Иван Калинин - Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора
Жены занимали места соответственно рангу мужей, из-за чего возникло много мелких дрязг и ссор. Простые офицеры, а тем более казаки, не допускались даже и близко к этой ярмарке дешевого тщеславия. Когда в «театр» вошла, разумеется, позже всех, — кого требовал тон, — жена начальника штаба, М-me Говорова, напускавшая на себя павлинье величие, ее встретили шиканьем. Даже цвет корпуса уже не стеснялся вслух высказывать свои чувства!
— Картинка! — пронеслось по рядам.
Так звали эту надутую барыню за то, что она была не только разодета, как кукла, но и разрисована.
Едва начался концерт, как на крышу «театра» посыпался каменный дождь. Это протестовали низы против верхов, которые и при теперешних обстоятельствах корчили из себя существ высшего порядка. Концерт прошел под неприятный аккомпанемент этого протеста.
Исполнители предполагали включить в программу парадного вечера несколько интересных номеров, вроде песенок на злободневные темы, шаржей на французов, но ген. Говоров вычеркнул всю эту, так он выразился, «погромную поэзию». Зато в дивизиях, особенно на кубанской стороне, очень зло высмеивали и ген. Шарпи, и ген. Бруссо, и «благородную» Францию.
Вскоре после Пасхи состоялось открытие выставки. Ее организовал уполномоченный Всероссийского Земского Союза на о. Лемносе М. П. Шаповаленко, человек дельный и распорядительный. Среди беженской массы нашлись искусные кустари, художники- любители, декораторы, собиратели коллекций и т. д. Живые силы, в виду неблагоприятных условий, замерли временно, как озимое зерно, но не умерли окончательно. Надо чуточку солнышка, чтобы они стали давать ростки. Прозвучал призыв к производительному ТРУДУ со стороны культурного человека, были даны материальные средства, необходимые для работы, — и жизнеспособные элементы остатков армии выползли на свет божий с продуктами своего труда из-под пластов гнили и навоза.
Для выставки Шаповаленко предназначил вместительный шатер в расположении учреждений Земского Союза на донской стороне залива. Когда собралась публика на открытие выставки, вдруг к шатру прилетел один из «фокс-терьеров», — так звали личных адъютантов, — молоденький, но необычайно чванный есаул И. Д. Барыкин, при шашке, в служебной форме. Вызвав Шаповаленко, он заявил ему официально:
О вашей выставке штабу корпуса ничего неизвестно. Вы не уведомили генерала Говорова, и он не разрешает вам ее открыть.
Шаповаленко развел руками.
Так они всегда делают… Все хотят взять под свою фирму и под свою опеку, всякое культурное начинание.
Представителю общественности, однако, пришлось подчиниться представителям грубой силы. Выставка была перенесена в штабной театр, заведывание ею поручено бывшему таганрогскому коменданту, «африканскому» генералу Н. Зубову, состав экспонатов пополнен многочисленными работами информационных отделений, вроде листовок, плакатов, гимнов Врангелю и т. д.
Кубанские информаторы прислали для раздачи посетителям целый ворох прокламаций, изображавших Врангеля с крестом, на котором красовалась надпись «сим победиши», и с трехцветным флагом в руках. В этом художественно-литературном произведении христолюбивого вождя противопоставляли не только безбожным большевикам, но и Савинкову, Милюкову, Чернову и Керенскому, которые «наполовину отстали от креста, но не пристали полностью и к еврейской звезде».
Только он, наш вождь, у которого меч в руках, а крест в сердце, выведет нас из беды и спасет Россию от разорения, а не те, у которых эмблемой служат метла, «волчья голова» и т. д.
«Волчья голова» была эмблемой ген. Шкуро и его знаменитых волков. Я сначала не понял, к чему тут приплели ее.
Что же вы нам шлете черносотенные прокламации, — сказал я в тот же день полковнику генерального штаба Туган-Барановскому, командовавшему кубанским корпусом за отсутствием ген. Фостикова. — Савинков ведь все время делает реверансы Врангелю и шлет ему приветственные письма. Милюков, — вы разве не помните, как он стремился водрузить крест на св. Софии в Цареграде. А вы их объявляете врагами веры христовой.
Это еще что! — услышал я в ответ. — Наши ребята сначала включили в то же число вашего Сидорина и нашего Шкуро, но я вычеркнул из черновика.
Знаменитый партизан, пьянствуя в это время в монмартрских кабачках, даже и не подозревал, что его, священнического внука (по матери), на Лемносе сопричислили к сонму врагов креста господня.
