Эльга Лындина - Олег Меньшиков
Не стану подробно обращаться к известному прототипу этой героини, тезке ее Софье, в которую был влюблен в молодости Грибоедов. Соперником его был Якушкин, впоследствии декабрист, воспетый Пушкиным в Х главе "Онегина". Она была не только хороша своеобычной, странной красотой, но еще более пленяла острым умом, обладала сильным характером и недюжинной волей. Грибоедову и Якушкину предпочла князя Шаховского, который тоже имел отношение к восстанию на Сенатской площади, был сослан, сошел с ума, умер на руках преданной и любящей жены... Что-то от подобной женщины замечательно играла Татьяна Доронина в спектакле Товстоногова, где ее Софья была ровня Чацкому, любила его и сражалась с ним.
Трудно сказать, что привело к Молчалину ту Софью, какой играет ее Кузина. То ли бросилась за утешением после отъезда Чацкого, сочтя это обидным пренебрежением ее чувствами? И мстит теперь старому приятелю, доказывая ему превосходство "уступчивого, скромного, тихого" секретаря ее батюшки? А может быть, действительно позабыла прошлое, общее ее и Чацкого? Душа "ждала кого-нибудь", им стал человек, который постоянно рядом с ней, перед ее глазами, улыбается, исполняет малейшие прихоти, не противоречит, не посмеивается, как, вероятно, посмеивался и над нею Александр Андреевич? Или просто глупая девица, увидевшая в ничтожестве героя, наделенного тьмой достоинств?..
Ответа не найти. Кузина-Софья нужна лишь для того, чтобы подавать Чацкому реплики, чтобы напоминать, что это все же одушевленный предмет, а не часть реквизита. К тому же актриса необаятельна, мелкие черты лица теряются на сцене, она плохо двигается - все время кажется, что она носит не платье начала XIX века, а джинсы и солдатские ботинки. Но больше всего мешает верить ей непреходящая злоба, в которой существует ее Софья с первой до последней минуты на протяжении всего спектакля. От этого драма неразделенной любви Чацкого прозвучала, скорее, как его взволнованная тоска о ком-то другом. О женщине, менее всего имеющей отношение к той, которая в спектакле зовется Софьей Павловной Фамусовой...
По замыслу режиссера Лиза - своего рода зеркало Софьи, барышня глядит на нее и видит себя. Я видела двух исполнительниц Лизы - Полину Агурееву и Елену Оболенскую. Обе миловидны, обе, к счастью, не переняли у Кузиной злобы ее героини. Обе неплохо выучены и профессионально играли служанку, которая еще и наперсница барышни, почти подруга, и почти позабывшая, что в любой момент может быть сослана в деревню, выпорота, продана. Хотя порой вспоминает об этом... И все же обе эти Лизы по-настоящему не стали тем движителем в завязке истории, какой горничная Софьи Павловны должна была бы стать. Им не хватало энергетики, способной заразить и действующих лиц пьесы, и зрительный зал. Ушло еще одно: у Грибоедова Лиза - особа, весьма привлекательная в глазах мужчин. На ее счету и Фамусов, и Молчалин, которому она краше Софьи, и лакей Петрушка, ее избранник. Говоря языком современным, Лиза сексапильна, это очевидно по реакции молодых и старых. На сцене обе актрисы старательно изображали женскую манкость, слабо представляя себе, что это такое.
Из-за неточного выбора актрис на роли Софьи и Лизы первая часть спектакля тянется довольно вяло, пока не появляется Чацкий, которого поначалу зрители встречали овацией. Естественно, не Чацкого, а Олега Меньшикова, словно на сцене Алла Пугачева. Потом утихли...
Меньшиков немедленно вносит нервное напряжение, ломающее мирное течение утра в доме Фамусова. Для появления главного героя выбран эффектный выход. Поначалу словно тень Чацкого, о котором только что говорили барышня и служанка: Чацкий наверху, почти под самыми сводами. Он размыт сероватой утренней мглой... Слуга как-то особенно называет его имя - то ли реально, то ли это повторяются голоса девушек, вызывая реального Александра Андреевича из его далека.
Потом он окажется внизу, близ Софьи и Лизы, настоящий, подлинный, счастливый тем, что может видеть, говорить, быть рядом с Софьей. Возвращаясь к той точке рассказа о спектакле, от которой пришлось отступить для Софьи и Лизы, нельзя не упомянуть, как сразу оживляется сцена. Как сразу вспыхивают ноты Грибоедова, вспоминается его уверенная рука. Рука, писавшая будто тонкой иглой, но уверенно и смело. Скорый, красивый, исполненный воодушевления, Чацкий движется к Софье в ожидании всплеска радости, восторженных восклицаний, долгожданных слов. Но все время останавливается, будто натыкаясь на что-то неодолимое, пока ему самому не очень еще понятное. Но неподвластное ему.
Понимаешь: это мечтатель, фантазер, поэт, пылкими радужными красками многажды расписывавший себе их встречу, исполненную счастья - для обоих. А счастья, нежности у Софьи - ни на йоту...
