Яков Рапопорт - На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года
Присутствовавшие мне передавали, что при появлении в президиуме О. Б. Лепешинской все заполнившие огромный зал научные работники встали и, стоя, бурными овациями приветствовали новоявленного гения. Можно не сомневаться в искренности лишь ничтожной части аплодисментов. Остальные хлопали по закону стадности. Самая трезвая голова навряд ли могла устоять перед этим потоком.
Можно ли упрекнуть женщину на пороге 80 лет, что этот поток увлек следы скромности, если они и были у нее? Ей хотелось, чтобы у ее ног был весь научный мир, особенно тот, который не признавал ее достижений. На эту часть мира услужливый аппарат власти обрушил свой тяжелый молот возмездия с разной степенью кары. В первую очередь это коснулось группы ленинградских ученых.
Но Ольга Борисовна охотно давала отпущение грехов покаявшимся в них. Так, профессор К., один из наиболее активных критиков ее работ, посетив ее, несколько мгновений постоял у двери, а затем кинулся ей на шею, как она мне рассказала. Она охотно приняла его в свои объятья и после короткой беседы отпустила его с евангельским напутствием: "Иди и не греши". Рассказывая мне об этом визите, с полным самодовольством, она высказала свое сокровенное желание, чтобы с покаянием к ней пришел профессор Н. Г. Хлопин, самый упорный из ее противников. Здесь мне впервые изменило мое ироническое отношение к ней, и я с резкостью возразил ей, что этого она не дождется[14].
Разговор кончился бурной перепалкой, в которой я с полной откровенностью сказал ей все, что думаю об ее "открытии". В запальчивой контраргументации (это была не добродушная старушка, а разъяренная тигрица) она кричала, что в США назначена большая премия тому, кто опровергнет ее работы, а в Чехословакии четыре лаборатории их подтвердили. Я ответил, что для меня эта аргументация не убедительна, что если это так, как говорит она, то и в США и в Чехословакии на ней заработают деньги — одни — за опровержение, другие — за подтверждение. Это была одна из последних наших встреч (лето 1951 года), случайным свидетелем которой был мой сосед по даче, известный ученый в социально-экономической области, слышавший всю эту перепалку. Отголоски ее дошли до меня (при косвенном и непроизвольном его участии) в 1953 году, проделав длинный путь из Фрунзенской в Лефортовскую тюрьму, где я в то время находился. Что касается моего прогноза в отношении поведения Н. Г. Хлопина, то я ошибся, но его упорство стоило ему тяжелой болезни и преждевременной смерти. Другому крупному ее противнику пришлось все же сдаться. Я имею в виду академика Д. Н. Насонова, крупного ученого, гордого и самолюбивого ленинградца, аристократа науки. Дважды я был невольным свидетелем его унижения и хочу описать его в качестве одного из проявлений общественного климата. Первый раз это было вскоре после "коронации" Лепешинской, когда на него и его сотрудников обрушились репрессии за инакомыслие. Он сидел в холле Академии медицинских наук за столиком, принадлежавшим техническому сотруднику Академии Белле Семеновне, с находившимся на нем телефоном. Белла Семеновна отсутствовала, он занял ее стол и, читая какую-то беллетристическую книгу, время от времени звонил в ЦК партии заведующему отделом науки Ю. А. Жданову, дожидаясь приема у него и рассчитывая на него.
Как это было принято в то время у крупных руководителей, они через секретаря не отказывали в приеме, они были заняты целый день на заседаниях, коротких деловых отлучках и т. д., о чем секретарь информировал ожидающего приема, советуя позвонить через полчаса, час и т. д. Наотрез отказать в приеме академику неудобно, надо это чем-то мотивировать, проще использовать отработанное бюрократическое лицемерие, чтобы в случае какой-либо необходимости в дальнейшем сослаться на свою занятость, лишавшую его удовольствия беседы с академиком. Так и просидел целый день академик Д. Н.
Насонов за столиком Беллы Семеновны, отвечая на частые звонки, адресованные ей, быстро усвоенным канцелярски-любезным тоном: "Белла Семеновна сейчас отсутствует. Когда будет — не знаю, позвоните, пожалуйста, через час". Так в первый раз в моем присутствии был унижен академик Насонов.
