Карл Ботмер - С графом Мирбахом в Москве
С первым визитом я направился к г-ну Чичерину, народному комиссару иностранных дел, квартира которого помещалась в отеле Метрополь на Театральной площади. Следуя настояниям своих сотрудников, я отправился к нему без предварительного оповещения и притом не в посольском автомобиле, а в небольшом экипаже. Через несколько минут лошадь потеряла подкову. Вместе с сопровождавшим меня доктором Рицлером, неузнанные и не обращая на себя внимания посторонних, мы отправились пешком по опасной Москве, производившей почти такое же впечатление, как и впоследствии революционный Берлин. Г-н Чичерин, производивший впечатление встревоженного и запуганного ученого, с печальными глазами и меланхолическим взглядом, тотчас же заговорил со мной о своих опасениях за Баку, которому угрожает непосредственная опасность со стороны турецких войск, и напомнил о данных г-ну Иоффе обещаниях германского правительства относительно защиты этого города. На основании моих берлинских сведений я усомнился в намерении Турции направить удар на Баку и заверил г. Чичерина в том, что германским правительством будут предприняты все совместимые с союзными силами средства, чтобы сдерживать турок. Относительно дополнительных договоров г. Чичерин сказал, что еще не имеет текста договоров в редакции, принятой в Берлине обеими сторонами, и что по получении окончательно отредактированного проекта договоры должны подвергнуться подробному обсуждению в Совете народных комиссаров прежде, чем он сможет установить свое отношение к ним. Он оживился лишь тогда, когда заговорил о внутреннем положении. Революцию совершили промышленные рабочие, но в России они в численном отношении составляют незначительное меньшинство населения. Поэтому судьба революции зависит от деревни, отношение которой до сих пор было безразличным или даже враждебным. Ввиду этого большевики мобилизуют теперь "деревенскую бедноту" против "деревенских богатеев". Повсюду в деревнях образуются Советы, и к ним переходит вся власть. Право избирать в эти Советы принадлежит, конечно, только неимущим. Таким образом, советскому правительству удастся распространить свою власть и на деревню.
В последующие дни я старался путем интенсивнейшей работы и бесед с моими сотрудниками и другими сведущими лицами, поскольку таковые были доступны мне, составить себе точную картину положения и заложенных в нем возможностей для германской политики. Картина получилась следующая:
Советская Россия переживала тяжкий кризис, внешний и внутренний.
На востоке чехо-словаки и кооперирующие с ними сибиряки достигли угрожающих успехов. Они овладели средним Поволжьем с важными городами Казанью, Симбирском, Самарой, Сызранью и угрожали Саратову. Как раз в это время, по прибытии моем в Москву, с Восточного фронта приходили известия одно тяжелее другого.
На юго-востоке шло наступление казаков под командою Алексеева, Дутова, Деникин и Краснова. Была велика опасность их соединения с чехо-словаками у Царицына, на изгибе Волги, угрожавшая отрезать большевистскую Россию от связи с Каспийским морем и с Баку. С самим Баку связь была прервана, и точных сведений о судьбе этого города не было. По одной версии, в нем захватили власть армяне и призвали англичан, стоявших в Реште, на персидском южном побережье Каспийского моря; по другим же сведениям, турки находились непосредственно у Баку или даже уже заняли его.
На севере войска Антанты продвигались с Мурманского побережья в направлении на Петрозаводск и Петербург. В начале августа англичане заняли Архангельск на Белом море и оттуда направились на Вологду.
Почти на всех фронтах Красная гвардия сражалась плохо. Из Петербурга и Москвы были вызваны латышские полки и в качестве "корсетной пружины" распределены между красногвардейцами. Среди самих латышей усиливалось недовольство большевистским режимом, сильнейшей и надежнейшей опорой которого они до сих пор были. Недовольство зашло так далеко, что видные вожди латышей зондировали почву в германском представительстве, выражая готовность вместе со своими войсками перейти в наше распоряжение, если мы разрешим им возвращение в будущем в оккупированную нами Латвию и вернем их земельную собственность.
Насколько серьезным представлялось положение самому советскому правительству, было ясно из тех сообщений, которые сделал мне г-н Чичерин по поручению Совета народных депутатов, явившись вечером 1 августа в представительство, без предварительного оповещения, прямо из совещания в Кремле.
Г-н Чичерин сообщил мне прежде всего о том, что советское правительство, ввиду продвижения войск Антанты от Мурманска и высадки англичан в Архангельске, уже не заинтересовано в отсрочке - пожелание о каковой им было выражено ранее в Берлин - германо-финских операций в Карелии, направленных против Мурманского побережья. Открытый военный союз с нами для него, конечно, невозможен, ввиду общественного мнения; но зато вполне возможна фактическая параллельная акция. Для прикрытия Москвы его правительство намерено сконцентрировать войска у Вологды. Разумеется, условием параллельной акции является незанятие нами Петербурга; лучше было бы не занимать также и Петрозаводска. Фактически смысл этих сообщений сводился к тому, что для спасения Москвы советское правительство вынуждено было просить нас о прикрытии Петербурга. Это было подтверждено 5 августа сообщением г. Чичерина о том, что правительству его приходится вывести войска и из Петрозаводска, для переброски их в Вологду, вследствие чего путь от Мурмана на Петербург открыт и скорейшее вмешательство наше является желательным. Далее он сообщил также о том, что в Вологде объявлено военное положение, ввиду чего должен просить меня о выводе оттуда нашей подкомиссии по делам военнопленных.
