь твой Миша .
Ольга П[утятина], Алеша [Матвеев] и Дж[онсон] шлют тебе сердечный привет и очень много о тебе думают.
Немного задержи мужа М[арии] до моего возвращения, — шлю ему привет. Обнимаю тебя и крещу много раз» [421].
В воспоминаниях управляющего делами Временного правительства В.Д. Набокова (1869–1922) раскрываются многие тайны этого исторического события. Владимир Дмитриевич являлся, как и П.Н. Милюков, одним из лидеров кадетской партии. Он был в курсе многих тонкостей политического пасьянса первых дней «великой и бескровной» революции: «Была чудная, солнечная, морозная погода. Не успел я прийти к ген. Манакину и поговорить с ним, как к нему позвонили из моего дома, и жена сказала мне, что меня просят немедленно, от имени кн. Львова, на Миллионную, 12, где находится — в квартире кн. Путятина — великий кн. Михаил Александрович. Я тотчас распростился с ген. Манакиным и поспешил по указанному адресу, разумеется, пешком, так как ни извозчиков, ни трамвая не было. Невский представлял необычайную картину: ни одного экипажа, ни одного автомобиля, отсутствие полиции и толпы народа, занимающие всю ширину улицы. Перед въездом в Аничков дворец жгли орлы, снятые с вывесок придворных поставщиков.
