Робер Амбелен - Драмы и секреты истории, 1306-1643
После ужина Шомбер отправился к мадемуазель де Гурней и, вернувшись от нее через полчаса, потрясенный, все рассказал Сюлли. И тут можно судить о малодушии того, кто был в то время самым титулованным лицом во Франции в связи с занимаемыми им должностями: суперинтендантом финансов, главным начальником артиллерии, главным дорожным смотрителем Франции, комендантом Бастилии и т. д. И вот в чем признается он в своих «Мемуарах»: «Новость была слишком важной, чтобы проигнорировать ее или умолчать о ней. С другой стороны, сообщить о ней Его Величеству означало бы нажить себе многих беспощадных врагов из числа тех, на кого падало обвинение. Мы решили, что Шомбер расскажет об этом королю со всевозможной осмотрительностью и что, если Его Величество потребует узнать имена заговорщиков, он укажет ему на двух вышеупомянутых женщин, которые будут более в состоянии просветить его» (Сюлли. Мемуары).
Мадемуазель де Гурней и граф де Шомбер проявили не меньшую, если не большую осмотрительность, когда они узнали о порочном прошлом Жаклин д’Эскоман.
Несмотря на это, король узнал, что его любовница организовала новый заговор, покушаясь как на судьбы Французского королевства, так и на его собственную жизнь.
Между тем Мари д’Антрэг, сестра Генриетты, собиралась выйти замуж за герцога де Гиза. Все шло хорошо, пока та же самая Генриетта не отбила жениха у своей сестры. Он, будучи старшим в роду Гизов, был, однако, нерешительным и ветреным любовником. Все было готово к бракосочетанию маркизы де Вернейль с лотарингцем. Брачный контракт был подписан, и королевские дворы Европы поставлены в известность. Но Генрих IV, уязвленный ревностью, воспылал вдруг прежней страстью к Генриетте д’Антрэг.
Он пришел в дикую ярость и одной своей весьма многозначительной фразой, которую классические историки сочли необходимым несколько изменить, употребив литературное слово вместо гораздо менее литературного, выразил то, что он мог думать о маркизе де Вернейль: «Пусть принцам оставят хотя бы ляжки девок! Принцев и без того уж достаточно обобрали…»
Нужно заметить, что Генрих IV, еще живя при дворе последних Валуа, мог заключить, что знаменитый «крылатый эскадрон» королевы Екатерины Медичи состоял из девушек истинно дворянского происхождения, которые, однако, сочетали в себе цинизм проституток с изощренностью тайных агентов (за что королева им и платила). Поэтому он познал, во всех смыслах этого слова, лишь отрицательные стороны женской половины двора, тогда как девушки и женщины, наделенные истинной добродетелью, оставались ему неизвестными. Отсюда и его реакция на события.
Таким образом, он заставил де Гиза расторгнуть заключенный им брачный контракт, а потом сослал его в Прованс. И сразу же вслед за этим он возжелал занять свое прежнее место в постели маркизы де Вернейль. Там он открыл ей, что был осведомлен о новом заговоре, в котором, по слухам, была замешана и она сама.
Разумеется, было пущено в ход все, что оставалось от ее прежних прелестей, ее изощренность в любовных делах, прекрасное знание тайных эротических слабостей Беарнца, как и его способности к снисходительности во всем. В очередной раз король был побежден. А Генриетта д’Антрэг вышла чистой, как стеклышко, из этого неравного боя, в котором хитрость путем чувственного воздействия обеспечила себе победу над старческим безумием. Но это был сигнал тревоги. Кто же, спрашивала она себя, мог предать ее?
Тогда она вспомнила о Жаклин д’Эскоман. Лучшим способом проверить ее было обратиться за помощью к Шарлотте дю Тийе, фаворитке герцога д’Эпернона, исполнявшей все его поручения. Сделав вид, что Генриетта д’Антрэг поручала Жаклин д’Эскоман проверить дю Тийе, маркизе де Вернейль не составило труда заставить Жаклин д’Эскоман отправиться погостить к дю Тийе. И вот каждая из двух женщин принялась одурачивать другую. Однако в этой игре победила д’Эскоман. Ей удалось усыпить подозрения маркизы де Вернейль, оставшись связной между заговорщиками.