Должно быть, каждый знавал то драматическое чувство, когда выстроенный, вымечтанный хрустальный замок любящего в секунду рассыпался по земле с печальным звоном, оставляя груду осколков, о которые только поранишься. Скорее бы их собрать и вынести вон... Но человек продолжает барахтаться среди колючих жалких черепков, страшно двинуться, чтобы не наступить, не уколоться: тогда сразу хлынет кровь...
Все фантазеры во многом безумны. Роковая невзгода, постигшая влюбленного фантазера Чацкого,- своего рода отзвук извечной судьбы идеалистов. Незадолго до постановки "Горя от ума", до роли Чацкого, Олег Меньшиков сыграл другого русского романтика-идеалиста Андрея Толстого в "Сибирском цирюльнике". Но там был идеализм наивного мальчика, ровно ничего в жизни еще не видевшего и не пережившего. Мирного мальчика, склонного любить весь мир. Чацкий - нелепый трибун московских салонов, интуитивно противопоставляющий себя пошлости и унынию здешней трясины. Но отчасти он немного и Гамлет, тоскующий датский принц, которого реалии заставляют сбросить с глаз пелену прекрасных мечтаний и увидеть, наконец, мир, низменный и неисправимо лживый.
Гамлета не успели ославить безумным, потому что он, проницательный и умный, вовремя успел и сумел надеть на себя маску того, кто якобы сошел с ума. Чацкий - не того ума и масштаба: не успел, не понял. Но в общей участи обоих идеалистов есть нечто роковое.
Правда, в противоположность шекспировскому герою Чацкий Меньшикова в своих бурных размышлениях и эскападах, в тотальном осуждении общества не достигает философских высот, его мысль много проще гамлетовской. И ему не тридцать три года, как принцу, и он не "стар", не искушен. И - что самое существенное - он не эпическая, а до боли трагикомическая фигура. Этот Чацкий критик не всего мира, а лишь отдельного его уголка, из которого его вскоре вышвырнут вон.
...Несмотря на неожиданно холодную первую реакцию Софьи в их встрече, Чацкий еще все-таки счастлив. Он словно вернулся в детскую, где можно дернуть за косу или щелкнуть по носу подружку, схватить ее за руку, будто невзначай прикоснуться... Режиссер и актер Меньшиков создает незримую атмосферу недавнего прошлого, еще властного над ним. Но не над нею.
Его главный оппонент - Фамусов. Но пока еще для Александра Андреевича Павел Афанасьевич только смешной старик, отец его Софьи, друг родителей, в доме которого Чацкий был всегда своим. Вместе с Игорем Охлупиным Меньшиков рисует легкую вязь новых отношений героев, в которых уже таится опасная взрывчатая сила. Пока она мгновениями вспыхивает в коротких, насмешливых репликах-стрелах Чацкого. Охлупин играет тривиальность, которая в реальной жизни почти всегда оказывается гораздо сильнее оригинальности. Тем более тривиальность Фамусова может легко одолеть юного говорливого донкихота. Охлупин и Меньшиков, Фамусов и Чацкий, движутся друг к другу, как неторопливо движутся навстречу вражеские войска. Схватка неизбежна. Движение рождено неумолимым противостоянием и должно так или иначе разрешиться боем.
Вместе с тем больше всего Чацкий, как всякий влюбленный, занят мыслями о Софье. Он щедро тратит свою энергию и энтузиазм, беспечно расточает мысли и речи, дерзит Павлу Афанасьевичу - всегда так вел себя с ним, ничего нового между ними пока вроде не происходит. Хотя впечатления Чацкого обманчивы - но ведь он всегда обманывается...
Визит Скалозуба выстроен Меньшиковым в интересной мизансцене. С одной стороны сцены в креслах сидят хозяин дома и бравый полковник; с другой, в кресле, повернутом к ним спиной, замер Чацкий, которому вообще неинтересен гость. Разве что волнует его как возможный претендент на руку Софьи. Но слишком глуп, туп и тому подобное, чтобы всерьез его принимать: Александр Андреевич, как все эгоисты, не способен выйти за пределы собственных оценок. Пока зычный бурбон не вписывается в круг его ревнивых страданий...
Скалозуб неожиданно молод, красив, строен, в отличие от общепринятого рыкающего полковника, каким его обычно играют. Это оправдано у Меньшикова в то время, после Отечественной войны, многие быстро делали армейскую карьеру. Скалозуб, несомненно, честно служил, честно воевал. Он простодушен и искренен - до поразительной, порою кажущейся просто невероятной, глупости. Отчасти по молодости - что на уме, то на языке. Но на уме у него так немного, что язык его совсем не опасен. Вместе с режиссером Пинчук удачно превращает глупость, откровенность и доверчивость Скалозуба в нечто даже привлекательное. Его замкнутость исключительно на военной профессии, с нее для него начинается и кончается все на свете, что кажется умилительным в исполнении Пинчука. Сергей Сергеевич Скалозуб таков, каков он есть, не лучше и не хуже, ему и в голову не придет как-то себя приукрасить, показаться интереснее. Он совершенен в этой самодостаточности, а все совершенное любопытно... Да еще расположен к людям - в том числе и к новому лицу, Чацкому, сразу подметив в нем "единомышленника"... Чем немного обезоруживает Чацкого - неужели в мире еще водятся такие недоумки?
