Ф. Дикин - Дело Рихарда Зорге

Лишь простодушный человек принял бы это как явное доказательство того, что с Зорге все время хорошо обращались в полиции Токко. В одном случае Охаси подводит собственная память. Он вспоминает, что когда, как это было принято, ему пришлось рекомендовать наказание, которого заслуживает Зорге, он просто написал: «Я требую наказания, соответствующего тому преступлению, которое расследуется». Он не считал, что Япония действительно понесла ущерб в результате деятельности Зорге.

Однако отчет Охаси о деле, датированный 11 марта 1942 года, кончается словами, сразу после которых следует его подпись: «…Вред, причиненный нашей стране, огромен и ужасен по своим последствиям. Соответственно, рекомендуется наказать преступление смертной казнью».

Но тогда возникает некоторое противоречие между фактами и тем, как изложил их Охаси двадцать лет спустя.

К тому времени, когда Йосикава закончил допросы Зорге, он почти завершил собственное расследование дела. Последний официальный допрос — сорок седьмой — состоялся 27 марта 1942 года.

Как и полиция, Йосикава узнал многое. Он обратил особое внимание на деятельность Зорге в германском посольстве, на его общение с генералом Оттом и на разведданные, которые Зорге получал из германских источников. Как и следовало ожидать, допросы стали более дотошными, когда следствие вплотную подошло к событиям 1941 года — германской реакции на европейское турне Мацуоки и японо-советский пакт, нападению Германии на Россию и больше всего — к японским планам на лето 1941 года.

Кроме того, Йосикава подробно расследовал вопрос об информации, полученной Зорге от Одзаки и Мияги. Более того, часть времени прокурор полностью посвятил вопросу о политической деятельности Зорге, отличной от шпионажа, другими словами, старался узнать, насколько он мог влиять на мнение германского посольства. Задал Йосикава и вопрос, имеющий особое значение для Японии: «Какие политические действия вы предприняли, чтобы в 1941 году через Одзаки оказывать влияние на круг Коноэ после начала советско-германских боевых действий?»

Зорге ответил, что он сказал Одзаки — чье мнение совпадало с его собственным, — что Советский Союз не представляет угрозы для Японии и что политические и экономические интересы Японии лежат не на севере, а на юге. «Для Японии, конечно же, куда прибыльнее заполучить олово и каучук на юге, нежели вести тяжелую кампанию в Сибири».

Именно такого ответа от него и ждали. Однако вопрос о влиянии, которое Одзаки и даже сам Зорге — через Одзаки — пусть косвенно, но оказывали на Коноэ, был тем вопросом, от слишком пристального расследования которого прокуроры старались воздерживаться, не горя желанием копаться в нем.

Вполне возможно, что после 1945 года уже наказанные поражением многие японцы увидели в Одзаки как в человеке, находившемся под губительным влиянием ужасного Зорге, «козла отпущения», на которого можно было возложить вину за Пёрл-Харбор. Однако любой хорошо информированный человек не мог даже предположить, что Одзаки был в состоянии непосредственно влиять на отношение Коноэ к различным делам. Одзаки не был близок к Коноэ, хотя и был дружен со многими из друзей принца.

И потому после войны прокурор, допрашивавший Одзаки, сделал следующее заявление:

«Особые отношения Зорге с послом Оттом, связь Одзаки с премьер-министром Коноэ и другими, социальное положение обвиняемых и прочие подобные соображения давали все основания предполагать, что подсудимые занимались политической деятельностью, и в ходе нашего расследования мы обнаружили многочисленные доказательства этого. И Зорге, и Одзаки признались, что после начала русско-германской войны, когда удар на север, казалось, был неминуем, они предприняли политические действия с целью повернуть энергию Японии на юг, против Англии и Соединенных Штатов.

К тому времени, когда мы расследовали этот политический заговор, началась Тихоокеанская война, и мы опа-садись копать слишком глубоко, чтобы не доказать вдруг, что война эта была спровоцирована коммунистами — открытие, которое могло бы привести к внутреннему конфликту в стране. Мы намеренно воздерживались от дотошного расследования, и, как следствие, показания обвиняемых по этому делу были далеко не исчерпывающими».

Редактор «Дела Зорге», трехтомного собрания японских документов, имевших отношение к делу, обосновал теорию, что прокуроры избегали глубоко зондировать вопрос о влиянии чисто политического характера, которое оказывали Зорге и Одзаки. Поскольку, если бы этот вопрос был тщательно расследован, «японские руководители попали бы в весьма неловкое положение».