И они добились своего в пятницу 14 мая 1610 г. Совсем не исключено, что Равальяку был прекрасно известен заранее маршрут королевской кареты. Он находился у входа в Лувр, когда из этого здания вышел король. То, что он должен был сделать крюк, чтобы завезти своего побочного сына Цезаря де Вандома к уже упоминавшейся молоденькой певице по имени Поле, нисколько не смутило убийцу. Он просто пошел следом за каретой, мерно двигавшейся со скоростью шага запряженных в нее лошадей под эскортом, состоявшим лишь из нескольких всадников да нескольких выездных лакеев. Однако предоставим слово Пьеру де Л’Этуалю, который отмечает в своем «Регистре — Журнале Генриха IV» (далее: «Журнал Генриха IV»):
«В пятницу, 14 мая, в печальный и роковой для Франции день, в восемь часов утра король прослушал мессу в монастыре фелья-нов, по возвращении он удалился в свой кабинет вместе с герцогом де Вандомом, своим страстно любимым внебрачным сыном, который сообщил ему, что некто по имени Ла Бросс, астролог по профессии, поведал ему, что созвездие, под которым родился Его Величество, грозило ему в этот день большой опасностью: таким образом, он советовал ему поостеречься. На что король, смеясь, ответил де Вандому: „Ла Бросс — старый пройдоха, который зарится на мои деньги, а Вы — юный безумец, если верите ему. Наши дни сочтены Господом“. После чего герцог де Вандом пошел предупредить королеву, которая стала умолять короля не покидать Лувра до конца дня. На это последовал тот же ответ. После ужина король прилег вздремнуть, но сон не шел к нему. Печальный, взволнованный и погруженный в мечты, он поднялся, ходил некоторое время по комнате и снова лег на кровать. Не сумев заснуть и на этот раз, он встал и спросил у гвардейского жандарма, который час. Жандарм ответил, что было четыре часа, и добавил: „Сир, я вижу, что Ваше Величество в грусти и задумчивости, лучше бы Ему пойти прогуляться, это могло бы Его развеять“. „Хорошо, — промолвил король. — Что же, готовьте мою карету, поеду в Арсенал, повидаю герцога Сюлли, который занемог и принимает сегодня ванну“.
Когда карета была готова, он вышел из Лувра в сопровождении герцога де Монбазона, герцога д’Эпернона, маршала Лавардена, Роклора, Ла Форса, Мирбо и первого конюшего Лианкура. В то же время он поручил де Витри, капитану своих гвардейцев, пойти во дворец и поспешить с приготовлениями выхода королевы, поэтому он оставил своих гвардейцев в Лувре, так что короля сопровождало лишь небольшое число всадников и несколько выездных лакеев. К сожалению, окна кареты были открыты с обеих сторон, так как погода была хорошая и король хотел по дороге видеть приготовления, происходившие в городе. Когда его карета выехала с улицы Сент-Оноре на улицу Ферронери, она оказалась зажата между двумя фурами: одной, груженной вином, и другой — сеном. Образовался затор, и карета вынуждена была остановиться, так как улица была очень узкой из-за лавчонок, теснившихся у стены кладбища Сент-Инносан.
В создавшемся замешательстве большинство выездных лакеев перелезли через стену кладбища, чтобы быстрее добраться до конца улицы и там встретить королевскую карету. Возле кареты осталось лишь два лакея. Один из них прошел вперед, чтобы освободить проход. А другой наклонился поправить подвязку, когда появился этот негодяй, это исчадие ада по имени Франсуа Равальяк, уроженец Ангулема, который, пользуясь сутолокой, успел заметить, с какой стороны сидел король. Он вскочил на колесо кареты и вонзил свой обоюдоострый нож в короля, попав чуть выше сердца. Король вскрикнул: „Я ранен!“ Но это не испугало негодяя, который нанес королю второй удар уже прямо в сердце, от которого он умер, испустив глубокий вздох. За вторым ударом последовал третий, настолько сильна была ненависть убийцы к своему королю, но этот удар лишь задел руку герцога де Монбазона.
Поразительно, что никто из сидящих в карете сеньоров не заметил нападения на короля, и если бы это исчадие ада бросило свой нож, никто бы не знал, кого хватать. Но он оставался на месте, как бы красуясь и гордясь своим самым великим из убийств. Одни сеньоры пытались оказать помощь королю, другие бросились на убийцу. Когда тот был схвачен и взят под стражу, они постарались успокоить народ, пришедший в большое смятение от мысли, что король умер. Но волнение ничуть не улеглось и когда один из сеньоров громко сказал, что король только ранен, и потребовал принести вина. Однако портьеры на окнах кареты опустили и поспешили в Лувр, чтобы, как заявили они, перевязать короля» (Л’Этуаль. «Журнал Генриха IV»).
Тревожное настроение короля имело свои подспудные причины. Несколько раз он намекал на них, вплоть до того, что заявил своим близким: «Ах, проклятая коронация… Ты послужишь причиной моей смерти…»
Ранее он делился своими опасениями умереть в Париже: «Я умру в этом городе, я останусь в нем навсегда, потому что они убьют меня». В другой раз он говорил: «Они возлагают свои последние надежды на мою смерть».
