Коллектив авторов - Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре
Наряду с опасностью, которую представляли собой «польские беженцы» в Галиции, Пруссии и за пределами территории «континентальных держав», существовала также угроза «пожара» в Краковской республике, в непосредственной близости от Галиции. Такая угроза возникла уже весной 1831 г., когда Нессельроде писал российским послам в Вене и Берлине о последствиях «пагубного примера» Королевства Польского – свержении правительства в Кракове и пришедших там на смену законного порядка «смуте и анархии»: «Настал момент, – считал он, – когда кабинеты России, Пруссии и Австрии должны сообща вновь обратить внимание на дела Кракова». По его словам, повстанцы, отступая из Королевства, могут войти в город, ища там убежища либо для продолжения военных действий, и тогда русским войскам придется, преследуя их, «оккупировать город и одновременно подавить там восстание». Но царь, подчеркивал вице-канцлер, «не желал бы действовать изолированно и не хотел бы ввода на территорию республики только своих войск». Он напомнил, как еще в октябре 1830 г., то есть до начала восстания поляков, «венский и берлинский кабинеты признали, что присутствие в Кракове частей их вооруженных сил может стать необходимым для подавления беспорядков, которых уже тогда понуждало опасаться состояние умов». Теперь, констатировал Нессельроде, «настало время, когда в вольном городе в интересах мира и общественного порядка может быть проведена совместная акция». Австрийским и прусским союзникам предлагалось «подтянуть к окрестностям Кракова несколько военных частей», готовых вступить в город, как только повстанцы вторгнутся на территорию Краковской республики, что вызовет вступление туда русских войск. По мнению российского вице-канцлера, «эта совместная оккупация, представленная как результат предварительной договоренности между тремя дворами, лишила бы недоброжелателей малейшего повода протестовать против несоблюдения договоров. Она дала бы державам-покровительницам возможность договориться относительно восстановления законного порядка в Кракове и способствовала бы таким образом достижению общего согласия […] в вопросе о реорганизации управления этим вольным городом». В случае каких-либо затруднений с выдвижением военных частей Австрии и Пруссии Николай I хотел, чтобы присутствие в Кракове офицеров или комиссаров этих двух держав позволило придать вступлению русских войск «характер меры, обговоренной с двумя другими дворами или с их согласия»[847].
К этому времени в результате восстания в Королевстве Польском и перспективы изменения в будущем его статуса царское правительство утвердилось во мнении о необходимости ликвидации и таких форм польской государственности, как Краковская республика и вольный город Краков. 21 марта (2 апреля) 1831 г. Татищев писал в Петербург: «их независимое положение и форма правления являют собой опасную аномалию, источник нежелательных осложнений и объект для постоянного надзора со стороны трех держав. Во времена существования Королевства все поляки и в Галиции, и в Герцогстве Позенском, и в наших польских губерниях связывали свои чаяния и мысли о национальной независимости с Варшавой. Если в результате установления в Королевстве нового порядка вещей эти устремления окажутся связанными с Краковом, существование этой республики будет представлять для держав еще бóльшую опасность. Разногласия, волновавшие это маленькое государство задолго до польской революции, неблагодарность, которой оно отплатило России за ее благодеяния, его соучастие в восстании и симпатии его жителей к польским мятежникам, нашедшим там убежище, в то время как резидент императора был вынужден покинуть Краков, дабы обеспечить себе безопасность, – все это в достаточной мере доказывает, что существование упомянутого государства не отвечает более интересам России, равно как и Австрии, с 1815 г. не перестававшей испытывать все проистекающие для нее из того неудобства»[848].
Развитие восстания, события, связанные с поражением повстанцев, обострили проблему Кракова. 20 августа (1 сентября) 1831 г. Мальтиц писал Нессельроде из Берлина: «В результате последних событий город Краков стал главным пунктом для связи с мятежниками и их агентами за границей; он является, так сказать, оком, которым революционная Польша взирает на Европу. Именно в этот город направлялись и сейчас еще направляются транспорты с оружием и боеприпасами, предназначенными для мятежников. Через доверенных лиц революционного правительства в этом городе французские, английские и немецкие сторонники бунтовщиков передают им денежную помощь и заверения в своих преступных симпатиях делу беззакония». К этому времени войска трех союзных держав еще не были введены в Краков. Выражая уверенность, что для этого, несомненно, существуют «самые серьезные причины», Мальтиц, однако, высказывал опасение, что «будучи предоставлен своей участи, быть может, уготованной ему планами польских мятежников и безрассудством части его жителей, Краков станет ареной самых прискорбных событий, прибежищем мятежников и пунктом, откуда остатки разгромленной армии начнут свое бегство через Германию». Посол сообщал о плане повстанцев, прорвавшись на австрийскую территорию или в Верхнюю Силезию, проложить дальнейший путь во Францию и Бельгию через Германию, тем более что сосредоточенные в санитарных кордонах австрийские и прусские войска будут не в силах их задержать, а в Саксонии, Гессене и Нассау они не встретят сопротивления; в случае же необходимости повстанцы найдут убежище в Краковском воеводстве[849].
В такой ситуации проведение совместной акции стало в порядок дня. Но теперь петербургский кабинет готов был изменить тот план действий, на который ранее Австрия и Пруссия дали предварительное согласие. В случае вступления повстанческих отрядов на территорию Краковской республики предусматривалась возможность занятия Кракова не русскими, а австрийскими войсками; Паскевичу было приказано ограничиться присылкой комиссара, чтобы засвидетельствовать поддержку Россией этой акции Вены. Однако Австрия имела в виду участие всех трех держав в оккупации Кракова: Меттерних заверил Татищева, что австрийские войска выступят «по первому представлению» офицера русской армии, «которому Паскевич поручит военные операции в прилегающем районе». Вместе они составили заявление в адрес краковского сената с обоснованием военной акции: власти города обвинялись в нарушении «условий трактатов» – несоблюдении нейтралитета, предоставлении убежища «преступникам». Текст был направлен на согласование в Берлин, но неожиданно прусский кабинет отказался от участия в совместных действиях, ссылаясь на то, что его якобы предварительно не запрашивали. Когда берлинский двор перечислил все «трудности и неудобства», связанные с военной акцией, «задний ход» дало и венское правительство. В результате был подписан протокол, согласно которому предусматривалась оккупация Кракова русскими войсками, участие же Австрии и Пруссии сводилось к направлению туда комиссаров. Предполагалось, что позже они займутся «пересмотром конституции Кракова и реорганизацией его правительства», а в случае необходимости решат вопрос о вводе войск Австрии и Пруссии. Пришлось переделать текст заявления краковскому сенату, но оно сохранило все ранее сформулированные аргументы и, как свидетельствовал Нессельроде, «по своему смыслу не оставляет желать нам ничего лучшего»[850].
Но, видимо, декларацию эту вручать не пришлось, так как Берлин отказался и от присылки комиссара. Предпринимались попытки уговорить берлинское правительство, однако Ансильон заявил, что несогласие исходит от короля. Премьер-министр неоднократно излагал свои доводы, объясняя причины, обусловившие позицию Пруссии. Он подчеркивал, что «прусское правительство без колебаний соглашается» на оккупацию Кракова русскими войсками, так как эта «чисто военная операция» стала необходимой для России «из-за проникновения на “нейтральную” территорию Краковской республики повстанцев из Королевства Польского и неспособности местных властей их разоружить и контролировать». По мнению Ансильона, дело касалось только России, поэтому Пруссия ограничивала свое участие признанием правомерности этой «операции» и к тому же призывала Австрию. Направление в Краков прусских и австрийских комиссаров, а тем более войск, считал премьер-министр, было бы мерой, «мало соответствующей требованиям времени», «неуместной и бесполезной, а может быть, даже опасной», так как она «могла бы […] оказать неблагоприятное воздействие на общественное мнение»: «казалось бы, что эти две державы безосновательно вмешиваются в чужое дело». Ансильон уверял, что присутствие в Кракове резидентов этих держав «послужит достаточно убедительным свидетельством их согласия с мерой, принятой Россией, и единения, царящего между тремя дворами-покровителями». На замечание Паскевича, что присутствие резидента «не свидетельствует о согласии короля на оккупацию столь же явно, как направление военного комиссара», с которым мог бы согласовывать действия российский командующий, глава берлинского кабинета, озабоченный реакцией «общественного мнения», пояснил, что присутствие военных комиссаров «было бы равноценно присутствию военного отряда – мера, на которую прусское правительство не могло решиться из опасения ока заться у частником военных действий». Прусская дипломатия требовала отделить вопрос оккупации от будущих демаршей трех держав по вопросу их участия в реорганизации Краковской республики. Ансильон подчеркивал, что «законный порядок» в Кракове был нарушен еще до восстания, и теперь не надо торопиться с реорганизацией. Сначала, считал он, нужно изучить положение вещей, продумать «способы устранения бед этого государства», сделать предложения своим дворам, которые затем направят требования краковскому правительству и, если не встретят там понимания, условятся о совместных «репрессивных или принудительных мерах», отвечающих общим интересам. По его мнению, изменения нужны были прежде всего в личном составе органов власти Кракова, а возможно, и в конституции государства. В целом обсуждение вопроса о будущем внутреннем устройстве Краковской республики берлинский кабинет был склонен отложить до полного восстановлении «внешнего спокойствия» и завершения «военных операций»[851].
