Владимир Муравьев - Московские слова, словечки и крылатые выражения
В начале 1860-х годов Разоренов перебрался в Москву и открыл небольшую («похожую на шкаф», — вспоминает один из его знакомых, писатель А. В. Круглов) овощную лавочку на задворках Тверской улицы в Палашевском переулке, рядом с Палашевскими банями.
В Москве он познакомился и подружился с Иваном Захаровичем Суриковым — к тому времени уже известным поэтом, участвовал в первом коллективном сборнике поэтов-самоучек «Рассвет», печатался в мелких газетах и журналах.
М. Горький в статье «О писателях-самоучках» приводит слова известного американского психолога и философа Вильяма Джемса, человека, по характеристике Горького, «редкой душевной красоты» и хорошо знавшего русскую литературу. «Правда ли, что в России есть поэты, вышедшие непосредственно из народа, сложившиеся вне влияния школы? — спрашивал Джемс и продолжал: — Это явление непонятно мне. Как может возникнуть стремление писать стихи у человека столь низкой культурной среды, живущего под давлением таких невыносимых социальных и политических условий? Я понимаю в России анархиста, даже разбойника, но — лирический поэт-крестьянин — это для меня загадка».
Тем не менее, несмотря на невыносимые социальные и политические условия, на низкую культурную среду, в русской литературе с конца 1860-х годов начинает складываться новое направление: литература писателей-самоучек — литераторов, принадлежавших к слоям бедняков, не имевших возможности получить образование (в «Рассвете» они представляли себя как «не получивших научным путем ни образования, ни воспитания, но саморазвившихся, самовоспитавшихся»). Для характеристики этого направления и оценки его значения для русской литературы достаточно сказать, что из него вышел Есенин.
В истории русской литературы известно немало горьких писательских судеб. Их гораздо больше, чем счастливых. Но среди писателей-самоучек не было ни одного, кто прожил бы свою жизнь легко, спокойно и в достатке. Все вокруг было против них, против их любви к литературе, против их стремления писать: их социальное положение, их бедность, ежедневный тяжелый, изнурительный труд ради куска хлеба, недостаток образования, насмешки родни, непризнание их литературного творчества критикой. Все это им было отпущено судьбой полной мерой.
Но вопреки всему они оставались литераторами, и литература — невольная причина многих их бедствий и огорчений — была единственным смыслом их жизни, их высокой самоотверженной любовью.
В. Я. Брюсов сказал о своем деде, поэте-самоучке А. Я. Бакулине: «Он заслуживает памяти по своей беззаветной преданности искусству…» «Беззаветная преданность искусству» была типичной чертой писателей-самоучек.
В воспоминаниях современников — А. В. Круглова, А. А. Коринфского, И. А. Белоусова, В. А. Гиляровского — можно найти несколько страниц, посвященных Разоренову. Они знали его уже стариком — добродушным, симпатичным и разговорчивым. «В высшей степени оригинально было видеть, — рассказывает Коринфский, — старика-лавочника в длиннополом (московском) полукафтане, декламирующего из-за прилавка целые монологи из „Гамлета“, „Короля Лира“, „Ляпунова“, „Скопина-Шуйского“ и других пьес и с чисто юношеским увлечением произносящего наизусть любимые места из „Демона“, „Евгения Онегина“, „Бориса Годунова“ и „Громобоя“». «Читал наизусть чуть ли не всего Пушкина, а „Евгения Онегина“ знал всего и любил цитировать», — свидетельствует В. А. Гиляровский. И. А. Белоусов сообщает, что у Разоренова «была небольшая поэма „Сон у памятника Пушкину“», которая, как и многие его произведения, осталась ненапечатанной и погибла.
Среди писателей-самоучек существовал культ Пушкина — от Сурикова до Есенина с его стихотворением «Пушкину»:
Мечтая о могучем дареТого, кто русской стал судьбой,Стою я на Тверском бульваре,Стою и говорю с тобой.…………………………А я стою, как пред причастьем,И говорю в ответ тебе:Я умер бы сейчас от счастья,Сподобленный такой судьбе.
(1924 г.)
Конечно, образ Пушкина и его творчество каждый из них толковал по-своему, но все они считали Пушкина идеалом поэта и примером для себя.