Не меньше тревог внушал ему и юго-восток. Его правительство решилось не настаивать на очищении нашими войсками Ростова и Таганрога - требование, на котором до сих пор оно настаивало со всей решительностью - но удовлетвориться предложенным нами свободным пользованием железнодорожными линиями, причем основным условием ставилось, что эти линии будут нами "освобождены от Краснова и Алексеева". Оба генерала действуют заодно, несмотря на то, что Алексеев является сторонником Антанты, а Краснов прикидывается германофилом и принимает нашу помощь. На мой вопрос Чичерин, в конце концов, более точно формулировал желанное ему вмешательство с нашей стороны следующими словами: "Активное вмешательство против Алексеева, никакой больше помощи Краснову". И здесь тоже, по тем же основаниям, что и на севере, речь не может идти об открытом союзе, но лишь о фактической кооперации. Последняя же является необходимой. Таким образом, большевистское правительство просило о вооруженной интервенции Германии на великорусской территории - яркое доказательство того, как велика была угрожавшая ему опасность.
Не более утешительным для советского правительства было положение и внутри страны.
Коммунистические эксперименты эксперименты большевистского правительства привели к полной дезорганизации и параличу хозяйственной жизни страны. Создать новый порядок большевикам не удалось. Большая часть промышленных предприятий бездействовала; те же, в которых производство еще продолжалось, могли держаться лишь с помощью больших субсидий от государства. Сельскохозяйственное производство также сильно сократилось. Кроме того, крестьяне давно уже отказывались отдавать свои продукты за обесцененные бумажки. Попытка ввести систематический обмен промышленных продуктов на сельскохозяйственные кончилась крахом. Возникли весьма напряженные отношения между голодающим городом и деревней, припрятывающей свои отнюдь не изобильные съестные припасы. Много раз отправлялись по деревням вооруженные экспедиции промышленных рабочих, чтобы насильственными мерами добыть себе продовольствие. Деревня давала отпор; во многих местах вспыхивали крестьянские волнения. Большевизация деревни посредством организации "деревенской бедноты" только начиналась.
Старый аппарат управления был разбит; новый еще не построен. Власть московского центрального правительства была ограничена тесными рамками. Местные Советы, образовавшиеся повсюду, действовали, как им хотелось.
В самой Москве господство большевиков также было непрочным. Отношение большевиков к левым социалистам-революционерам было по-прежнему неопределенным. Было очевидно, что советское правительство не решается предпринимать мер против этой группы. Несмотря на мои настояния, правительство бездействовало в преследовании участников покушения на графа Мирбаха, принадлежавших к левым социалистам-революционерам. В Германии распространялись сведения - конечно, из кругов, близких к г-ну Иоффе - будто советское правительство, по требованию Германии, велело арестовать Камкова и Спиридонову, публично призывавших к покушению, и расстрелять их. Граф Гарри Кесслер, находившийся в доверительных отношениях с г-ном Иоффе, еще накануне моего отъезда посетил меня, чтобы сообщить об этом якобы факте как о доказательстве доброй воли советского правительства. Но когда известие это появилось в немецких газетах, то народный комиссариат иностранных дел опубликовал в советской прессе заметку о том, что известие это, конечно, является вымыслом. Но немецкие газеты, под давлением цензуры, не могли опубликовать такого опровержения. Об этой заметке я сообщил в Берлин и просил разъяснений. Министерство иностранных дел ответило мне, что опубликование такой заметки в немецкой прессе никем в Германии воспрещено не было. Когда же я обратился за разъяснениями по поводу этого любопытного явления к г-ну Радеку, то он признал себя автором заметки, о препятствиях же со стороны немецкой цензуры к появлению опровержения в германских газетах он заключил из того, что на его предложение в Берлин об опровержении известия о расстреле Камкова и Спиридоновой получился ответ, что этому мешают "непреодолимые препятствия". По возвращении в Берлин я узнал от германских журналистов, что сам г-н Иоффе просил не опровергать этого известия и что одна из инстанций министерства иностранных дел тоже считала появление такого опровержения нежелательным! По-видимому, у нас, в интересах скорейшего заключения дополнительных договоров, хотели таким путем ослабить раздражение общественного мнения, вызванное безнаказанностью виновников покушения. Только после моего вмешательства опровержение было опубликовано телеграфным агентством Вольфа.
