История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер
Все взоры обращались к Кадису, ибо там находился капитан-генерал Солано, соединявший в своем лице управление провинцией с командованием многочисленными войсками всего юга Испании. К нему отправили комиссара с призывом перейти на сторону повстанцев, послав еще одного к генералу Кастаньосу, командующему лагерем Сан-Роке. Посланный в Кадис граф де Теба со всей повстанческой спесью потребовал от генерала, человека вспыльчивого, надменного, чтимого армией и любимого населением, присоединиться к восстанию. Как все образованные военные, тот был убежден в могуществе Франции и считал поддержку повстанцев великой неосторожностью. Генерал Солано созвал собрание генералов, чтобы выслушать предложения Севильи. Собрание объявило восстание неблагоразумным, но постановило, однако, провести набор добровольцев, сдавшись, таким образом, из чистой почтительности, народным пожеланиям.
На следующий день чернь возымела новое желание: тотчас начать войну против Франции, расстреляв эскадру адмирала Розили. Толпа упивалась мыслью об этой легкой и совершенно бессмысленной победе над союзным флотом, к великой выгоде флота английского. Однако не так-то просто было уничтожить корабли, снаряженные храбрецами и под командованием храбрецов, несчастных героев Трафальгара. К тому же французские суда стояли вперемешку с испанскими, и последние могли легко загореться от первых. На эту опасность и указывали разумные люди из армии и флота. Они добавляли, что на Севере находится дивизия маркиза Ла Романы, которой придется поплатиться за варварство в отношении французских моряков. Однако голос разума и человечности не имел шансов быть услышанным в ту минуту.
Вновь созванное на следующий день генералом Солано собрание генералов во всем согласилось с желанием народа. Оставалось решить весьма важный вопрос о немедленном нападении на французские суда, касавшийся скорее морских офицеров, нежели сухопутных, а они единогласно заявили, что такой способ удовлетворения народной ярости подвергнет риску сожжения и испанские корабли. Мнение сведущих людей сообщили толпе, что вновь привело ее к дому несчастного Солано. Чтобы потребовать у него отчета о новом противодействии народному желанию, к нему направили для объяснений трех депутатов. Когда один из троих появился в окне здания, чтобы отчитаться о результате миссии, его не расслышали среди шума, толпа сделала вид, что ей отказались дать удовлетворение, и ворвалась в дом. При виде опасности генерал Солано спасся бегством к жившему по соседству другу ирландцу. К несчастью, его выдал проследивший за ним монах. Вскоре фанатики настигли маркиза, ранили прямо на руках доблестной супруги ирландца, пытавшейся защитить его от убийц, нанесли множество ран и, наконец, поразили смертельным ударом, который он принял с хладнокровием и достоинством доблестного солдата. Так испанский народ готовился к сопротивлению французам, начав с убийств знаменитых и лучших своих генералов.
Новым генерал-капитаном Андалусии был без голосования назначен Томас де Морла, лицемерный угодник черни, под великой спесью прятавший трусливую покорность любым властям. Он тотчас же приступил к переговорам с адмиралом Розили и потребовал, чтобы тот сдался; на что доблестный французский адмирал объявил, что будет защищать до последнего честь своего флага. Томас де Морла пытался выиграть время, не решаясь ни противоречить народу, ни атаковать французов, стараясь между тем перевести испанские корабли на менее опасные для них позиции.
Кадис также получил свою повстанческую хунту, которая приняла верховенство хунты Севильи и вступила в сообщение с англичанами. Губернатор Гибралтара Хью Далримпл, командующий британскими военно-морскими силами с крайним вниманием наблюдавший за происходящим в Испании, уже послал эмиссаров в Кадис для переговоров о перемирии и с предложением дружбы Великобритании, ее помощи на суше и на море и присылки дивизии в 5 тысяч человек, вернувшейся с Сицилии. Испанцы приняли перемирие и предложение об альянсе, но отказались впускать в свои порты английский флот. Воспоминание о Тулоне наводило на размышления даже слепцов.
Во время этих событий в Кадисе комиссар, посланный в лагерь Сан-Роке, без труда добился приема у генерала Кастаньоса, которому фортуна назначала роль более великую, чем он надеялся и, возможно, желал. Как все испанские военные того времени, генерал Кастаньос знал о войне только то, что знали при старом режиме в этой самой отсталой стране Европы. Однако, ненамного превосходя соотечественников в военном опыте, он был сведущим политиком, исполненным здравого смысла и не разделявшим диких страстей испанского народа. Поначалу он осудил восстание столь же сурово, как его коллеги, и довольно охотно, казалось, принял возрождение Испании от руки государя из дома Бонапартов, так что французская администрация в Мадриде, правившая в ожидании прибытия Жозефа, сочла возможным на него рассчитывать. Но когда восстание охватило всю страну и армия оказалась готова к нему примкнуть, генерал без колебаний подчинился приказам хунты Севильи, порицая в душе то поведение, которому, казалось, убежденно следовал на публике. Лагерь Сан-Роке заключал 8–9 тысяч человек регулярных войск, столько же было в Кадисе, не считая рассеянных по провинции корпусов, что составляло в целом 15–18 тысяч человек организованных войск, способных послужить опорой народному восстанию и ядром повстанческой армии. Сделав Томаса де Морлу генерал-капитаном, генерала Кастаньоса назначили Верховным главнокомандующим и приказали сосредоточить войска между Севильей и Кадисом.
Примеру Севильи последовали все города Андалусии. Хаэн и Кордова провозгласили себя восставшими и согласились с верховенством хунты Севильи. Кордова, расположенная в верхнем Гвадалквивире, вверила командование своими повстанцами офицеру, обычно занимавшемуся преследованием контрабандистов и бандитов Сьерра-Морена: то был Агустин де Эчаварри, привычный к партизанской войне в знаменитых горах, стражем которых являлся. Своими солдатами он сделал разбойников, которых обычно преследовал, и, присоединив к ним крестьян Верхней Андалусии, передвинулся к отрогам Сьерра-Морена, чтобы закрыть туда доступ французам.
Всеобщее волнение передалось и Эстремадуре, ибо в эту отдаленную провинцию, куда заглядывали лишь пастухи и редкие торговцы, новый дух проникал медленнее, чем в остальные, и ненависть ко всему иностранному сохранила там всю свою силу. Хоть и взволнованная известием об отречениях и о восстании Севильи, она восстала только 30 мая, в День святого Фердинанда. Как и в Ла-Корунье, население Бадахоса возмутилось, не увидев на городских стенах изображений святого и не услышав ежегодного пушечного салюта в честь торжества. Народ окружил батареи и нашел у орудий артиллеристов, не решавшихся осуществить праздничные залпы. Одна храбрая женщина, осыпав их упреками, выхватила фитиль из рук одного из них и сделала первый выстрел. По этому сигналу город пришел в движение, объединился и восстал. По обыкновению, народ сбежался к