А. Е. Разоренов в 1890 году написал короткую автобиографию, главное место в которой занимали размышления о собственной литературной работе: «Вся жизнь моя прошла в тяжелой борьбе за существование среди нужды, лишений, тьмы невежества и людей, умом убогих. Писательские стремления пробудились во мне очень рано, но большинству первых моих опытов не суждено было увидеть печати. Писал я много, печатал мало, и все, что было мной написано и напечатано, — все это выстраивалось прямо из души в такие минуты, когда я чувствовал непреодолимую потребность писать. Не мне быть судьей самому себе: я знаю, что в моих стихах есть много несовершенств и погрешностей, но я смело могу сказать, что пел всегда искренне и просто (как Бог на душу положит), не забывая при этом никогда тех великих заветов, которые мне удалось почерпать из великих творений великих писателей — бойцов за свет и правду. Мне теперь больше семидесяти лет, но я и теперь все еще так же бодр духом, как и в далекие дни моей молодости, к сожалению, прожитой благодаря той среде, в которой я жил, не совсем осмысленно; я и до сей поры не перестаю выбиваться из тьмы к свету и из-за прилавка своей лавочки слежу по мере возможности за тем, как растет родное слово, как зреет родная мысль на ниве народной, засеянной рукой великих сеятелей, в иную жизнь отошедших». Заканчивается автобиография девизом, которого придерживался Разоренов в своей жизни: «Лучше хоть что-нибудь делать, хоть как-нибудь стремиться к свету, чем коснеть во мраке».
Таков был поэт-самоучка Алексей Ермилович Разоренов, когда он писал «Продолжение и окончание „Евгения Онегина“».
Правда, надо сказать, что вопрос о продолжении и окончании «Евгения Онегина» возник сразу же, как только была издана в 1832 году восьмая глава романа со строками, в которых поэт сообщал, что «оставляет» своего героя «навсегда», что роман окончен, но при этом недвусмысленно давал понять, что в общем-то он бросает историю незавершенной:
Блажен, кто праздник жизни раноОставил, не допив до днаБокала полного вина,Кто не дочел ее романаИ вдруг умел расстаться с ним,Как я с Онегиным моим.
Однако читатели, среди которых были и знакомые дамы поэта, и друзья-литераторы, требовали продолжения и окончания романа. Читательниц особенно не устраивала неопределенность развязки, они хотели бы «поправить» Пушкина и устроить судьбу Татьяны и Онегина более счастливо.
В 1833 году Пушкин, отвечая на советы друзей, пишет послание П. А. Плетневу, которому был посвящен «Евгений Онегин»:
Ты мне советуешь, Плетнев любезный, Оставленный роман наш продолжать…
Послание Плетневу осталось недописанным, но на эту же тему — продолжения оставленного романа — Пушкин пишет две «онегинские» строфы. В них он перечисляет доводы, которые приводили ему друзья, почему следует продолжать роман.
В мои осенние досуги,В те дни, как любо мне писать,Вы мне советуете, други,Рассказ забытый продолжать.Вы говорите справедливо,Что странно, даже неучтивоРоман не конча перервать,Отдав уже его в печать,Что должно своего герояКак бы то ни было женить,По крайней мере уморить,И лица прочие пристроя,Отдав им дружеский поклон,Из лабиринта вывесть вон.
Вы говорите: «Слава Богу,Покамест твой Онегин жив,Роман не кончен — понемногуИди вперед; не будь ленив.Со славы, вняв ее призванью,Сбирай оброк хвалой и бранью —Рисуй и франтов городскихИ милых барышень своих,Войну и бал, дворец и хату,Чердак, и келью, и гаремИ с нашей публики меж темБери умеренную плату,За книжку по пяти рублей —Налог не тягостный, ей-ей».
В одном из черновых набросков Пушкин как будто бы соглашается продолжить роман: «Пожалуй — я бы рад…» Но среди рукописей поэта продолжения «Евгения Онегина» нет. Скорее всего, если и считать эти две «онегинские» строфы началом продолжения романа, то на них работа и остановилась.
Однако вернемся к сочинению А. Е. Разоренова.
Его книга начинается стихотворным предисловием, в котором автор объясняет свои намерения и причину, почему он написал это «Продолжение и окончание».
Сначала он обращается к А. С. Пушкину:
О, тень великого поэта!Из недр неведомого светаНа труд ничтожный мой взгляни —И, если стою — побраниЗа то, что к твоему твореньюЯ окончанье написалИ, волю дав воображенью,Героя в нем дорисовал.
Далее автор адресуется уже к читателю книги:
