Владимир Хрусталев - Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых
Прежде всего, по действующему закону о престолонаследии царствующий император не может отказаться в чью-либо пользу, а может этот отказ произвести лишь для себя, предоставляя уже воцарение тому лицу, которое имеет на то законное право, согласно акту о престолонаследии.
Таким образом, при, несомненно, возрастающем революционном настроении масс и их руководителей, мы, на первых же порах, получили бы обоснованный юридический спор о том, возможно ли признать воцарение Михаила Александровича законным. В результате получилась бы сугубая вспышка со стороны тех лиц, которые стремились опрокинуть окончательно монархию и сразу установить в России республиканский строй.
По крайней мере, член Государственной Думы Керенский, входивший в состав Временного Комитета Государственной Думы, без всяких обиняков заявил, что если воцарение Михаила Александровича состоится, то рабочие города Петрограда и вся революционная демократия этого не допустит.
Идти на такое положение вновь воцаряемого царя, очевидно, в смутное тревожное время было совершенно невозможно. Но что всего существенней — это то, что принимая в соображение настроения революционных элементов, указанные членом Государственной Думы Керенским, для нас было совершенно ясно, что великий князь процарствовал бы всего несколько часов, и немедленно произошло бы огромное кровопролитие в стенах столицы, которое бы положило начало общегражданской войне.
Для нас было ясно, что великий князь был бы немедленно убит и с ним все сторонники его, ибо верных войск уже тогда в своем распоряжении он не имел и поэтому на вооруженную силу опереться бы не мог. Великий князь Михаил Александрович поставил мне ребром вопрос, могу ли ему гарантировать жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно, ибо, повторяю, твердой вооруженной силы не имел за собой. Даже увезти его тайно из Петрограда не представлялось возможным: ни один автомобиль не был бы выпущен из города, как не выпустили бы ни одного поезда из него» [417].
Позднее других на совещание на Миллионную улицу прибыли из Пскова А.И. Гучков и В.В. Шульгин. Последний из них также оставил пространное, облеченное в художественную своеобразную форму описание этого важного для истории России события: «Мы идем несколько шагов пешком. Вот двенадцатый номер. Вошли. Внутри — два часовых… Значит, есть какая-то охрана.
Поднялись… квартира Путятина… В передней ходынка платья. И несколько шепчущихся. Спрашиваю:
— Кто здесь?
— Здесь все члены правительства.
— Когда образовалось правительство?
— Вчера…
— Еще кто?
— Все члены Комитета Государственной думы… Идите — ждали вас…
— Великий князь здесь?
— Да…
Посредине между ними в большом кресле сидел офицер — моложавый, с длинным худым лицом… Это был великий князь Михаил Александрович, которого я никогда раньше не видел. Вправо и влево от него на диванах и креслах — полукругом, как два крыла только что провозглашенного мною монарха, были все, кто должны были быть его окружением: вправо — Родзянко, Милюков и другие, влево — князь Львов, Керенский, Некрасов и другие. Эти другие были: Ефремов, Ржевский, Бубликов, Шидловский, Владимир Львов, Терещенко, кто еще, не помню (Шульгин забыл назвать М.А. Караулова и П.В. Годнева. — В.Х. ).
Гучков и я сидели напротив, потому что пришли последними…
Это было вроде как заседание… Великий князь как бы давал слово, обращаясь то к тому, то к другому:
— Вы, кажется, хотели сказать?
Тот, к кому он обращался, — говорил.
Говорили о том: следует ли великому князю принять престол или нет…
Я не помню всех речей. Но я помню, что только двое высказались за принятие престола. Эти двое были: Милюков и Гучков…
Направо от великого князя стоял диван, на котором ближе к великому князю сидел Родзянко, а за ним Милюков.
Пять суток нечеловеческого напряжения сказались… Ведь и Наполеон выдерживал только четыре… И железный Милюков, прячась за огромным Родзянко, засыпал сидя… Вздрагивал, открывал глаза и опять засыпал…
— Вы, кажется, хотели сказать?
Это великий князь к нему обратился.
Милюков встрепенулся и стал говорить.
