Василий Кравков - Великая война без ретуши. Записки корпусного врача
Получил бумагу с фронта о созыве в корпусе совещания врачей и присылке его заключения по вопросу: можно ли убавить солдатский пек хлеба до двухфунтовой дачи согласно следующего представления интенданта армии Юго-Зап[адного] фронта от 25 октября № 52360: «Последнее время наблюдается расстройство транспортировки припасов, и следствием этого — повсеместный на фронте недостаток продуктов довольствия и жалобы частей на неудовлетворение их требований. В видах успешной ликвидации кризиса облегчением железным дорогам подвоза припасов и требования Ставки предполагается ходатайствовать об уменьшении дачи хлеба до 2 фунтов и совершенной отмене риса (его уж давно солдаты наравне с крупой не видят! — мое примечание) или заменяющих его продуктов, так как, по имеющимся сведениям, трехфунтовая дача (фактически тоже давно уже перешли на 2 — фунт[овую] дачу! — мое примечание) хлеба несомненно велика и не поедается нижними чинами (это за отсутствием каши-то с маслом?! — мое примечание); рис же, введенный в рацион солдата (номинально! — мое примечание) единственно как диетическое средство, в последнее время, за неимением его в продаже, все равно войскам не отпускается, следовательно — должны быть отменены и заменяющие его продукты (?!?! — мое примечание]). Эти мероприятия дадут ежедневную экономию без всякого ущерба для питания людей (?!?!) 90 вагонов, что составляет до 10% от общего подвоза армиям. По приказанию Главн[ого] начальника снабжения прошу по изложенному вашего заключения». Подписал и скрепил NN. Какова логика?! Полный развал… Быть революции, как бы война ни кончилась!
25 ноября. «Комкор» мне сегодня сообщил[827], что Бухарест пал!
Об этом только малой штабной публике опасаются пока говорить. Итак, что же? Немцы теперь воспользуются вполне заслуженным ими относительным отдыхом за зиму, а к весне, раздавивши румынский оркестр, со вновь сформированными польскими легионами и освобожденными в тылу новыми силами (вследствие применения общегражданской мобилизации — всеобщей трудовой повинности) грянут миллионными массами на нас. Что мы в состоянии им противопоставить? Полный развал, слякотность, всеобщий упадок духа, большое количество фуражек… […]
26 ноября. Праздник георгиевских кавалеров. В штабе устроен был по сему случаю обильный ужин с возлиянием; присутствовал «комкор» с супругой — большой юморист, играла музыка, плясали, пели… […]
Возвратившийся из отпуска «наштакор» генерал Степанов рассказывает невероятные вещи о происходящем хаосе в движении по железн[ым] дорогам; позавидовал, говорит он, даже сидящим в вагоне за решетками, коих все-таки охраняют, и безо всякого с их стороны усилия отводят им места, не как прочим пассажирам, завоевывающим свои места с боем. «Только, — выразился он с негодованием, — всю эту сволочь теперь следовало бы прямо пристреливать, ч[то]б[ы] с ними не возиться!» По идеологии сего представителя военной бюрократии с прогнившей совестью и затхло-вонючим миропониманием следовало бы теперь для освобождения помещений и вообще придушить всех обитателей «мертвых домов» — тюрем и острогов!! Подумаешь только — ведь такие дегенераты даже правят Россией!.. […]
ДЕКАБРЬ
[…]
4 декабря. […] В интересах личных самого же Устюгова, моего фельдшера, ожидаю его сегодня на посажение под арест, ч[то]б[ы] насытить комендантскую и К° на него злобу. […]
Дуреха-супруга «комкор» уже завела интриги и распри. Не угодил ей дивизионный врач — почтеннейший Аблов, недостаточно оказавший ей якобы внимания и вежливости; звонит об этом баба всем без разбору направо и налево; пробовал было я ее урезонить, что у Аблова никакой тенденции ее обидеть и оскорбить не было, если в перевязочно-операционной он не подал ей руки, когда она стояла уже при инструментах (так-де требуется нашей наукой!), и если был с ней деловито сух и неразговорчив. Посмотрю, как себя дальше поведет эта ворона в павлиньих перьях. Я ее готов был бы просто трактовать как истеричку — уж больно нагло она врет! — но… но… а вдруг она окажется даже ниже того мнения, к[ото]рое я о ней составил: явится просто пакостницей с преувеличенным самосознанием относительно своего положения, связей, ч[то]б[ы] не мытьем, так катаньем на место Аблова перевести к[ого]-либо из намеченных ей своих протеже? Ведь что же, у нас, в благодатной стране неограниченных (немыслимых) возможностей даже наиневозможного, может случиться и это! При всем пессимизме моем, я все же не потерял способности изумляться и поражаться еще многому по части пакостей, с к[ото]рыми приходится встречаться на жизненном пути[828]. Довольно сумасбродной