Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
Руднев крикнул связного Семенистого:
- Михаил Кузьмич! Найди сейчас же подводу и отправь к Горланову.
- Есть!
Семенистый поскакал к зданию школы. Здесь расположилась санчасть. Лошади стояли за клуней.
На крайней подводе сидел рыжеватый парень с пухлым лицом, маленьким носиком и глазками-щелочками. На макушке прилепился старый, облезлый авиашлем.
Парень сидел на сене, положив под себя винтовку.
- Эй ты, парашютист! - звонко крикнул Михаил Кузьмич. - Тебе говорят!
- А шо? - с досадой поднял голову парень.
- А то... ехать надо за раненым. Мотай сейчас же в восьмую роту, к Горланову. Да живей, живей поворачивайся! Звать как?
- А шо?
- Шо, шо! Звать как, спрашиваю?
- Ну, Кузя...
- Нукузя! Давай, Нукузя, за раненым!
- Воздух! - раздался голос дежурного.
Семенистый быстро повернул коня. Осмотрелся. К селу летел самолет. С криком "маскируйсь!" Михаил Кузьмич помчался по улицам.
Прошел час. Время бежало быстро, как всегда в азарте боя, незаметно...
Семенистого вызвали в штаб.
На табуретке возле рукомойника, в забрызганном кровью бушлате, сидел боец, связной из роты Горланова. Левой рукой он бережно поддерживал свою забинтованную правую.
На свежей марле проступали яркие пятна крови.
Когда Семенистый вошел в хату, связной замолчал.
- Подводу послал Горланову? - поднялся с места Руднев.
- Послал, давно послал, товарищ, комиссар, - весело ответил Михаил Кузьмич.
- Нету подводы, - устало сказал связной.
Холодок прошел по спине Семенистого.
- Нету подводы... кончается Кулагин, - тихо повторил связной.
Подперев подбородок ладонью, молчал Ковпак.
Базыма, дохнув на стекла очков, протирал их платком.
Руднев стоял, держась руками за ремень портупеи. На побледневшем лице комиссара выступили багровые пятна.
- Тебя кто учил так воевать?
Жесткие, гневные слова любимого комиссара долетели издалека, как из тумана.
- Ей-богу, послал подводу, - шептал Семенистый.
Глаза его были полны слез.
- Й-э-х! - заскрежетал зубами связной.
И непонятно было, к чему относится это - к сильной ли боли в руке, или к словам Семенистого.
- Чтобы сейчас же подвода шла за Кулагиным! Ступай!
Шарахались люди на улице, из-под ног коня с криком вылетала домашняя птица, бросались собаки в подворотни.
Дергая лошадь из стороны в сторону, Миша давал шпоры, хлестал нагайкой и мчался, не разбирая дороги.
Куда - сам не знал. Искал кого-то... От ярости мутилось в глазах.
"Только б увидеть эту проклятую рожу..."
Под небольшой вербой на околице стояла подвода. Кузя, высунув голову из-под телеги, боязливо смотрел на небо.
- Съездил в роту? - подлетел Семенистый.
- А шо?
- Съездил к Горланову, рыжая морда?
- Дак... самолет же кружився, и з парохода бьют... Боязно...
Блеснув на солнце змеей, хлестнула плеть.
- Ой! За що бьешь?
- Я кому сказал ехать за раненым? Тебе, гад полосатый, приказ мой ноль без палочки?
Не помня себя от злости, наотмашь, хлестал Семенистый Нукузю; слезы, недетские слезы горькой обиды и гнева, текли по щекам.
Кони вихрем мчались к роте Горланова. Ездовой дико орал на лошадей и дергал за вожжи. А рядом на взмыленной лошади скакал Михаил Кузьмич и безжалостно хлестал ездового.
В штаб поступали донесения от рот и батальонов: восьмая рота Горланова подбила два парохода, пятая рота - один и два бронекатера, но еще вела бой. Один пароход, выбросившись на мель на противоположном берегу, упорно отстреливался. Остальные догорали под Красносельем. Руднев и я пошли к берегу. Там лежали в цепи бойцы третьей роты. Пароход прочно сидел на мели. До него было метров шестьсот. Совершенно открытый берег не позволял подкатить пушку. Пулеметы немцев косили вовсю. На пароходе, видимо, не особенно боялись нашего ружейно-пулеметного огня. Только бронебойки на таком расстоянии пробивали его железную обшивку. Часть экипажа пыталась выбраться на берег, но пулеметы Горланова пристреляли косу, отделявшую пароход от суши, и на ней уже лежало более десятка трупов. Оставшиеся на пароходе засели в трюме и отстреливались.
Вечерело. Ночью они уйдут.
К роте Карпенко подошел Павловский. Он был возбужден. Не замечая комиссара в цепи, он стал ругать автоматчиков. Вначале он ворчал про себя, а когда кто-то из роты огрызнулся, помпохоз совсем ошалел, вылез на берег и стал во весь рост.
- Вперед! - он выхватил пистолет.
Рота лежала на самом берегу и продвигаться ей, конечно, было некуда - впереди была река.