Шаповаленко ясно видел, что корпусной и дивизионные театры служат только для верхов, простая же казачня лишена даже и этого примитивного развлечения. Выискав подходящее местечко в лощине, в стыке двух дивизий, он устроил открытую сцену. Сюда мог приходить всякий желающий и смотреть незамысловатый спектакль или слушать концерт.
Чорт знает, что такое, — возмущенно заявил он однажды, зайдя ко мне в барак. — Вот смотрите.
Я взял у него клочок бумаги, на котором знакомым мне почерком ген. Говорова было наспех набросано:
До моего сведения дошло, что Вы устроили какой-то театр возле бассейна и собираетесь давать представления. Считаю неудобным выбранное место, а также и то, что вы не спросили моего согласия. Поэтому прошу воздержаться от спектаклей впредь до особого распоряжения.
Для казаков в конце концов оставалось только одно развлечение — делить хлеб. Это занятие доставляло много смеху, порой вызывало и скандалы. Французы выдавали ежедневно на пятерых человек два хлеба, по килограмму каждый. Пятки уже сами делили хлеб. Надо было немалое искусство, чтобы вырезать пять равных частей. От одуряющей лагерной жизни, от отсутствия физического и умственного труда, люди сделались мелочными, придирчивыми, раздражительными. Все до тошноты надоели друг другу, и ссоры возникали из-за пустяков. Чтобы устранить их при дележке хлеба, поступали следующим образом. Когда кончалось выкраивание пяти равных долей (по 400 гр. = 1 фун. каждая), кто-нибудь становился лицом в поле, а другой брал поочередно порции и спрашивал:
Кому?
Ковылину! — отвечал первый.
Кому?
Тобе.
Кому?
Взводному.
И так далее.
Утром, после раздачи хлеба в части, это бесконечное «кому» висело в воздухе вместе с матом.
Делить! — было боевым лозунгом солдат умиравшей царской армии в 1917–1918 гг.
Тогда делили денежные ящики, обмундирование, продовольственные склады.
Солдаты умиравшей белой армии тоже «делили», но только один французский паек, так как все остальное делило их начальство.
Бродить по острову казакам тоже не разрешалось. Хотя лагеря не были обнесены проволокой, но в разных пунктах стояли наши вечные аргусы-чернокожие, которые никого не выпускали за определенную черту. Да и нечего было делать в греческих деревнях, разве загонять вещи. Тех, которые шатались за лагерями не имея пропусков, задерживала греческая полиция, а еще чаще раздевала. Как-то раз мы, судейские, отправились на северо-восточную оконечность Лемноса, на развалины древней Эфестиады. Верстах в пяти от лагеря встретили двух казаков.
Что там за селение?
Кадыпула… Такая чудная название[57].
А почему вы, станичники, босые?
Разула ихняя полиция. Снимай, показывают нам руками, ботинки и чулки, нет ли у вас патронов. Мы разулись, а они все себе забрали, эвакуировали нас за деревню, дали по загривку и иди с богом.
Прошла ваша боевая слава!
Да, кабы в Таврии, так показали бы…
На месте Эфестиады мы ничего не нашли, кроме усеянного черепицей поля. Весь мрамор с развалин храма в честь лемносского бога Гефеста частью еще в древности вывезли с острова, частью местные греки растащили для домашних нужд.
В ближайшем же хуторе мы заметили сарай для навоза, сложенный из святого мрамора Эллады. К вкопанному в землю перистилю привязывали ослов.
Две чахлых женщины, совсем не похожие на Лаис, Фрин и Аспазий, предложили нам купить старинных, безносых Меркурия и Афродиту из терракотты, запросив за каждую статуэтку по тысяче драхм. Генерал Попов, знавший древне-греческий язык, стал было объясняться с ними. Увы! Язык Платона и Софокла оказался совсем непонятным выродившимся потомкам древних Эллинов.
Папаз! — поддакнула и та.
Папаз! (поп) — уверенно сказала одна из них, указывая соседке глазами на генерала.
Вас за попа приняли. Довоевались! Генералы стали похожи на попов, — пошутил полк. Городысский.
Летом, когда пришло известие об энергичном наступлении Кемаль-Паши на греческую армию в Малой Азии, греки еще более стали коситься на казаков. Для них не составляло тайны, что не мало врангелевцев, из числа кавказских горцев, служили в войсках турецкого патриота.
Казак не кало (не хорош)… Казак и. осман грека бум-бум… — объясняли, как могли, лемносцы, взволнованные недобрыми вестями из Малой Азии.
