Азенкур: Генрих V и битва которая прославила Англию (ЛП) - Баркер Джульет

Хотя де Хейли действительно нарушил свою рыцарскую клятву, он сделал это из патриотических соображений и теперь воспользовался случаем, чтобы попытаться очистить свою репутацию. "Благородный король, мне, а также другим жителям нашего королевства часто говорили, что я должен бежать от вас с позором и иначе, чем подобает рыцарю, — якобы сказал он Генриху, — и я готов доказать, что это неправда. И если найдется среди ваших хозяев человек, достаточно храбрый, чтобы упрекнуть меня в этом, пусть он приготовится к единоборству. И я докажу ему перед твоим величеством, что неправдивый доклад был выдуман и составлен обо мне". Это заявление королем было оставлено без внимания, у него на уме были более важные дела, чем наблюдение за поединком, по искуплению чести де Хейли. "Никаких сражений по этому поводу здесь не будет", — ответил он, сурово приказав де Хейли вернуться к своему отряду и готовиться к настоящему бою. "И мы уповаем на Бога, — добавил он, — что, как вы, не соблюдая рыцарского порядка чести, сбежали от нас, так и сегодня вы будете либо схвачены и снова доставлены к нам, либо от меча закончите свою жизнь".[535]

Как признал Жан Лефевр, кроме озвучивания личной обиды де Хейли, никто не знал, что обсуждали английские и французские переговорщики и какие предложения были сделаны. Французские хронисты позже утверждали, что Генрих понял, что он безнадежно уступает в численности и не может выиграть битву, поэтому он предложил отдать Арфлер (согласно некоторым источникам, и Кале), освободить всех пленных и возместить убытки, если только ему будет позволено свободно вернуться домой со своими людьми.[536] Это противоречит здравому смыслу. Вряд ли Генрих зашел бы так далеко, чтобы отдать больше, чем выиграл, только ради того, чтобы спасти свою жизнь. Его абсолютная и непоколебимая вера в свое дело не позволила бы ему сделать это. Версия самого Лефевра более правдоподобна, хотя он свободно признает, что она основана на слухах.

"Французы предлагали, как мы слышали, что если он откажется от своих претензий на титул и корону Франции и никогда больше к этому не вернется, а также вернет город Арфлер, который он недавно захватил, то король [Карл VI] соизволит позволить ему сохранить Аквитанию и то, что он получил от старого завоевания в Пикардии [Кале]. Король Англии или его люди ответили, что если король Франции отдаст ему герцогство Аквитанию и пять названных городов, которые принадлежали и должны были быть частью герцогства, вместе с графством Понтье и мадам Екатериной, дочерью короля Франции, в качестве жены… и 800 000 экю за ее драгоценности и одежду, то он готов отказаться от своих притязаний на корону Франции и вернуть город Арфлер.[537]

Какие бы предложения ни были сделаны на самом деле и какой бы из сторон они ни были сделаны, переговоры были короткими и были отвергнуты обеими сторонами. Все формальности, предусмотренные законом о войнах и требованиями правосудия, были теперь соблюдены. Оставался только один выход. Действительно, предстояло сражение, но не между де Хейли и его обвинителем, и даже не между Генрихом V и дофином, а между собранной мощью двух величайших военных наций Европы. Их претензии друг к другу должны были предстать перед Божьим судом.

Глава пятнадцатая.

Фелас, вперед!

А потом наступил тупик. "Везде и во всех случаях, когда пехотинцы выходят против врага лицом к лицу, — говорилось в военных учебниках, — те, кто наступает, проигрывают, а те, кто стоит на месте и держится стойко, побеждают".[538] Поэтому каждая сторона тщетно ждала, пока другая сделает первый шаг. Ни одна из сторон не сделала. По мере того, как минуты шли и превращались в часы, это стало испытанием нервов и дисциплины. Кто первым даст слабину?

Контраст между внешним видом двух армий не мог быть более разительным. С одной стороны стояли бесчисленные ряды неподвижных французских латников, одетых с головы до ног в начищенные доспехи, вооруженных мечами и копьями, укороченными для пешего боя, с яркими разноцветными вымпелами и знаменами, развевающимися над их головами. Позади них и на флангах стояли арбалетчики и лучники а также пушки, катапульты и другие боевые орудия, привезенные из ближайших городов, и все они ждали момента, чтобы выстрелить во врага. Единственное движение происходило в тылу армии, где беспокойные лошади буквально изнывали от холода и сырости позднего осеннего утра, и им приходилось упражняться с конными латниками и их слугами. Хорошо накормленная, хорошо вооруженная, уверенная в своем превосходстве в численности, эта армия была полна уверенности и жаждала сокрушить маленькое войско, которое имело дерзость вторгнуться во Францию и захватить один из ее лучших городов.

На другой стороне были англичане, не менее грозное зрелище, но по другим причинам. Это были загнанные и отчаянные люди, которые знали, что только чудо может спасти их от смерти, и поэтому были полны решимости дорого продать себя. Почти три недели они маршировали по вражеской территории, их запасы еды и питья иссякали, они не могли помыться или побриться, их доспехи потускнели, а плащи и знамена стали грязными и изорванными от постоянного воздействия стихии. Некоторые, как говорили, были даже босиком, поскольку их обувь полностью износилась за время похода. Желудок и кишечник бурчали от дизентерии и голода. Многие лучники были вынуждены отрезать свои испачканные бриджи и нижнее белье, пытаясь дать природе возможность легче взять свое — такой возможности не было у латников, заключенных в стальные пластинчатые доспехи. Хотя вид их, наверное, был ужасен, запах, вероятно, был еще хуже.[539]

В конце концов, нервы у англичан сдали первыми. После, возможно, нескольких часов этого неподвижного противостояния Генрих понял, что французы не собираются предпринимать первую атаку, как он ожидал, и что они будут продолжать стоять на его пути столько, сколько потребуется: им не нужно было атаковать, потому что страх и голод сделают свою работу по уничтожению его армии за них. Действительно, один из аргументов, выдвинутых на королевском совете в Руане, когда решался план сражения, заключался в том, что один только вид такого количества французских принцев в первых рядах армии будет достаточным, чтобы вселить такой ужас в сердца англичан, что они просто разбегутся. Очевидно, именно этого французы и ожидали.[540]

Понимая, что чем дольше будет продолжаться тупиковая ситуация, тем больше будет угасать боевой дух его людей, Генрих решил, что ему придется разорвать свод правил и сделать первый шаг. Он приказал обозу, лошадям, королевским капелланам и всем тем, кто был оставлен в Мезонселе и его окрестностях, двигаться в тыл армии, чтобы не быть отрезанными и не подвергнуться риску нападения мародеров, когда начнутся боевые действия. После того как большая часть обоза заняла свое новое место, всем священникам в армии было велено молиться: "Тогда, действительно, и до тех пор, пока длился бой, — писал наш робкий капеллан, — возможно, в один из самых выразительных и человечных моментов всей кампании, я, который сейчас пишу это и который тогда сидел на лошади среди обоза в тылу сражения, и другие присутствующие священники смирили наши души перед Богом и… сказали в наших сердцах: "Помяни нас, Господи, враги наши собрались вместе и хвалятся своим превосходством. Сокруши силу их и рассей их, чтобы они уразумели, что никто другой не сражается за нас, как только Ты, Бог наш". И еще, в страхе и трепете, подняв глаза к небу, мы взывали, чтобы Бог сжалился над нами и над короной Англии.[541]