Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I
Это предложение одобрили. Жоли и Шампион отправились в Собрание. Там шли прения о работорговле. Жоли, министр юстиции, описал всю опасность положения, настоятельную необходимость принять какие-нибудь меры и объявил, что король желает, чтобы депутация из национальных представителей соединила свои усилия с его для защиты конституции. Собрание, выслушав этот вопль отчаяния, презрительно перешло к очередному вопросу.
Тем временем в Тюильри Редерер и министры совещались в маленькой комнатке, смежной с королевскими покоями. Туда же прибыли члены департамента, которые сообщили министрам о формировании нового муниципалитета. Закон, низложенный повсюду, имел своим убежищем только Тюильри. Посланцы департамента во главе с Редерером решили отправиться в Законодательное собрание и заставить его наконец принять решение, которое спасло бы ситуацию. У входа в Собрание они встретили двух министров, которые оттуда выходили. «Что вы хотите делать? — воскликнул министр юстиции. — Мы сейчас умоляли Собрание призвать короля в свои стены — оно нас едва выслушало; там насчитывается всего шестьдесят членов». Все вернулись во дворец. Артиллеристы, расположившиеся с пушками у подножия главной лестницы, остановили их. «Господа, — спросили они с тревогой, — неужели мы должны будем стрелять в наших братьев?» — «Вы здесь только для того, — отвечал Редерер, — чтобы охранять жилище короля. Те, кто стали бы стрелять в вас, больше не братья ваши!»
Редерера просили повторить то же самое во дворах, где по той же причине волновались национальные гвардейцы. Прокурор, стоя в центре батальона, обратился к нему с речью в твердых и умеренных выражениях, как и приличествует бесстрастному представителю закона: «Никаких атак, полнейшее хладнокровие, исключительно оборонительная позиция!»
Батальон не обнаружил ни энтузиазма, ни колебаний. Редерер перешел на середину двора, чтобы обратиться с теми же словами к артиллеристам. Но последние специально отошли, чтобы избежать необходимости слушать призывы, которым не хотели повиноваться. Однако один из них, человек с воинственной наружностью и решительной физиономией, приблизился к Редереру и сказал: «Ну а если в нас будут стрелять, вы будете тут?» — «Буду, — отвечал Редерер, — и не позади ваших пушек, а впереди — чтобы, если уж нам суждено погибнуть в этот день, погибнуть первыми, защищая закон». При этих словах артиллерист совершил поступок, который был выразительнее всяких слов: он разрядил свою пушку, рассыпал порох по земле и, наступив ногой на горящий трут, погасил его. Люди рукоплескали этому поступку со стен площади Карусель.
Королева, предвидя, что с наступлением дня наступит развязка и она окажется кровавой, не желала, чтобы нападение на дворец и удары марсельцев застали детей в постели, и велела их разбудить, одеть и привести к себе в пять часов утра.
Дофин выглядел беспечным и резвым. Необычный час пробуждения, воинственные приготовления в комнатах, садах, дворах развлекали ребенка: самый блеск оружия укрывал от него угрозу смерти. Сестра же дофина, казалось, угадывала судьбу в глазах матери и в молитвах тетки.
Присутствие этих двух прелестных детей растрогало национальных гвардейцев, которые стояли в комнатах, и довело до слез волонтеров, находившихся в галерее Караччи. Маршал Муши и министры предложили королю поддержать своим присутствием это доброе настроение и сделать смотр войскам. Но во внешности Людовика XVI не было ни грации юности, ни величия старости, которые умиляют людей. В нем не было ничего воинственного, ничего такого, что побуждает солдата видеть в короле своего вождя, а народ — своего отца. Вместо того чтобы надеть мундир и сесть на лошадь, он шел пешком, одетый в фиолетовый костюм (цвет траура королей), без шпор, в обыкновенных башмаках с пряжками и белых шелковых чулках, держа под мышкой шляпу; волосы короля были завиты и напудрены еще накануне, но заботливая рука не поправила в них беспорядка, следа мимолетного сна. В особе короля не было никакой внушительности: от него ожидали всего — а в нем не было ничего, что могло бы воодушевить.
Зато Мария-Антуанетга оставалась на высоте своего сана. Величественный вид ее заставил извлечь из ножен все сабли. Швейцарская гвардия, жандармы, гренадеры, волонтеры, дворяне, буржуазия, народ, все посты, все залы, лестницы прониклись одинаковым энтузиазмом при ее появлении; все взоры, жесты, слова обещали королеве тысячу жизней за ее жизнь. Одни хотели поцеловать ее руку, другие просили ее только прикоснуться к их оружию, третьи бросали свои плащи под ноги королевы, дофина и принцессы; более близкие поднимали ребенка на руках над своей головой как живое знамя, за которое клялись умереть!