Карпенко подошел к помпохозу. Павловский рассвирепел и лез на рожон. У Карпенко заиграли желваки на лице, глаза покраснели. Они стояли друг против друга, размахивая пистолетами, и не было, пожалуй, в русском лексиконе ругательств, которыми бы они не обменялись.
Вот уже Павловский схватил Карпенко за грудки. Смешок, до сих пор пробегавший по цепи, затих. Третьеротцы знали, что еще никто пальцем не посмел тронуть их командира. Федя рванулся. С ворота посыпались пуговицы. Павловский и Карпенко стояли, как быки, готовые столкнуться лбами.
- Эх, трусы, боягузы! - хрипел Павловский.
- Кто? Я - трус? - тихо спросил оскорбленный Карпенко, загоняя патрон в ТТ.
- Товарищ комиссар, зараз он его застрелит, - тихо сказал Шпингалет.
Руднев, переставший наблюдать за пароходом, подошел к распетушившимся командирам и стал между ними.
- Убрать оружие! Убрать, говорю!
Карпенко, весь дрожа и не попадая пистолетом в кобуру, отошел и лег в цепи, лицом вниз, положив голову в ладони.
Похоже, очень похоже было на то, что он плакал.
- А ты, старая калоша, чего тебе надо? Пошел вон, - тихо сказал комиссар Павловскому.
- Эх, товарищ комиссар.
- Пошел вон, говорю!
- Так немцы же уйдут. Вот только стемнеет.
- А что ты с ними сделаешь?.. По воде в атаку идти, что ли?
- Эх! - махнул рукой Павловский и отошел в сторону.
Выстрелами бронебоек с берега удалось зажечь деревянные части внутри судна. В иллюминаторах изредка вспыхивало пламя и валил дым. Когда мы прекратили огонь, из одного иллюминатора все чаще стала показываться рука с котелком на пояске. Черпая воду, немцы, видимо, пытались потушить начинавшийся пожар.
В это время из затоки выплыла лодка. На ней сидели Сердюк командир отделения пятой роты, и еще один боец.
Павловский подошел к ним и, поговорив с ними, влез в лодку, крикнув в цепь:
- Прикрывайте огнем, сволочи! Я вам покажу, як у Щорса воевали, сопляки... - И над Припятью поплыло густое и виртуозное ругательство...
Лодка, забирая вверх по течению, стала выходить на плес реки.
- Вот дурной!.. Погибнет же, - сказал Руднев, картавя и чертыхаясь.
Карпенко поднял голову и, опершись подбородком на ладонь, смотрел на реку.
У Карпенко в цепи было четырнадцать пулеметов, из них три станковых.
Видимо, у Сердюка был какой-то свой план или условие с Горлановым. Когда лодка Сердюка с Павловским, отчалившая гораздо выше цепи третьей роты, почти достигла середины реки, ниже от нашего берега отделилась вторая лодка. Она тоже быстро пошла вперед.
- Кто там еще? Какой дурак выискался? - спросил Руднев.
Карпенко, наблюдавший в бинокль, переводя его, ответил:
- Кажется, брат ваш, Костя...
- Вот дуроломы! Белены объелись, что ли?
- Пулеметы, держать на мушке пароход, не стрелять без моего сигнала, - командовал Карпенко, не отводя бинокля от глаз.
Лодки вышли на открытое место и неслись по течению, хрупкими клещами охватывая пароход.
Две-три винтовочные пули могли пустить лодку на дно.
К счастью, немцы не замечали их.
Лодка Павловского первая перевалила через стрежень и, выйдя на уровень корабля, стала спускаться по течению вниз. Пароход стоял носом против течения. Лодка попала в мертвое пространство, и вести по ней огонь можно было только с открытой палубы, которая хорошо простреливалась с нашего берега. Поэтому Павловский и Сердюк беспрепятственно приближались к пароходу. Но по лодке Кости Руднева, заходившей со стороны тупой кормы, немцы уже стали вести огонь. Вначале раздались отдельные винтовочные выстрелы, а затем по воде полоснула пулеметная очередь. В это время Бакрадзе успел установить одну пушку и, пока немцы занимались лодками, ахнул по судну три снаряда.
Один из них разворотил трубу. Из парохода повалил густой дым. Но немцы успели крепко обстрелять лодку Кости Руднева. Людей на ней уже не было видно, и она заколыхалась на воде, относимая течением вниз. Павловский успел в это время подплыть к пароходу с носа и взял железную посудину на абордаж. Стрелять из пушки мы больше не могли, опасаясь попасть в своих. Павловский прильнул ухом к обшивке корабля и слушал. Наступила тишина. Затем, карабкаясь по плечам товарищей, на палубу взобрался Сердюк. У него в руках был неизменный ручной пулемет, с которым он не расставался. Из крайнего иллюминатора высунулся немецкий кривой автомат и, не видя противника, а лишь чувствуя его по шороху в мертвом пространстве, немец тыркнул наугад очередь на полдиска. Павловский из-за угла схватил рукой автомат и дернул его. Немец выронил автомат, но не удержал его и Павловский. Черная кривулина бултыхнулась в воду. Сердюк в это время обследовал половину палубы до капитанской рубки и по звуку голосов и топоту определил, где в трюме люди. Он стал ходить по палубе и поливать сквозь палубу пулеметным огнем трюмы парохода.
