Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски
Тьюрмер предложил два возможных объяснения отсутствия любого противодействия этому буйству антисемитизма: большая часть немцев к тому времени или «уверовала» в нацистскую идеологию, или опасалась как-либо высказываться. «К осени 1938 г. все уже знали, что бывает с противниками режима», – писал он.
Прочие американцы тоже видели Хрустальную ночь и могли оценить её последствия. Чарльз Тэйер, дипломат при берлинском консульстве, выслушивал ужасные истории со всех концов города. Один из его друзей видел, как нацисты выкинули маленького ребенка из окна второго этажа, прямо в толпу внизу. «Мальчик сломал ногу, он пытался уползти на четвереньках через лес ног в черных сапогах, которые его пинали, пока мой друг не рванул сквозь толпу и не подхватил его», – рассказывал он. Горели синагоги, бандиты грабили еврейские промтоварные магазины. В универмаге «Вертхайм» они выкинули с галерей рояли, так что те разбились вдребезги шестью этажами ниже.
Два дня продолжались погромы. Сотрудники американского консульства шныряли туда-сюда через пожарный выход, поскольку парадный вход был заблокирован толпой евреев, пытавшихся прорваться внутрь. «Весь день в наших кабинетах дрожали и просили визы или паспорта сплошные Кемпинские, Вертхаймы, Розентали – часто очень известные и старые берлинские фамилии. Что угодно, лишь бы спастись от безумия, охватившего город», – вспоминал Тэйер. В его маленькой квартире, как он добавлял, «набились еврейские семьи, пересиживавшие бурю в безопасном убежище».
Тэйер не так сурово оценивал реакцию обычных берлинцев на все эти события, как Тьюрмер. Он пояснял, что «многие берлинцы, не нацисты и не евреи, выглядели очень испуганными и пристыженными, но беззащитными перед этой мерзкой сценой». Но после войны он признавался, что был все-таки настроен не слишком снисходительно. Когда Альянс бомбил немецкие города, особенно старые исторические вроде Гамбурга, он изрядно сомневался в том, что эти разрушения были оправданны. «Но Берлин мне было не жалко, – писал он. – Это уродливый старый город, в котором, как мне кажется, накопилось слишком много зла. Он не заслуживал ни сожаления, ни печали, когда его разбивали, как вертхаймские рояли».
Но, несмотря на все это битое стекло, американские гости все еще имели возможность приехать в Германию – и не увидеть большую часть происходящего прямо у них перед носом. Филлипс Талбот, учившийся вместе с Тьюрмером в университете Иллинойса и ставший впоследствии известным специалистом по Азии и дипломатом, посетил Берлин вскоре после Хрустальной ночи. Он был начинающим репортером в Chicago Daily News; его пригласил к себе в гости Уоллес Дьюэль, берлинский корреспондент того же издания. Талбот познакомился с Тьюрмером, заговорившим о свидетельствах того, что только что случилось.
– Видите? – спросил он, указав на разбитое окно на втором этаже дома на Курфюрстендамм. – Я видел, как его в ту ночь выбили.
Талбот же, рассказывая впоследствии о своей короткой поездке в Германию, сообщает, что без Тьюрмера и Дьюэля он бы, вероятно, не заметил большей части происходящего. И уехал он в лучшем случае со смешанными впечатлениями. «Если говорить об эффективности, то страна [Германия] выглядела вовсе не плохо», – вспоминал он. В письме, датированном 27 декабря 1938 г. и написанном вскоре после его визита в Германию, он пояснял: «Будет несправедливо упоминать о событиях антиеврейской кампании и не сказать о некоторых других вещах, которые я видел». Он указал на «реальные результаты работы нацизма… прекрасные дороги, расчищенные трущобы и новые дома, мосты и общественные здания», которые все «дают стране очень обновленный вид». Но он все же добавил, что «об их методах рассказывают совершенно жуткие вещи, причем рассказывают люди, которых не заподозришь в корыстных целях».
Для многих американцев, бывших свидетелями этих страшных перемен, с какого-то момента стало невозможно делать вид, что новая Германия является самой обычной смесью добра и зла и что с ней можно иметь дело, как с обычной страной. 14 ноября, в письме заместителю Государственного секретаря Фрэнсису Б. Сэйру. Уилсон наконец признал, что тщетно уже надеяться на то, что разумные представители немецкого правительства сумеют «сделать чуть более умеренной расовую политику национал-социалистической партии, по крайней мере в вопросе разрешения евреям эмигрировать, взяв с собой существенную часть своей собственности». В конце он писал: «События последних нескольких дней явно разрушили последние надежды такого рода». Видя, что нацистский режим вызывает у людей все больше гнева, администрация Рузвельта на следующий день отозвала Уилсона в Вашингтон для консультации. Он формально оставался послом в Германии до 31 августа 1939 г. – до того вечера, когда Германия вторглась в Польшу, – но в Берлин он в тот период уже больше не возвращался. После ухода Уилсона всем посольством заправляли дипломаты более низкого ранга. Хотя Джейкоб Бим был крайне разочарован работой Уилсона, он все же отметил, что, когда тому не прислали замену, это «нанесло посольству тяжелый удар». Он писал, что в отсутствие посла, который бы поддерживал контакты с нацистским руководством на высшем уровне, «сформировалось странное состояние отсутствия коммуникаций, которое очень нам вредило».
Многие сотрудники посольства все больше сосредотачивались на оценке военного потенциала и намерений Германии, и никто в этом не был более опытен, чем Трумэн Смит. Опытный военный атташе постоянно искал новые возможности собрать полезные сведения. Он организовал посещения Германии Линдбергом, чтобы получить возможность взглянуть изнутри на заводы и аэродромы люфтваффе. В то же время он воспользовался приездом еще двоих офицеров американской армии, с помощью которых смог познакомиться с еще одним аспектом немецкой армии – в данном случае с программой подготовки офицеров и с возможностями военного строительства.
Довольно важно, что в это время, в 1935 г., США и Германия без лишнего шума договорились об обмене студентами офицерских училищ – канзасского командно-штабного колледжа в форте Ливенворт и немецкой Берлинской военной академии, Kriegsakademie. Программа должна была начать работать на следующий год, но немцы так и не воспользовались представившейся возможностью – возможно из-за того, что верили, что лучше подготовят офицеров у себя в стране. «Высказывались тактичные предположения, что немцы не очень высокого мнения об американской подготовке в Ливенворте», – писал Альберт