Второй раз это было на сессии Академии наук летом в Доме ученых, когда он выступил с покаянием (на покаяние тоже надо было получить согласие власть придержащих, чтобы оно было принято). После покаяния он выскочил в фойе, закрыв лицо руками с возгласами: "Как стыдно!" Какой же отклик получило открытие Лепешинской в зарубежном мире? До меня дошел только отклик в германском журнале "Общая патология и патологическая анатомия" ("Zentralblat allgemeine Patologie und Patogische anatomi"), издающемся в ГДР (зарубежные журналы в ту пору "борьбы с низкопоклонством перед Западом" были практически недоступны). Этот журнал поместил без комментариев информацию о состоявшемся открытии, сообщение о котором в советских источниках сопровождалось резкой критикой принципа "всякая клетка из клетки", а все учение Вирхова, которого в Германии (да и во всем мире) включают в список гениальных творцов науки, объявлялось реакционным, нанесшим огромный вред науке. Излагая вкратце содержание информации об открытии Лепешинской и технических методов открытия, журнал писал, что таким методом была окраска гистологических препаратов борным кармином по Гренахеру. Сообщение о применении этого элементарного метода XIX века для мирового открытия XX века журнал сопроводил взятым в скобки восклицательным знаком. Этот восклицательный знак был единственным комментарием журнала к сообщению об "открытии" Лепешинской.
Сдержанно-скептическое отношение патологов в ГДР, однако, не было примером для руководящих партийных и правительственных органов в других странах социалистического содружества. По-видимому, следуя указаниям из центра этого содружества, они признали "открытия" Лысенко и Лепешинской величайшими достижениями мировой науки, опираясь на которые должна развиваться и наука в этих странах. Особенно показательно в смысле навязывания странам социалистического содружества идей Лысенко — Лепешинской является свидетельство известного польского физика Леопольда Инфельда, ученика и сотрудника А. Эйнштейна. В течение длительного времени Инфельд жил и работал в США и в Канаде. В 1950 году по приглашению польского правительства он вернулся в Польшу. Он пишет в своих воспоминаниях (журнал "Новый мир", 1965 г., № 9) о том недоумении, которое у него, привыкшего к независимости научного творчества, вызвали общие директивные указания польского правительства руководствоваться в науке идеями Лысенко и Лепешинской.
Особенно странное впечатление, как он пишет, на него произвела "тронная речь" назначенного первого президента Польской академии наук Дембовского при открытии Академии. В этой речи Дембовский указал, что польская наука должна следовать по пути, указанному Лысенко и Лепешинской. Инфельд подчеркивает — не по пути Кюри-Складовской и Смолуховского, чьи имена украшают польскую науку, а именно — по пути Лысенко и Лепешинской. Эти и ряд других строк из мемуаров Л. Инфельда являются примером того, как в последний период "культа личности" и в странах социалистического содружества политика грубо вторгалась в управление наукой, во все ее детали.
Научная активность О. Б. Лепешинской не снизилась и после "коронации".
Она подарила миру еще одно открытие, в которое она меня посвятила при одной встрече на даче. Она решила, что телевидение разрушает живое вещество. Что привело ее к такому открытию — она не сообщила. Разумеется, она это открытие не удержала при себе, а, заботясь о благе человечества, сообщила о нем в надлежащие инстанции. К ней приезжал встревоженный "начальник телевидения", как она мне назвала его, и нашел ее открытие очень важным.
Судя по всему, однако, оно прошло для телевидения бесследно. По-видимому, практика здесь отстала от науки!
Идеи не только О. Б. Лепешинской, но и ее дочери О. П. настойчиво рекомендовались к внедрению в исследования научных учреждений. Большую активность в этом отношении проявлял вице-президент Академии медицинских наук СССР в ту пору H. H. Жуков-Вережников. В различных научных учреждениях идеи Лепешинской находили своих адептов, так как открывали кратчайший и беспроигрышный путь к диссертациям. Был открыт клапан дешевого карьеризма, наряду с оболваниванием легковерных.
Литературным примером такого оболванивания легковерных может служить статья некоего профессора Мелконяна, зав. кафедрой хирургии Ереванского мед. института. Статья появилась в 1951 году, в респектабельном журнале Академии наук — "Успехи современной биологии" (его в ту пору называли "Потехи современной биологии"), редактором которого тогда был профессор гистологии А. Н. Студитский, тоже активный поклонник идей Лысенко и Лепешинской. В своей статье профессор Мелконян пишет, что в маленьком музее при его кафедре хирургии была банка с содержащимися в формалине пузырями эхинококка, извлеченными им при операции из большеберцовой кости больного. Эту банку с пузырями он в течение многих лет демонстрировал студентам на лекциях, и в течение многих лет пузыри сохраняли свой обычный вид. Однажды, готовясь к лекции, он извлек из шкафа эту банку и увидел, что пузырей там нет и, вместо прозрачного раствора формалина, в ней содержится грязного вида бурая, подозрительная жидкость с скверным запахом, с погруженными в нее костями.
