Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын
С другой стороны, советского человека 1970-х гг. иногда обвиняют, наоборот, в «мелкособственнических представлениях о жизни» и «потребительстве» (например, что люди покупали вещи, «подчас не имевшие ни утилитарного, ни эстетического назначения»)[1364]. Однако такое обвинение сомнительно и несправедливо. Очевидно, внешне «потребительское» поведение людей далеко не всегда являлось проявлением «вещизма», а было обусловлено дефицитом товаров. Люди иногда покупали товары, которые государство «выбрасывало» на прилавок, в независимости от действительной потребности в этих товарах, для того, чтобы в дальнейшем их продать, обменять на что-то нужное или подарить родным и близким, которым такие товары могли пригодиться.
Глава IV
ИТОГ: ИГНОРИРОВАНИЕ И ЗАПРЕТЫ
4.1. Игнорирующе-запретительный подход к проблемам общества
Нельзя сказать, чтобы руководители СССР и идеологи не понимали ситуацию, сложившуюся в сфере массового сознания. Они говорили об опасности «западнизации» советского общества[1365] и «технократических» настроений, о «социальном вреде и разлагающем влиянии» западной пропаганды, о проявлениях оппозиционности, проблеме преемственности поколений и росте карьеризма среди членов партии[1366]. Во второй половине 1970-х гг. предметом озабоченности на высшем уровне стало массовое безразличие населения к официальной пропаганде[1367].
Однако уровень этого понимания явно не соответствовал масштабу проблем — прежде всего, из-за превратных представлений о массовом сознании: власти, например, считали, что основной показатель «политических настроений» — это то, насколько хорошо трудится население[1368]. Другой причиной была уже упоминавшаяся «лакировка» реальной ситуации во «внутренних» докладах местных чиновников, которые по идее должны были быть источником истинных, неприукрашенных сведений о настроениях в народе. Например, так звучали отчеты Московского городского и районных комитетов КПСС:
Информация о коммунистическом субботнике, 1969 г.: «Энтузиазм, трудовой и политический подъем охватил работников всех отраслей народного хозяйства района… Трудовыми успехами встречают трудящиеся всенародный праздник коммунистического труда… Застрельщиками всех интересных дел и начинаний выступают коммунисты и комсомольцы района… В цехах и отделах фабрики [им. Бабаева] у всех приподнятое настроение, обстановка деловитой торжественности. Чувствуется, что люди пришли на светлый праздник труда»[1369].
Сообщение об откликах трудящихся на речь Л.И. Брежнева на Совещании коммунистических и рабочих партий, 1969 г.: «Рабочие, инженерно-технические работники, служащие полностью поддерживают и одобряют позицию Коммунистической партии Советского Союза, изложенную в речи главы Советской делегации»[1370].
Информация, направленная в ЦК КПСС за подписью В.В. Гришина, об откликах трудящихся Москвы на награждение Л.И. Брежнева второй Золотой Звездой Героя ЧССР и орденом Клемента Готвальда, ноябрь 1976 г. (приведены слова «простой труженицы»): «До глубины души взволновало меня вручение в Кремле Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. Л.И. Брежневу высших наград Чехословакии. Миллионы советских людей испытывают чувство безграничной благодарности Леониду Ильичу за все то, что он сделал и делает для людей труда. С его именем неразрывно связаны крупнейшие достижения нашей страны в ее продвижении по пути коммунистического строительства»[1371].
Анализ настроений трудящихся Пролетарского района г. Москвы, февраль 1979 г.: «Единодушное одобрение и поддержка, энтузиазм»; май того же года: «Высокая политическая сознательность, трудовая активность, стремление преумножить богатство и мощь Отчизны»[1372].
Конечно, была в советском обществе и поддержка власти, и сознательность, и трудовая активность — но ясно, что далеко не единодушная и не такая «пафосная», как это было отражено в докладах чиновников. Были недовольные или просто индифферентные люди, что нормально для любого общества. В социуме имелись и усиливались разного рода проблемы. Однако местные власти боялись сообщать «наверх» об этом. Даже в информации, поступавшей от КГБ, сведения о «нездоровых» и «враждебных» настроениях порой давались в порядке исключения[1373], а когда Комитет предоставлял руководству страны достоверные сведения о ситуации в стране, очевидно, они противоречили позитивным докладам партийных органов, и это могло снижать значимость этих сведений.
Советские идеологи зачастую неадекватно оценивали изменения в массовом сознании. Они считали, что разного рода «негативные» настроения «являются своеобразной реакцией на ошибки, связанные с культом личности (это было близко к истине. — Ф.С.), а также недостатки, имеющие у нас место в некоторых областях хозяйственной жизни, особенно в сфере обслуживания», т. е. причины таких настроений сводили к «бытовому» уровню. В проблемах видели воздействие «враждебных социализму сил» из-за рубежа и «конфликтные ситуации в нашей экономике»[1374], но не изменения в социуме и массовом сознании.
Г.Л. Смирнов полагал, что причиной снижения приверженности «идеалам» было несоответствие советской реальности сложившимся с детства у многих молодых граждан СССР романтическим и идеалистическим установкам (приверженность «идеям равенства, свободы, утверждения справедливости во всем мире, своей причастности к общему делу»). Когда в повседневной жизни они сталкивались «с различного рода коллизиями, черствостью, оскорблениями достоинства личности, нечуткостью, бюрократизмом», у них возникал «конфликт между воззрениями и реальностью»[1375]. Это так, но были и существенные «идеологические» причины для таких изменений.
Причину «деидеологизации» интеллигенции идеологи видели в стремлении просто «уйти от сложности жизни, от классовых конфликтов, проблем войны и мира, политической борьбы, замкнуться в кругу профессиональных или личных интересов»[1376], а не выхолащивание, «выветривание» самой идеологии, ее несоответствие нуждам дня. Обвиняли людей, но не себя, не партию, не идеологию.
Власти СССР не воспринимали особенности психологии человека. Например, они считали недопустимой музыку, «проповедующую пессимизм, отчаяние, неверие в будущее»[1377]. С такими настроениями пытались бороться, без понимания, что они — часть нормы, которая, как и другие эмоции человека, находит свое выражение в творчестве. Руководство страны хотело видеть исключительно всеобщую радость и оптимизм, а в реальной жизни так не бывает.
Произведения, посвященные любви и другим переживаниям человека, идеологи обвиняли в «мелкотемье» и уводе граждан СССР «от важнейших процессов, происходящих в нашей стране». Так, в сентябре 1968 г.
