Яков Рапопорт - На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года
Прочитав эти строки, я вспомнил лаборантов в лаборатории О. Б. Лепешинской, толкущих в ступках зерна свеклы: это не было "толчение в ступе", а экспериментальная разработка величайших открытий в биологии, совершаемых подпиравшими друг друга маниакальными невеждами.
Среди выступавших по сценарию спектакля наиболее сдержанным было выступление академика H. H. Аничкова, президента Академии медицинских наук.
Он не рассыпался в безудержном восхвалении работ О. Б. Лепешинской, а, кратко повторив их смысл, указал, что он видел некоторые препараты О. Б. Лепешинской (изготовленные Г. К. Хрущевым. — Я. Р.), но, конечно, не мог их углубленно изучить — на это потребовалось бы очень много времени. Мне были показаны такого рода структуры и превращения, говорил он, "которыми действительно можно иллюстрировать происхождение клетки из внеклеточного живого вещества. Конечно, желательно накопить как можно больше таких данных на разных объектах… Это — необходимое условие для перехода на принципиально новые позиции в биологии, а фактическая сторона должна быть представлена возможно полнее, чтобы новые взгляды были приняты даже теми учеными, которые стоят на противоположных позициях". Далее он дает вежливую дань упорной и целеустремленной борьбе О. Б. Лепешинской за признание ее открытия, для дальнейшей разработки которого ей необходимо создать соответствующие условия. Другие выступавшие были менее щепетильны в признании доказательности фактических материалов О. Б. Лепешинской, В этом отношении особенно поразившим меня было выступление академика Академии медицинских наук И. В. Давыдовского, одного из лидеров советской патологической анатомии. Процитирую только начало и конец его выступления.
Начало: "Книга О. Б. Лепешинской, ее доклад и демонстрации, а также прения у меня лично не оставляют никакого сомнения в том, что она находится на совершенно верном пути". Конец: "В заключение я не могу не выразить О. Б. Лепешинской благодарности от лица советских патологов за ту острую критику и свежую струю, которую она внесла в науку. Это, несомненно, создаст новые перспективы для развития советской патологии". Мне недавно передавали, со слов И. В. Давыдовского, что он будто бы вынужден был выполнить "высокое" поручение. Совершенно распластался перед Лепешинской академик А. Д. Сперанский, перед ее мужеством, с каким она преодолевала сопротивление своих идейных противников. Никакого научного содержания в его выступлении, состоящем из набора пышных фраз, не было. Это был полубредовый (юга полупьяный) экстаз захлебнувшегося от восторга академика: "Только старый большевик, каким является О. Б. Лепешинская, в состоянии был преодолеть эти насмешки и подойти к такой форме доказательств, которые могут убедить других. Лично мне было бы печально, если бы только из-за методических недостатков дело О. Б. Лепешинской, дело нашей, советской науки было бы дискредитировано, если бы наша наука подверглась насмешливому к себе отношению со стороны лиц, всегда готовых к подобным издевательствам". В этой фразе звучат и автобиографические нотки, скрытая месть за те насмешки, которым неоднократно подвергались "открытия" самого А. Д. Сперанского. Не очень щепетильный в доказательности материалов своих собственных исследований и широких выводов из них, Сперанский с теми же мерками подходит к "открытиям" Лепешинской. Они нашли у него глубокий отклик с циничным признанием того положения, что создание теории не требует методической безупречности доказательств. Если их нет, то тем хуже для них, а не для теории.
Приведенное краткое содержание выступления четырех академиков не нуждается в комментариях. Лишь два участника совещания в своих выступлениях коснулись доказательности фактического материала, легшего в основу "открытия" О. Б. Лепешинской. Один из них — Г. К. Хрущев, директор Института морфологии развития Академии наук СССР, вскоре избранный в члены-корреспонденты Академии. Он изготовил гистологические препараты для демонстрации на совещании и, разумеется, удостоверил их убедительность.
Закончил свое выступление Г. К. Хрущев необходимостью решительного искоренения пережитков вирховианства и вейсманизма и стереотипным выводом, что "Работы О. Б. Лепешинской с полной очевидностью демонстрируют, что, следуя ленинско-сталинскому учению развития, можно вскрыть действительные закономерности органического мира". Другой профессор М. А. Барон, крупный гистолог, зав. кафедрой гистологии 1-го Московского медицинского института.
В своем выступлении он отметил, что препараты, изготовленные Г. К. Хрущевым, убедили его в правильности трактовки О. Б. Лепешинской. Чем была продиктована его, ученого чрезвычайно требовательного к морфологической методике и великолепно ею владеющего, смена резко отрицательного отношения к работам Лепешинской признанием их доказательности — сказать трудно.
Вероятно, здесь действовал психологический эффект: давление сверху, к которому он был чувствителен, и доверчивость к препаратам, автором которых был его коллега — Г. К. Хрущев. В дальнейшем он был жестоко наказан самой же Лепешинской, сотрудник которой — некий Сорокин — обвинил его в научном плагиате. Обвинение было поддержано Лепешинской и И. В. Давыдовским со всеми вытекающими последствиями.
В общем, это был не академически выдержанный форум, со строгим подходом к экспериментальным материалам и к их объективной оценке, а коллективный экзальтированный экстаз перед великим открытием, сдерживаемый и не сдерживаемый, тщательно разыгранный. Ни одного человека среди участников не нашлось, который бы, подобно наивному ребенку, сказал, что королева голая.
Наивных детей среди них не было, вход наивным детям на это совещание был тщательно закрыт, а подвижников науки среди присутствовавших не нашлось.
Ведь эта роль требует жертвенности! Среди выступавших у немногих хватило научной совести последовать совету А. С. Пушкина "В подлости хранить осанку благородства".
Естественно возникает вопрос о том, какие силы заставили подлинных ученых (не все среди выступавших были отпетые проходимцы и подонки) сыграть предложенную им позорную роль. Здесь действовали факторы и психологические, и социально-политические. Психологический заключался в отборе людей уступчивых воле государственных олимпийцев, не могущих ей противостоять, податливых на указания свыше и исполнителей их. Это — клика обласканных властью, дорожащих этой лаской, поскольку она влекла за собой многие привилегии. В дополнение к этому подсознательная и сознательная боязнь потерять уже заработанные привилегии и лишиться последующих нередко двигала на подлые поступки. Психологический фактор действовал и в другой форме. Я имею в виду подлинных единичных ученых, терявших чувство реальности и критерии подлинной науки. Надо было в действительности иметь твердую голову, чтобы в вакханалии невежества и торжества его в сталинские времена, когда часто наукой объявлялось мракобесие, не утратить чувство подлинности в науке, симптомы чего имелись.
Вовлечение ученых в заведомо подлую роль было частным случаем системы массового развращения необходимых сталинскому режиму представителей науки, литературы, поэзии, живописи, музыки и др., ликвидации традиционных представлений о благородстве, доброжелательности, мужестве, честности, всего того, что входит в краткое, но емкое слово — совесть. Благодаря этой системе корона гениальности была возложена на вздорную, невежественную голову. Послушные воле организаторов спектакля, все единодушно признали исследования О. Б. Лепешинской доказательными для их революционизирующего значения в науке. Сама она признана великим ученым, что было подтверждено присуждением ей Сталинской премии 1-й степени и избранием в академики Академии медицинских наук. Так была оформлена революция в биологических науках, так завершился акт уже не индивидуального, а коллективного бесстыдства. Это торжество мракобесия произошло в 1950 году, в век атома, космоса и великих открытий в области биологии! "Живое вещество" победило разум.
На Ольгу Борисовну обрушился поток безудержного восхваления с разных сторон при участии всех возможных механизмов пропаганды: литература, поэзия, радио, телевидение, театры и т. д., за исключением, кажется, только композиторов; они не успели в него включиться. Профессорам медицинских вузов было вменено в обязанность в каждой лекции цитировать учение Лепешинской.
Я не был на собрании ученых города Москвы в Колонном зале Дома союзов.
Присутствовавшие мне передавали, что при появлении в президиуме О. Б. Лепешинской все заполнившие огромный зал научные работники встали и, стоя, бурными овациями приветствовали новоявленного гения. Можно не сомневаться в искренности лишь ничтожной части аплодисментов. Остальные хлопали по закону стадности. Самая трезвая голова навряд ли могла устоять перед этим потоком.
