Ричард Хоптон - Дуэль. Всемирная история
Самое лучшее, страна скоро получила нового и молодого государя, а вернее, государыню. Когда в 1837 г. принцесса Виктория взошла на трон, ей едва исполнилось 18 лет, однако она твердо вознамерилась избавить двор от темных личностей, набравших такую большую силу в царствование одного и другого дяди, и покончить с былой распущенностью. Брак в 1840 г. с высокоумным и аскетичным Альбертом дал дополнительный толчок этому процессу. Королевская чета проводила дни досуга в здоровой атмосфере Осборна на острове Уайт, который если уж не в географическом, то в духовном плане располагался в необъятной дали от экзотических «мясных котлов египетских» Брайтона (библейское выражение, здесь подразумевающее плотские удовольствия. — Пер.). Вряд ли легко себе представить, что новый режим стал бы терпеть такой анахронизм, как дуэли — реликт заботящейся только о собственных наслаждениях эпохи. Все именно так и оказалось.
Страна вставала на современные рельсы в других важных аспектах. Индустриальная революция изменила лицо огромных районов Британии, создав, с одной стороны, сатанинские мельницы, но с другой — позволив сколотить колоссальные состояния новому классу — промышленной буржуазии. Постоянно все более урбанизирующееся население исповедовало евангелическое христианство. Великий адепт евангелической церкви, Уилберфорс, метал громы и молнии в дуэлянтов, в том числе и в Питта с Каслри, а потому трудно было бы ожидать со стороны евангелической общественности поощрительного отношения к подобной практике. Историк Донна Т. Эндрю писала: «В отличие от полной соревновательности общественной жизни светских людей, адепты евангелической церкви проповедовали трезвость, умеренность, труды и заботы во имя похвал от Господа»{499}.
В такой среде вряд ли кто-то стал бы принимать или терпеть дуэлянтов. В равной степени, как указывает Эндрю, уже один постоянный рост влияния бизнеса и промышленности на все стороны жизни народа способствовал вытеснению из нее дуэли. Перемены повышали важность закона и поднимали уровень почтения к нему у населения. В обществе, проникнутом понятиями коммерциализации, индивидуумы не прибегают к разрешению противоречий на дуэльной площадке, они обращаются в суд. В 30-е и 40-е гг. девятнадцатого столетия Британия становилась все современнее: шла массовая индустриализация, шумел и набирал силу железнодорожный бум, тогда как дуэли начинали казаться этаким атавистическим и потому обреченным явлением. Как писала «Таймс»: «Падают вековые оковы, и поднимается человеческий разум…»{500}
Если процесс осовременивания общества создавал основу условий для заката дуэли, то отметим и три события, который послужили ускорению ее ухода с исторической авансцены. Джеймс Бруденелл, 7-й эрл Кардиган, представлялся великолепным анахронизмом, по духу — личность, уместная во времена регентства, но родившаяся на 20 лет позднее, чем надо. Бруденеллу пришлось жить в более трезвом и ответственном обществе ранней викторианской Британии. Несметно богатый, беспросветно глупый субъект со взрывным, точно порох, характером, эрл славился как неисправимый донжуан и дуэлянт. Именно его поединок с капитаном Такеттом на Уимблдон-Коммон 12 сентября 1840 г. и обстоятельства, окружавшие последующее оправдание, подняли беспрецедентную шумиху с осуждением дуэлей. События, приведшие к поединку, так или иначе основывались на ненависти Кардигана к так называемым «индийским» офицерам в его кавалерийском полку — в 11-м гусарском. Собственно, все случившееся и проистекало-то, в сущности, из этой его непримиримости. В 1834 г. Кардигана отстранили от командования 15-м гусарским полком, однако всего лишь через два года он получил под начало 11-й гусарский полк. К тому моменту, когда в 1836 г. Кардиган приобрел командирскую должность в 11 -м гусарском, эта воинская часть стояла в Индии уже 17 лет. Эрл отплыл в Индию принимать командование и, проведя всего несколько недель в новом полку, успел проникнуться искренней ненавистью к «индийским» офицерам.
«Индийскими» офицерами назывались командиры, служившие в полку во время его длительного пребывания в Индии. В глазах Кардигана они стояли на низкой ступеньке социальной лестницы, им недоставало лоска, а также умения и желания должным образом выполнять обязанности военных. Он вовсе не пытался как-то умерить презрение к ним на парадах или в офицерской столовой. Подобного сорта офицеров он в своем полку терпеть не хотел. К лету 1838 г. Кардиган и 11-й гусарский полк вернулись в Англию.
