Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски
Ширер это имя почти не помнил, но уж компанию и её радиоэфиры он знал прекрасно. Он встретился с Эдвардом Р. Мерроу, европейским менеджером CBS, оба заказали в баре отеля «Адлон» мартини. Ширера очень поразило красивое лицо Мерроу. «Вот так и должно быть на радио», – отметил он в своем дневнике. Но добавил с обезоруживающей откровенностью: «Что-то совсем не голливудское было в его глазах». Ширер прошел тест на голос, и Мерроу тут же объявил, что его наняли.
На новой работе корреспондента Ширеру надо было устраивать свою базу в Вене, а не в Берлине. Хотя его берлинские приключения еще вовсе не кончились (вскоре он туда вернется), Ширер и его жена-австрийка с облегчением покинули немецкую столицу осенью 1937 г. Подводя итог проведенным там трем годам, Ширер сделал запись 27 сентября в своем дневнике: «Это вовсе не были несчастные годы. Но тень нацистского фанатизма, садизма, преследований, зарегулированности, террора, жестокости, подавления, милитаризма и подготовки к войне постоянно нависала над нашими жизнями, как черная туча, которую не разгоняет никакой ветер».
В полном соответствии с тем, как Говард К. Смит описывал достигших полного понимания ситуации иностранцев, с их глубоким ужасом касательно происходящего, Ширер все больше беспокоился из-за того, что окружающий мир не видит ничего особенного в гитлеровской Германии. «Я как-то чувствовал, что, несмотря на всю нашу журналистскую работу, Третий рейх совершенно не понимают – ни его суть, ни планы. Не понимают ни в США, ни в других странах… Возможно, нацисты правильно говорят, что западные демократии больны, деградируют и достигли той стадии упадка, которую предсказывал Шпенглер… Германия сильнее, чем думают её враги». Он печально вспоминал свои бесплотные попытки убедить приезжающих в реальности надвигающейся беды. «Я стольким туристам объяснял, что нацисты стремятся к захватам и власти, – писал он. – Они только смеялись». Особенно Ширер презирал новоприбывших журналистов, принимавших заявления нацистов о мирных намерениях за чистую монету. «Когда являются заезжие борцы из Лондона, Парижа и Нью-Йорка, Гитлер мямлит исключительно о мире, – пишет он. – Какой мир? «Майн кампф» прочитайте, ребятки». И в записи, которую он сам полагал прощальной для Берлина, он пишет, что уезжает «под звенящую в ушах нацистскую песню: “Сегодня мы владеем Германией, завтра – всем миром”».
Ширер находился в Вене, когда Гитлер постепенно увеличивал давление, готовя аншлюс Австрии в марте 1938 г., так что мог с печалью и раздражением видеть, как разворачиваются события. В 4 утра 12 марта он сделал в своем дневнике такую запись: «Случилось худшее… Нацисты уже здесь. Рейхсвер вошел в Австрию. Гитлер нарушил кучу торжественных обещаний, договоренностей, пактов. Австрии конец. Прекрасная, трагическая, цивилизованная Австрия! С ней покончено». Но часть его разочарования была связана еще и с тем, что он не мог рассказать свою историю по CBS: нацисты не выпускали его в эфир. Да и семейная ситуация вовсе не улучшала ему настроения, он беспокоился о Тесс, которая была еще в больнице: за две недели до того она родила дочь и выздоравливала после сложного кесарева сечения.
Хотя Ширер достаточно хорошо знал Австрию, чтобы не романтизировать её – он насмотрелся на то, как австрийский антисемитизм «отлично играет на руку нацистам», – он все же был потрясен, как легко австрийцы не просто смирились, а стали одобрять своих новых правителей. После одного своего ежедневного визита в больницу к Тесс с ребенком он вышел из метро на Карлсплац и обнаружил, что попал в «орущую, истерическую толпу нацистов», марширующую по городу. «Что за лица! – писал он. – Я точно такие видел раньше в Нюрнберге: фанатичный взгляд, разинутый рот, совершеннейшая истерия».
Толпа распевала нацистские песни, и он обратил внимание на полицейских, наблюдавших за этим и явно пребывавших в хорошем настроении. «Но что это у них на рукавах? Красно-черно-белая свастика! Они теперь тоже на той стороне!» Начались и нападения на евреев. «Молодые парни кидали булыжники в окна еврейских лавок, – писал он. – Толпа орала от восторга».
Заглянув в кафе «Лувр», где собирались иностранные журналисты, он нашел там коллег в состоянии крайнего возбуждения, то и дела подбегавших к телефону, чтобы сообщить последние новости и слухи. Местные же завсегдатаи были печальны, почти в слезах. У его столика остановился Эмиль Маас, американец австрийского происхождения, работавший ранее помощником Ширера. Раньше он демонстрировал, что не одобряет нацизм, но на сей раз Маас не просто вошел – он прошествовал, как выразился Ширер.
– Итак, meine Damen und Herren, время настало, – с улыбкой обратился он к присутствующим.
Затем эффектно отвернул лацкан, снял с внутренней стороны потайной значок со свастикой – и прикрепил её снаружи. Две или три женщины воскликнули:
– Что за стыд!
Тут из-за стола поднялся майор Гольдшмидт, которого Ширер описывал как католика и при этом наполовину еврея.
– Я пошел домой за револьвером, – объявил он.
Ширер еще раз безуспешно попытался добиться возможности провести радиовещание из Вены, а потом принял-таки совет Мерроу и улетел в Лондон. Это оказалось непросто. Когда ночь сменилась утром, он направился в аэропорт и увидел по дороге множество нацистских флагов над домами. «Откуда у них столько и так быстро?» – задумался он. В аэропорту все билеты до Лондона были раскуплены. «Я предлагал нескольким пассажирам огромные суммы, чтобы перекупить их билет. Большинство из них оказались евреями, так что не могу предъявлять им претензии за отказ», – писал Ширер. Но ему удалось взять билет в Берлин. Оттуда он уже пересел на рейс в Лондон, где и сумел наконец выйти в эфир.
– Когда я в девять утра улетал из Вены, она была похожа на любой другой немецкий город при рейхе, – сказал он по радио своим слушателям, описав развешанные на балконах нацистские флаги и людей на улицах, отдающих нацистское приветствие и восклицающих: «Хайль Гитлер!». – Когда три часа спустя я прибыл в Берлин, то еле поверил, что это уже другая страна, – продолжал он.
Трансформация Австрии свершилась. Что до Ширера, он более чем когда-либо был убежден, что Гитлер только начинает свой завоевательный поход – и что внешнему миру пора очнуться перед лицом этой опасности.
Но такие взгляды
