Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Упрек Коля явно возымел желаемый эффект. После этого Геншер хранил молчание, по крайней мере на публике, и Вашингтон и Бонн начали работать над достижением целей, согласованных в Кэмп-Дэвиде. Два других западных члена Четырех держав были на этой же стороне: несмотря на некоторые скрытые опасения по поводу объединения Германии, и Франция, и Великобритания рассматривали членство в НАТО как удовлетворительную основу для сдерживания Германии, а также как своего рода страховой полис против СССР[650]. Теперь задача состояла в том, чтобы получить согласие Москвы на членство в НАТО объединенной Германии, учитывая при этом, что СССР потеряет своего самого ценного союзника по Варшавскому договору, ГДР, в пользу другой стороны.
***Когда Горбачев в феврале встречался в Москве с Бейкером, он объявил, что «расширение зоны НАТО» является «неприемлемым». Тем не менее он также заявил, что изучит все варианты. Среди других бытовавших в тот момент моделей была и концепция соглашения о безопасности, основанного на новом партнерстве между СССР и Западом, которое позволило бы установить европейский мирный порядок без НАТО и Варшавского договора. Это была идея, выдвинутая Эгоном Баром, социал-демократом и архитектором знаменитой Восточной политики своей партии. 27 февраля, находясь в Москве, Бар заявил, что никто в Германии, кроме членов ХДС/ХСС, не хочет быстрого объединения. Таким образом, наилучшей стратегией обеспечения мира и стабильности действительно было создание «Общего европейского дома», основанного на центральноевропейской зоне безопасности, состоящей из Дании, государств Бенилюкса, двух Германий, Польши, Чехословакии и Венгрии, а также США и СССР, оснащенных «Советом европейской безопасности» и со всеми национальными вооруженными силами, переданными под единое командование[651].
Всю зиму и весну Горбачев и Шеварднадзе продолжали публично и в частном порядке высказываться против полноправного членства Германии в НАТО. Они играли с множеством возможных решений вопроса безопасности Германии, не останавливаясь ни на одном из них. Как справедливо сказал Буш, новым большим врагом была непредсказуемость.
По крайней мере, после выборов 18 марта ситуация в Восточной Германии перестала быть главной проблемой. Братская партия Коля, ХДС-Ост, одержала уверенную победу, в составе избирательного блока «Альянс за Германию», дав канцлеру полный контроль над траекторией объединения Германии в целом. Это означало экономический и валютный союз, запланированный на 1 июля, и поглощение государства ГДР Федеративной Республикой Германией. Оба эти исхода были результатом умных тактических ходов в преддверии голосования в ГДР, не в последнюю очередь для того, чтобы остановить хронический миграционный поток с Востока на Запад. Что касается валютного союза, то Коль в середине зимы – через головы боссов Бундесбанка – пообещал восточным немцам дойчмарку в ответ на их всё более громкие уличные скандирования, включая шутливую угрозу: «Kommt die D-Mark bleiben wir. Kommt sie nicht, gehen wir zu ihr» (Если к нам придет дойчмарка, мы останемся. Если она не придет, мы пойдем к ней). Что касается объединения двух государств, то действия Коля отражали его убежденность в необходимости самого быстрого и наименее сложного способа. Это должно было быть сделано – и не так, как предпочитала СДПГ Оскара Лафонтена, через статью 146 Основного закона, которая предусматривала объединение двух равных половин для создания нового образования, а через статью 23, в соответствии с которой восточногерманские земли (Länder) просто присоединятся к Федеративной Республике. Другими словами, они приняли бы Конституцию, уголовный кодекс, политическую систему и валюту ФРГ при ликвидации ГДР – в ожидании окончательного решения о форме европейского порядка безопасности после падения Стены[652].
По-настоящему не просчитываемым элементом головоломки европейской безопасности теперь был сам СССР. Приватизационная политика Горбачева терпела неудачу: производительность труда была низкой, инфляция безудержной, в то время как зарплаты и арендная плата оставались фиксированными. Советский лидер отчаянно хотел заключить торговое соглашение с Соединенными Штатами. А продуктов было так мало, что ему пришлось думать о том, чтобы просить благотворительной помощи у Запада. В связи с этим он, в частности, обратился к Колю, и канцлер в ответ выделил 220 млн немецких марок в качестве помощи продовольствием и одеждой[653]. В советской политике всё большая передача власти республикам и введение свободных многопартийных парламентских выборов начали порождать то, что Горбачев назвал «парадом суверенитетов» – с Литвой в авангарде. Ничто из этого не способствовало выработке согласованной политики в международных делах.
В то время как Буш и его западные партнеры смогли сплотиться вокруг членства Германии в альянсе, Москва была глубоко разделена. Например, в своем разговоре с Геншером в Виндхуке Шеварднадзе выдвинул четыре возможных варианта:
• во-первых, объединенная Германия в НАТО;
• во-вторых, нейтральная объединенная Германия;
• в-третьих, пересмотр Потсдамских соглашений 1945 г. – другими словами, заключение полноценного мирного договора, призванного подвести окончательную черту под Второй мировой войной, подготовленного под эгидой СБСЕ;
• в-четвертых, одновременный роспуск обоих союзов и создание общеевропейской структуры безопасности[654].
Другие возможности, выдвинутые Кремлем, включали демилитаризованную зону в Германии или даже «двойное членство» Германии в двух альянсах – т.е. войска НАТО на территории бывшей Западной Германии и советские войска в бывшей ГДР.
Политические колебания Москвы отражали различия в личных взглядах и тактических расчетах, а на более глубоком уровне – растущий раскол между сторонниками реформ и сторонниками жесткой линии. Ближайшие советники Горбачева, Анатолий Черняев и Георгий Шахназаров были согласны с членством объединенной Германии в НАТО, но эксперты по Германии в Министерстве иностранных дел СССР и Центральном комитете КПСС, группировавшиеся вокруг Валентина Фалина, были категорически против[655]. На самом деле, последняя группа лишь вынужденно согласилась на данное ранее согласие Горбачева на объединение Германии через самоопределение. Зацикленные на традиционных представлениях о геополитических интересах СССР и интересах безопасности, они настаивали на том, что новая Германия должна быть полностью нейтральной[656].
По мере того как апрель сменялся маем, а у советской стороны по-прежнему не было четкой линии, западные политики становились все более оптимистичными. Они восприняли дебаты в России как свидетельство гибкости советской позиции[657]. В то же время существовали глубинные опасения по поводу давления, которому подвергался Горбачев дома – политического и экономического. Тэтчер особенно беспокоилась о том, чтобы «удержать Горбачева в седле». Еще в конце марта она сказала Бушу, что «глубоко обеспокоена»: Горбачев был «мрачен, пессимистичен и ощущал себя атакованным»[658].
Вашингтон и Бонн были согласны в том, что Запад должен помочь советскому лидеру. Коль и Геншер обсудили это с Бушем и Бейкером во время посещения Белого дома 17 мая. Они сосредоточились на том, как изменить «демонический образ» (Entdämonisierung) Западного альянса в глазах людей Советского Союза. Теперь министр иностранных дел Германии уже твердо придерживался идеи, что не нужно говорить о роспуске НАТО, и для настроения немецкой стороны стало
