Эльга Лындина - Олег Меньшиков
Такое решение разумно и обосновано в версии о Чацком, который не болен якобинскими идеями и не пойдет ни в какое тайное собрание, где толкуют о свободе.
Прибегнув к системе отражений, к системе "зеркал" в сцене Софьи и Лизы в первом действии, Меньшиков повторяет прием, укрупняя его во встрече Чацкого с Загорецким (Марат Башаров): этот мелкий бес возникнет и пропадет, снова появится и снова исчезнет. Он все время вьется, словно удушающая повилика, угодливый, предельно циничный, вбирающий в себя и концентрирующий худшее в том, что отвергает Чацкий. То, что никогда не уйдет, живущее в душе каждого в той или иной степени. Поначалу Меньшиков хотел от Загорецкого-Башарова большей вальяжности, абсолютного равнодушия к тому, что он слышит о себе, что о нем думают, то есть, выражаясь на современном сленге, полного "пофигизма". Постепенно режиссер и актер нашли консенсус, увидев Загорецкого персоной отчасти даже нереальной. Деловой, практически-мыслящий, вороватый угодник вместе с тем почти символичен в своем абсолютном небрежении моралью. Воплощение силы, перед которой опускаются руки у благородных господ вроде Чацкого, ибо бороться с ними возможно только их методами, а таковых Александр Андреевич не знает и никогда не узнает. Отсюда эта постоянная ускользаемость беса, отражающего сам дух того мира, где нет места антиподу Загорецкого.
Еще более выпукло, акцентированно прием работает в дуэте Чацкий Репетилов.
...Бал окончен, разъезжаются гости, усталые, поникшие, как всегда ругающие хозяев и как всегда ненавидящие друг друга. Павел Каплевич к разъезду убирает задник с расписанным гордым сводом, обнажая голые, холодные конструкции с выпирающими углами, скучными прямыми, железом и тоскливой, черно-серой гаммой ушедшего дня. Покровы спали, господа! Все предстает в естественном своем свете. Все тайное очень скоро откроется, став горькой и стыдной явью. Здесь, у оголенной лестницы, встретятся Чацкий и Репетилов, огромный, неуклюжий, грохочущий голосом, все время будто подпрыгивающий, напоминающий громадную обезьяну. Он обрушит себя на Чацкого во всей своей неуемности, засыплет подробностями, до коих Александру Андреевичу нет дела, хотя упоминаются и какие-то общие знакомые. Будет звать с собою к вольнодумцам - на уровне московской кухни недавних лет или того хуже... Для Репетилова важно все время ощущать себя кем-то значительным, принадлежащим серьезному делу, хотя на самом деле он только имитирует реальность. Между прочим, в глубине души об этом он знает: не глуп, когда-то, возможно, начинал совсем иначе. Возможно, был похож на нынешнего Чацкого, вещи одного переходят к другому: картуз, очки Репетилова, которые Чацкий надевает подобно ребенку, подражающему взрослым, и не спешит их снять... еще одна возможная проекция в будущее Александра Андреевича: Репетилов. Ничтожный, суетливый болтун, пустомеля, боящийся замолчать, чтобы всерьез не задуматься. Словами он глушит, в первую очередь, самого себя. Его же давно никто не слушает! Рокировка многое подсказывает, хотя верить не хочется: Меньшиков успел заставить полюбить того героя, которого он, конечно, и сам любит, не теряя точности оценок...
А Репетилов все витийствует, открывая зияющую, трагическую пустоту растраченной жизни. Когда исчезнет Чацкий, он все с той же легкостью заговорит с Хлестовой, с Загорецким, Тугоуховскими, всей душой разделяя вынесенный ими вердикт относительно безусловного сумасшествия Чацкого, которого только что так любил, так радовался встрече с ним и тащил к замечательным людям. Он, Репетилов,- тоже весь из фамусовской Москвы, прочно с ней спаянный.
И если подобная участь все же уготована Чацкому, то не от него ли пошли тургеневский Рудин или некрасовский Агарин? Умевшие метать слова, не претворяя их в жизнь.
Меньшиков, не любящий категоричных решений, точки здесь не ставит, скорее, оставляет вопросительный знак. Встреча с Репетиловым Чацкого, в общем, никак не затронула, разве что немного позабавила, дала короткую передышку, отвлекая от все еще мучащей его мысли - так что же с Софьей? Остается испить горькую чашу - узнать, что он объявлен сошедшим с ума. Как матушка его, покойница Анна Алексеевна, которая, по словам Фамусова, раз семь с ума сходила... Невидимый, он слышит все толки о нем, восторженно перемалываемые гостями, отбывающими домой. Актеры играют полное душевное единение героев, даже трогательное при их истинном отношении друг к другу. Приятно сообща осуждать. Приятно оказаться в безопасности от ненормального Чацкого - когда они вот так, собравшись, могут дать отпор. Приятно сознавать себя нормальными... Забыты распри, склоки, недовольство, зависть в противостоянии человеку, осмелившемуся критиковать святую для них незыблемость. Все это окончательно отрезвляет затаившегося Чацкого, удар очень силен, но такой удар необходим ему сейчас.
В последних сценах все сужается: все главные герои сведены лицом к лицу: Чацкий, Молчалин, Софья, Лиза, Фамусов. У Грибоедова в финале прочитывается несомненная близость к французской комедии XVIII века, в которой персонажи обычно вольно или невольно оказывались свидетелями тайных бесед их недругов, укрываясь где-нибудь за дверью, за занавесом, за портьерой. Для Меньшикова обобщенно важен мотив опустившегося занавеса, который он как бы приподымает, как ему это ни тяжело. Как это окончательно ни переламывает его судьбу, о чем он знает. При этом у него хватает воли и достоинства оскорбиться за Софью, слушая подлые и пошлые откровения Молчалина, пристающего к Лизе. А мог бы обрадоваться неразборчивости Софьи, отнюдь не желанной папенькиным секретарем, несмотря ни на что. И не выдерживает, когда сама Софья начинает свои признания. Каким-то рывком, не в силах более слушать ее, все до конца принять, он бросается вперед.
От Чацкого-мальчика, каким, кажется, он был еще недавно, каким начал свою судьбу, появившись рано утром у Фамусовых, ожидаются крик, слезы, истерика, бурное негодование. Но мальчика уже нет. Он стал старше сразу, в тот миг, когда жизнь грубо, оскорбительно напомнила ему, что мечта и действительность - "две вещи несовместные". Он не отрешается от прошлого, просто осознает, что Софья, к которой он "спешил, летел, дрожал",- она совсем другая, не та, что стоит сейчас перед ним.
Означает ли это, что мальчик уступил жизни, согласился спрашивать с нее подешевле, как случается, когда реальность пригибает человека к земле? То, что именно Софья назвала его сумасшедшим, родила эту сплетню, пустила в мир, поражает Чацкого менее чем ожидалось: пусть, пусть будет еще одно звено в цепи ее предательств, еще одна закономерность для дочери Фамусова, дочери своего отца, племянницы Хлестовой, выбравшей Молчалина. Все укладывается в один ряд.
Однако жизни Чацкий пока не уступает. "Не образумлюсь",- очень тихо произносит он, обращаясь, главным образом, к самому себе. Хорошо, что не кричит, не уговаривает зрителей в своей стойкости,- для него сейчас важнее всего разговор с самим собой. Мне показалось, что в финале Меньшиков неожиданно становится похож на Грибоедова скептически-желчной усмешкой, отнесенной опять же к себе. Острым профилем. Внезапной сухой сдержанностью, отчуждением. А потом слезы, которых Чацкий не стыдится. Но кто сказал, что великие не плачут? Плачут, еще как.
"Великие" в том смысле, что Чацкий не просто дитя Александра Сергеевича, но, все же, наверное, и воспоминание его о своей нежной, буйной молодости, о первой любви. О том Александре Грибоедове, который, поспорив, въехал на лошади в Дворянское собрание, чтобы выиграть пари... который стрелялся с Якубовичем, до этого убившим на дуэли его друга, и меткий стрелок Якубович прострелил Грибоедову мизинец, чтобы тот, прекрасный музыкант, композитор, никогда больше не мог играть как прежде. Музыка Валерия Гаврилина близка знаменитому вальсу Грибоедова, тонко напоминая об истоках.
Пожалуй, меньшиковский Чацкий так и не образумится. Это утешает в нашей далеко не романтической жизни.
Блок назвал "Горе от ума" произведением "непревзойденным, единственным в мировой литературе", "доселе... не разгаданным...". Олег Меньшиков и его молодая труппа сыграли свою попытку разгадки. И как бы суровы не были критики,- зрители разного возраста и социального статуса, разного интеллектуального уровня приняли эту попытку, убедив лидера и ведомых им актеров в том, что они трудились, страдали, играли не напрасно.
ДУША ФИЛЬМА
20 февраля 1999 года. Последний день масленицы. Только что закончился пресс-просмотр нового фильма Никиты Михалкова "Сибирский цирюльник". Затем пресс-конференция с создателями картины. Вопрос режиссеру:
- Почему вы решили снимать в главной роли Олега Меньшикова? Были ли какие-то другие кандидатуры? Почему именно Меньшиков сыграл у вас двадцатилетнего юнкера?
Никита Михалков: Олег - человек, который может все. Он очень щедрый артист. Десять лет назад я предложил эту роль Олегу, и тогда требовалось меньше усилий, чтобы сохранить форму и выглядеть рядом с мальчиками, которым действительно двадцать - двадцать два года, достаточно естественно и логично в свои тридцать с лишним.
