Олег Хлевнюк - Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры
В июле еще более обострилась обстановка на Дальнем Востоке в связи с нападением Японии на Китай[747]. 21 августа 1937 г. произошли два важных события. С одной стороны, был подписан договор о ненападении между СССР и Китаем, направленный против Японии. С другой стороны, в этот же день было принято постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О выселении корейского населения из пограничных районов Дальневосточного края». Осенью 1937 г. на Дальнем Востоке были проведены массовые аресты и депортация всего корейского населения из этого региона (более 170 тыс. человек). Цели этой депортации были определены в постановлении СНК и ЦК, утвержденном 21 августа 1937 г., как «пресечение проникновения японского шпионажа в ДВК»[748]. Бывший начальник управления НКВД по Дальневосточному краю Г. С. Люшков, который непосредственно руководил депортацией, до прибытия на Дальний Восток был принят Сталиным и получил инструкции. Затем, как известно, Люшков перебежал к японцам. Представителям японских спецслужб Люшков сообщил, в частности, что Сталин не доверял корейцам, поскольку они проживали в пограничной зоне, и полагал, что японцы будут использовать корейцев как агентов для засылки на советскую территорию[749]
Аналогичные мотивы ликвидации потенциального шпионажа лежали в основе многочисленных операций против «национальных контрреволюционных контингентов», о которых будет сказано далее.
Идеи чистки тыла и освобождения от потенциальной «пятой колонны», широко циркулировавшие в СССР в 1930-е годы, прочно засели в головах сталинских соратников, о чем могут свидетельствовать их признания, данные десятилетия спустя. «1937 год был необходим. Если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны. Ведь даже среди большевиков были и есть такие, которые хороши и преданны, когда все хорошо, когда стране и партии не грозит опасность. Но, если начнется что-нибудь, они дрогнут, переметнутся. Я не считаю, что реабилитация многих военных, репрессированных в 37-м, была правильной […] Вряд ли эти люди были шпионами, но с разведками связаны были, а самое главное, что в решающий момент на них надежды не было», — утверждал В. М. Молотов в 1970-е годы[750]. Аналогичные заявления делал другой соратник Сталина, Л. М. Каганович. В начале 1960-х годов он так объяснял причины репрессий: «Это была борьба с “пятой колонной” пришедшего к власти в Германии гитлеровского фашизма, готовившего войну против страны Советов»[751].
Очевидно, что понятие «дрогнуть и переметнуться» для Сталина и его окружения вовсе не означало прямой переход на сторону врага. В лучае вполне возможных военных трудностей и поражений (что и произошло на самом деле) партийная «номенклатура» вполне могла найти себе новых вождей, а бывшие оппозиционеры отомстить Сталину за долгие годы унижений и преследований. Поэтому профилактическая чистка тыла от всех, кто был способен, по мнению сталинского руководства, ударить в спину, касалась многочисленных слоев населения страны — бывших оппозиционеров, партийных функционеров из старой гвардии, бывших эсеров и меньшевиков, бывших белогвардейцев и дворян, «кулаков», советских граждан, которые могли помогать врагу в силу своей национальной принадлежности (немцы, поляки, корейцы и многие другие) и т. д. и т. д.
Как и другие акции сталинского периода, политика и практика «большого террора» складывалась под определяющим воздействием Сталина. Как абсолютно точно доказывают многочисленные документы, именно Сталин был инициатором всех ключевых решений по чисткам и массовым операциям. Сталин не только отдавал приказы об арестах и расстрелах сотен тысяч людей, но лично с патологической тщательностью контролировал этот процесс — рассылал телеграммы о необходимости проведения новых арестов, угрожал наказаниями за «отсутствие бдительности», подписывал списки номенклатурных работников, подлежащих расстрелу и заключению в лагеря, и в ряде случаев лично определял им меру репрессии и т. д.[752] Материалы, сохранившиеся в личном фонде Сталина, а также в фонде Политбюро, показывают, что руководство массовыми операциями по ликвидации «врагов» в 1937–1938 гг. занимало значительную часть времени диктатора. За 20 месяцев (в январе 1937 — августе 1938 г.) Сталин получил только от наркома внутренних дел Ежова около 15 тыс. так называемых спецсообщений с докладами об арестах, проведении различных карательных операций, запросами о санкционировании тех или иных репрессивных акций, с протоколами допросов. Таким образом, от Ежова в день приходило более 20 документов, во многих случаях достаточно обширных[753]. Кроме этого, Сталин получал многочисленные сообщения о ходе репрессий от региональных руководителей, членов высшего руководства, командированных на места для организации репрессивных акций, письма от рядовых граждан, касающиеся террора и т. д. Как свидетельствуют архивы, Сталин внимательно изучал все эти бумаги и нередко давал по ним распоряжения и поручения[754].