При виде этого восторга королева сама воодушевилась; выхватила два пистолета из-за пояса Мальярдо, командующего швейцарцами, и подала их королю. «Вот прекрасная минута показать себя, — сказала она, — или погибнуть со славой среди своих друзей!» Король вернул пистолеты обратно; он понял, что вид оружия окончательно лишит его популярности и что лучшей защитой его в глазах граждан остаются королевская неприкосновенность и закон.
Обойдя с семьей все внутренние посты, король велел королеве, принцессе Елизавете и детям уйти в их комнаты. Он хотел один окончить смотр войск, расположенных вне дворца. Король боялся, как бы королеве не пришлось вынести оскорблений и, быть может, подвергнуться опасности во время прохода перед фронтом батальонов.
Из дворов король прошел в сад. Роялистские батальоны, выстроенные в боевом порядке справа и слева от главной двери, на террасе замка, встретили его криками энтузиазма и клятвами верности, прикрыли своими штыками. Гренадеры окружили короля и просили сделать смотр их товарищам, расставленным в конце сада, на Подъемном мосту, чтобы королевским присутствием укрепить этот пункт, столь важный для защиты. Небольшой кортеж благополучно прошел по саду. Гренадеры Подъемного моста выказали себя полными решимости и энергии. Но национальную гвардию, как и всю Францию, разделяла двойственность. Лишь только король оставил Подъемный мост, чтобы возвратиться во дворец, как батальоны пиконосцев, предместья Сен-Марсо и два батальона, которые явились во время смотра и были поставлены Буасье на террасе, разразились громкими оскорблениями и угрозами двору. Эти вопли долетели до комнат Тюильри. Шум заставил одного из министров подбежать к окну. Королева также туда бросилась, но министр почтительно отвел ее от окна со словами: «Мы погибли!»
Король вернулся назад, бледный, весь залитый потом. В продолжение всего пути от Подъемного моста к Тюильри отчаяние не покидало его. Он видел, как потрясали, неприкрыто угрожая ему, пиками, саблями, штыками, собранными для его же защиты. Поднятые кулаки, устрашающие жесты, циничные возгласы исступленных людей, которые порывались сойти с террасы в сад и броситься на королевский конвой, — воспоминание об этом сопровождало короля до самых дверей. Слабая свита не смогла бы спасти его. Какой-то человек в мундире национальной гвардии, зловещего вида, часто прятал руку под свой мундир, как бы ища там кинжал, и шаг за шагом следовал за королем. Один из гренадеров не отставал от этого человека, беспрестанно прикрывая короля собой. По возвращении к своему посту, когда король уже был в безопасности во дворце, этот гренадер лишился чувств от ужаса.
Лишь только Людовик XVI вернулся во дворец, как два береговых батальона вышли через решетку у Королевского моста со своими пушками и выстроились в боевом порядке на набережной, между садом и мостом, чтобы дождаться марсельцев и напасть вместе. Два других батальона покинули королевский двор, вышли на площадь Карусель и расположились там в ожидании других запоздавших батальонов, чтобы увлечь за собой и их.
Было семь часов. Набат не переставал звучать всю ночь, и улицы и площади, которые сперва наполнялись медленно, оказались уже заполнены толпой. И теперь эта масса народа ожидала, чтобы батальоны их кварталов собрались вместе и повели их за собой.
XXII
Редерер приглашает короля отправиться в Собрание — Общее смятение во дворце — Временная победа швейцарцев — Марсельцы снова атакуют Тюильри — Народ предает дворец разграблению — Убийства — Вестерман у Дантона
Как только Сантерр условился в ратуше с новыми комиссарами секций относительно последних распоряжений, он тотчас выступил в поход по набережной, а марсельцам послал сказать, что Новый мост назначается сборным пунктом двух колонн. Эти колонны соединились беспорядочной массой на Луврской площади и беспрепятственно заняли площадь Карусель. Впереди колонн ехал человек на маленькой черной лошади. Когда достигли площади, он взял на себя командование единственно по праву своего мундира. Толпа повиновалась ему в силу сознания необходимости руководства — сознания, овладевающего массами в минуту опасности. Командир провел свое войско в должном порядке, выстроил его на площади, в центре поместил пушки, а оба крыла растянул так, чтобы они держали под контролем те нерешительные батальоны, которые, по-видимому, ожидали только перевеса удачи на какую-нибудь сторону, чтобы определиться. Отдав эти распоряжения, командир пустил свою лошадь шагом к воротам королевского дворца, в сопровождении группы брестских федератов и марсельцев, постучал в ворота эфесом сабли и тоном главнокомандующего потребовал открыть вход народу.