Эта речь его, если можно назвать речью, была потрясающая…
Головой — белый как лунь, сизый лицом (от бессонницы), совершенно сиплый от речей в казармах и на митингах, он не говорил, а каркал хрипло…
— Если вы откажетесь… Ваше Высочество… будет гибель. Потому что Россия… Россия теряет… свою ось… Монарх… это — ось… Единственная ось страны… Масса, русская масса, вокруг чего… вокруг чего она соберется? Если вы откажетесь… будет анархия… хаос… кровавое месиво… Монарх — это единственный центр… Единственное, что все знают… Единственное общее… Единственное понятие о власти… пока… в России… Если вы откажетесь… будет ужас… полная неизвестность… ужасная неизвестность… потому что… не будет… не будет присяги… а присяга — это ответ… единственный ответ… единственный ответ, который может дать народ… нам всем… на то, что случилось… Это его — санкция… его одобрение… его согласие… без которого… нельзя… ничего… без которого не будет… государства… России… ничего не будет…
Белый как лунь, он каркал как ворон… Он каркал мудрые, вещие слова… самые большие слова его жизни…
И все же…
И все же он оставался тем, чем был… Милюковым…
Великий князь слушал его, чуть наклонив голову… Тонкий, с длинным, почти еще юношеским лицом, он был весь олицетворением хрупкости…
Этому человеку говорил Милюков свои вещие слова. Ему он предлагал совершить: подвиг силы беспримерной…
Что значит совет принять престол в эту минуту? …
Принять престол сейчас — значило во главе верного полка броситься на социалистов и раздавить их пулеметами. …
Керенский говорил:
— Ваше Высочество… Мои убеждения — республиканские. Я против монархии… Но я сейчас не хочу, не буду… Разрешите нам сказать совсем иначе… Разрешите вам сказать… как русский… — русскому… Павел Николаевич Милюков ошибается. Приняв престол, вы не спасете России… Наоборот… Я знаю настроение массы… рабочих и солдат… Сейчас резкое недовольство направлено именно против монархии… Именно этот вопрос будет причиной кровавого развала… И это в то время… когда России нужно полное единство… Пред лицом внешнего врага… начнется гражданская, внутренняя война… И поэтому я обращаюсь к Вашему Высочеству… как русский к русскому. Умоляю вас во имя России принести эту жертву!.. Если это жертва… Потому что с другой стороны… я не вправе скрыть здесь, каким опасностям вы лично подвергаетесь в случае решения принять престол… Во всяком случае… я не ручаюсь за жизнь Вашего Высочества.
Он сделал трагический жест и резко отодвинул свое кресло. …
За принятие престола говорил еще Гучков.
Я, кажется, говорил последним. Я сказал:
— Обращаю внимание Вашего Высочества на то, что те, кто должны были быть вашей опорой в случае принятия престола, то есть почти все члены нового правительства, этой опоры вам не оказали… Можно ли опереться на других? Если нет, то у меня не хватит мужества при этих условиях советовать Вашему Высочеству принять престол…
Великий князь встал… Тут стало еще виднее, какой он высокий, тонкий и хрупкий… Все поднялись.
— Я хочу подумать полчаса…
Подскочил Керенский.
— Ваше Высочество, мы просим вас… чтобы вы приняли решение наедине с вашей совестью… не выслушивая кого-либо из нас… отдельно…
Великий князь кивнул ему головой и вышел в соседнюю комнату…
Образовались группы… /…/
Великий князь позвал к себе Родзянко. Против этого почему-то Керенский не протестовал. Родзянко пошел.
Кто-то подошел ко мне и сказал:
— Не грустите… существует легенда: будет царствовать Михаил и при нем буд…
Великий князь вышел… Это было около двенадцати часов дня… Мы поняли, что настала минута.
Он дошел до середины комнаты.
Мы столпились вокруг него.
Он сказал:
— При этих условиях я не могу принять престола, потому что…
Он не договорил, потому что… потому что заплакал…
Керенский рванулся:
— Ваше Императорское Высочество… Я принадлежу к партии, которая запрещает мне… соприкосновение с лицами императорской крови… Но я берусь… и буду это утверждать… перед всеми… да, перед всеми… что я… глубоко уважаю… великого князя Михаила Александровича…
Он сорвался и, наскоро одевшись, умчался… Кто-то объяснил мне, что он все время дрожал, что ворвутся… что напряжение очень сильно…
Великий князь ушел к себе. Стали говорить о том, как написать отречение.
Некрасов показал мне набросок, им составленный. Он был очень плох. Кажется, поручили Некрасову, Керенскому и мне его улучшить. Милюков объяснил мне, что накануне Комитет Государственной Думы признал необходимым под давлением слева в той или иной форме упомянуть об Учредительном собрании.