бабе начальника выразить то или другое отношение, в данном случае — к Аблову, как вся штабная клика воспитанная в холопском сервилизме, отождествляемом в идеологии нашего офицерства со службой, к[а]к один человек с корпоративным единодушием, достойным лучшего применения, выступила в полной готовности залягать этого человека, особенно если он еще врач! Теперь лишь я отдаю себе отчет в том казавшемся мне странным явлении, когда в начале кампании, в бытность мою при 25-м корпусе все его штабное стадо баранов вдруг изменило ко мне приличное отношение… Под конец только, спустя много времени, уже будучи переведенным в штаб 10-й армии, я узнал, где была зарыта собака: Зуев возымел страстное желание на мое место перетянуть моего коллегу (не без его, конечно, происков!) Архангельского! […]
14 декабря. День ясный, голубой; легкий морозец по утрам и к ночи. Писать стало тяжело, а не писать — еще тяжелей. Продовольственный кризис не менее остро стоит на фронте, как и в тылу. Обессилели от бескормицы лошади, усиленно дохнущие; ослабели и наши сермяжные воины от голодухи, болеющие и умирающие тем не менее не в таком грандиозном масштабе, как ожидалось бы. С сыпным и возвратным тифами (первого — лишь спорадические случаи) боремся банями и дезинсекциями при недостатке мыла для людей и керосина для пароформалиновых камер. Идет противобрюшнотифозная прививка. Совестно как-то ездить на позиции в солдатскую гущу, чувствуя себя перед сермяжной массой как бы виноватым, что она не удовлетворена тем, что ей следует по законным нормам. […]
17 декабря. […] Выступили с предложением мирного посредничества Север[о]-американские Штаты, Швейцария и даже… Китай! Его предложение медиации «принято с благодарностью к сведению». Прискорбно видеть, как союзные нам гражданские культурные нации вступают все более и более в конфликт с железными требованиями Марса, принуждающего к ослаблению режима парламентаризма и к установлению более или менее неприкрытого абсолютизма. Процесс приспособления наших благородных [и] свободолюбивых союзников должен быть для них очень болезнен и мучителен, и тем более, чем менее до сего времени были милитаризованы. Да будет проклято воинствующее пруссачество! Тем прискорбней сознание, что не обломать нам мечей прусского милитаризма, не установить миропорядка, к[ото]рому не угрожал бы навязывающий свою волю бронированный кулак вильгельмовщины, что объявленная якобы война войне, имеющая конечной целью всеобщее разоружение, — одна бесплодная утопия… […]
20 декабря. […] Из «Вечерних известий» узнал сенсационную новость об убийстве Гр[игория] Распутина. По частным сведениям в штабе, непосредственными участниками убийства фигурируют великий князь Дмитрий Павлович[829] и Сумароков-Эльстон[830]. […] 22 декабря. 6 час[ов] — Жмеринка[831]. Пестрят плакаты: «Остерегайтесь — молчите; польза родины этого требует. Помните, что враг повсюду вас подслушивает». В полдень — Фастов[832].
Смерть какого-то проходимца Распутина заслонила, по-видимому, все события фронта и тыла; и это — в момент великой трагедии, решающей судьбы русского народа! До какого падения дошла страна, доведенная бухарской системой управления!
Около 2-х дня — в Киеве. Мытарственная процедура по приобретению плацкарта на скорый поезд в Москву. Заночевал в паршивой гостинице возле вокзала — «Ливадия». Колокольный благовест, к[ото]рый не слышал более полугода! Полный зимний путь. […]
24 декабря. Здорово запаздываем прибытием в Москву. Символическое событие: освобожден от суда король шантажистов — личный секретарь Штюрмера Манасевич-Мануйлов…[833]
К чему-то приведет наглый антиобщественный курс руководящих сфер? Страна пребывает в унизительном положении «у парадного подъезда»…
Москва, Москва! Колокольный звон ко всенощной под Рождество Христово. Предуведомительной моей телеграммы домашние мои не получили, а потому прибытие мое явилось для них приятной неожиданностью! […]
31 декабря. Последний день проклятого года. Прочитал на досуге литературу по истории французской революции. Как много похожего на переживаемый теперь кавардак во внутренней политической жизни России! Прогрессивный распад предержащей власти продолжается. Самодержавие в безумном ослеплении своих помазаннических привилегий лишилось последней доли понимания не только общественных, но и своих личных интересов: закусивши удила, оно для настоящего наисерьезнейшего момента, переживаемого Россией, не измыслило ничего лучшего, как ответить на предъявленные патриотические требования представителей народных удовлетворением их «совсем наоборот». Какое презрение и небрежение к страдальческим крикам угнетенной общественности! […]