Переходу отношений между Кардиганом и «индийскими» офицерами в высшую фазу накала способствовало так называемое «дело с черной бутылкой» в мае 1840 г., когда Кардиган заметил, как один «индийский» офицер, капитан Джон Рейнолдс, наливал за обедом в столовой бывшему в тот день с визитом в полку генералу из черной бутылки. Мало того, что Кардиган предал анафеме сами бутылки на столе в собрании офицеров — он предпочитал графины, — именно черные разновидности стеклотары вызывали в нем особое раздражение, поскольку в них обычно находился портер, который уважали «индийские» офицеры. Рейнолдс получил разнос и был лишен возможности очистить свое имя перед трибуналом, после чего взаимоотношения между Кардиганом и его «индийскими» офицерами стали просто отвратительными{501}.
4 сентября 1840 г. в «Морнинг кроникл» под заголовком «Офицерам британской армии» появилось письмо оставшегося неназванным автора, нападавшего с критикой на Кардигана «со знанием подробностей и невероятной ядовитостью». Эрл обвинялся в нанесении глубоких оскорблений офицерам в столовой и склонности при этом избегать дуэлей под прикрытием звания командира, если кто-то пытался призвать его к ответу за таковое поведение{502}. Всем известная тайна состояла в том, что автором был капитан Харви Такетт — «индийский» офицер 11-го гусарского полка, недавно ушедший в отставку с военной службы. Кардиган послал к Такетту друга с требованием извинений, а когда таковые не последовали, стороны договорились относительно дуэли.
Лорд Кардиган и Харви Такетт встретились около ветряной мельницы на Уимблдон-Коммон в 5 пополудни, в субботу, 12 сентября 1840 г., в присутствии секундантов — соответственно Дугласа и Уэйнрайта — и знаменитого врача сэра Джеймса Андерсона. Секунданты отмерили расстояние в 12 шагов, и их доверители обменялись выстрелами. В первый раз оба промахнулись, а вот во второй пуля попала Такетту в нижнюю область подреберья. К тому моменту на месте поединка появился мельник Томас Дэнн, исполнявший еще и полицейские функции. Увидев Кардигана с еще дымящимся пистолетом, он задержал его и Дугласа за нарушение порядка. Терявшего кровь раненого Такетта унесли с поля.
В конце концов дело Кардигана и Дугласа по обвинению по трем пунктам — попытка намеренного убийства или нанесения увечий или тяжелейших телесных травм Такетту — слушало большое жюри в Олд-Бэйли. Однако Кардиган, как позволял ему закон, выбрал суд пэров Палаты лордов. Предстоящий процесс вызвал большой резонанс, поскольку ничего подобного не случалось в течение 60 лет. Приготовления обошлись недешево: «несколько дюжин плотников, обойщиков и прочих работников» были наняты для проведения необходимых изменений в зале, где предстояло пройти заседаниям{503}. Три четверти общих расходов на суд пошли на ремонт и обновление помещения{504}. Билеты на процесс, спрос на которые достиг каких-то немыслимых пределов, распределялись очень скупо; был оглашен список свидетелей. «Таймс» не утерпела, чтобы не дать совета Палате лордов. Их светлостям следовало, как рекомендовала газета, засвидетельствовать «единодушное, бесстрашное и бескомпромиссное отвращение к безбожной системе дуэлей»{505}.
Так долго и с таким нетерпением ожидавшийся процесс открылся 16 февраля 1841 г. под председательством лорда главного судьи, лорда Денмана. Слушания начались в 11 часов, а к пяти вечера Кардигана единодушно оправдали по представлению адвоката ввиду отсутствия оснований для привлечения к ответственности. Доказательства прокурорской стороны не позволяли установить, что лицо, поименованное в обвинительном акте как жертва, в действительности являлось тем самым Такеттом, упоминаемым свидетелями. Сам Такетт показаний не давал. По любым стандартам, благополучный для Кардигана исход стал делом техники и был вполне предсказуем. «Таймс» едва сдерживала возмущение. Дело, надрывался автор статьи, «пятнает глубочайшим бесчестьем весь английский закон в теперешнем его состоянии и заставляет исполниться величайшего сомнения в отношении того, как представляющие Корону офицеры… отправляли свои обязанности».
Доказательства были «наверное, самыми ясными, самыми убедительными из тех, которые когда-либо предоставлялись на рассмотрение какого бы то ни было суда», но все же Кардигана оправдали. Стало наглядно очевидным то, «насколько важнее для британской юриспруденции лица и имена, а не факты [и] сколь могущественны и всевластны в Вестминстере софизмы, отговорки и крючкотворство»{506}.