«Это выглядело бы так, словно их «Святая война» была спланирована и направлялась коммунистами, и было предпринято все возможное, чтобы не касаться ни круга Коноэ, ни армии и флота. Никого из людей, связанных с армией и флотом, не затронуло это дело (т. е. не допрашивали в качестве свидетелей), поскольку главных исполнителей драмы под названием «Святая война» нельзя было привлечь к допросам».

Однако к тому времени, когда японское «наступление на юп>, похоже, вполне оправдалось своими первоначальными успехами, прокуроры еще не интересовались этим вопросом — какими бы ни стали их взгляды после войны.

Заканчивая официальное расследование, Йосикава поинтересовался у Зорге его взглядами на текущую ситуацию в мире. Зорге ответил в форме обширного предсказания, лишь частично подтвердившегося последующими событиями. Он заявил, что Британскую империю ждет крах — независимо от того, кто победит в этой войне. «Британия, — заявил Зорге, — подобна разжиревшему человеку, утратившему подвижность». Однако Зорге продолжал с уверенностью утверждать, что Британия ни в коем разе не капитулирует. Англичане, сказал он, могут и не оказывать очень уж упорного сопротивления нападению на их колонии, но они будут стоять до конца, защищая собственную страну и Суэцкий канал.

Зорге также предсказал возникновение патовой ситуации как возможного итога Тихоокеанской войны и утверждал, что не верит в японские утверждения о возможности решить экономические проблемы страны путем захвата Китая и Юго-Восточной Азии. Как марксист-догматик он предсказал также революцию в Соединенных Штатах, а как человек наполовину русский верил, что немцы будут изгнаны с советской территории и что «нацистская мощь, не сумев сокрушить Советский Союз, неизбежно придет в упадок».

К концу марта 1942 года, после еще двух заседаний, следствие подошло к концу. И теперь Зорге ожидала третья стадия — допросы предварительного суда.

А тем временем его ближайшие сотрудники и многие другие люди подвергались тяжким испытаниям. Следствие по делу этих людей сформировало несколько направлений, в итоге составивших целую сеть последствий, к которым привело дело Зорге.

Глава 16. ОТГОЛОСКИ ДЕЛА ЗОРГЕ

Я был вдвойне удивлен, узнав, что японские интеллектуалы оказались замешаны в этом деле.

За восемь с половиной месяцев, прошедших с того дня, 28 сентября 1941 года, когда была арестована миссис Ки-табаяси, и до 8 июня 1942 года, японская полиция арестовала и допросила тридцать пять мужчин и женщин, имевших отношение к делу Зорге. Эта цифра включала в себя и самого Зорге, и четырех его сотрудников — Одзаки, Клаузена, Мияги и Вукелича. Сюда также вошли и восемнадцать человек, признанных невиновными в сознательном нарушении закона.

Число субагентов, арестованных властями при проведении исчерпывающего расследования всего дела, не превышало одиннадцати человек, семь из которых принадлежали к группе Мияги, и четверо — Одзаки.

И все равно с точки зрения безопасности и эффективности их было слишком много. Мияги из сентиментальных побуждений пошел на роковой риск, встретившись в Японии с миссис Китабаяси и пригласив ее к сотрудничеству. И как бы ни было удобно пользоваться услугами знающего переводчика, со стороны Мияги было полным безрассудством положиться на помощь Акийямы Кодзи.

На более оправданный риск пошел Мияги, когда в начале 1936 года он познакомился и доверился средних лет женщине, имевшей за плечами коммунистическое прошлое. Это была Куцуми Фусако, член Хоккайдского окружного комитета Японской коммунистической партии. К концу четырехлетнего срока тюремного заключения по приговору, вынесенному ей в 1929 году за нарушение Закона о сохранении мира, она пошла на формальное отречение от своей политической веры, и когда после освобождения из тюрьмы переехала на юг, в Токио, полиция уже знала ее, как раскаявшуюся коммунистку.

Было ли ее тюремное раскаяние искренним или нет, верность ее делу коммунизма была по-прежнему тверда, когда в начале 1936 года она познакомилась с Мияги. Некоторое время они встречались, по крайней мере, раз в неделю, и Мияги давал ей немного денег на расходы. Она собирала информацию о февральском мятеже, а потом о «левом» движении в целом.