Начиная с 1937–1938 гг. Сталин перестал выезжать в отпуск из Москвы, хотя до этого ежегодно проводил на юге несколько месяцев летом и в начале осени. О психическом состоянии Сталина в этот период свидетельствуют многочисленные пометы и резолюции, которые он оставлял на протоколах допросов, а также на различных докладных записках НКВД. По мере прочтения документов он давал указания об аресте тех или иных упоминаемых в них людей и рассылал красноречивые уточняющие распоряжения: «Тов. Ежову. Очень важно. Нужно пройтись по Удмуртской, Марийской, Чувашской, Мордовской республикам, пройтись метлой»[755]; «Избить Уншлихта за то, что он не выдал агентов Польши по областям»[756]; «Тов. Ежову. Очень хорошо! Копайте и вычищайте и впредь эту польско-шпионскую грязь»[757]; «Не “проверять”, а арестовывать нужно»[758]; «Вальтер (немец). Избить Вальтера»[759] и т. д. и т. д. Важным источником для анализа сталинского «взрыва ярости» в 1937–1938 гг. могут служить подлинные записи его выступлений, ставшие доступными в последние годы. Помимо повышенной путаности и косноязычия их характеризует постоянное присутствие идеи заговора и вездесущности врагов. В речи на заседании совета при наркоме обороны 2 июня 1937 г. Сталин заявил: «Каждый член партии, честный беспартийный, гражданин СССР не только имеет право, но обязан о недостатках, которые он замечает, сообщать. Если будет правда хотя бы на 5 %, то и это хлеб»[760]. На приеме передовиков металлургической и угольной промышленности в Кремле 29 октября 1937 г. Сталин огорошил присутствующих таким заявлением: «Я даже не уверен, что все присутствующие, я очень извиняюсь перед вами, здесь за народ. Я не уверен, что и среди вас, я еще раз извиняюсь, есть люди, которые работают при советской власти и там еще застрахованы на западе у какой-либо разведки — японской, немецкой или польской». При публикации официального отчета о встрече эти фразы были вычеркнуты[761].
Все эти примеры, список которых можно продолжить, в полной мере подтверждают высказывания наркома внешней торговли СССР А. П. Розенгольца, зафиксированные в его следственном деле (Ро-зенгольц был арестован 7 октября 1937 г.). Характеризуя Сталина, Розенгольц говорил, что его «подозрительность доходит до сумасшествия». По словам Розенгольца, Сталин сильно изменился. Если ранее во время докладов Сталин спокойно подписывал приносимые документы, то теперь он пребывал в «припадке, безумном припадке ярости»[762]. Эти сталинские качества и его «ярость», несомненно, нельзя игнорировать. Они были важным фактором как огромного размаха, так и особой жестокости «большого террора».
«Антисоветские элементы» и «группы риска»
Убежденность Сталина и его соратников в существовании потенциальной «пятой колонны» опиралась на некоторые вполне реальные данные. Утверждение большевистского государства было результатом жестокой и длительной гражданской войны, которая в разные периоды приобретала разные формы, но фактически велась на протяжении нескольких десятилетий. По приблизительным подсчетам, только в 1930–1936 гг. разного рода репрессиям и преследованиям (арестам, осуждению, исключениям из партии, отправке в ссылку, раскулачиванию и т. д.) подверглись от 15 до 20 млн человек, примерно шестая часть взрослого населения страны[763]. С учетом тех, кто боролся против власти большевиков в предшествующий период, с учетом того, что члены семей всех этих категорий населения также нередко подвергались преследованиям, в число пострадавших от режима попадала огромная часть населения СССР. Не будет большим преувеличением утверждать, что общество было разделено на две примерно равновеликие части — социально и политически близких и чуждых большевикам. Причем в условиях постоянного наращивания репрессий грань между этими частями оставалась достаточно размытой.
