Маргарита Альбедиль - Индия: беспредельная мудрость
Однако сам этот правитель, как и многие его современники, воспринимали кризис и распад империи как божью кару за то, что его предшественники отступились от ислама и стали поощрять разные «новшества» и обычаи «неверных». Он писал сыну, что еще при Шах-Джахане некий провидец предсказал наступление ужасного времени, «когда справделивость и благодарность исчезнут. Наместники и градоправители будут открыто грабить народ. Власть государей не защитит угнетенных…»
Аурангзеб обрушивался на эти ненавистные ему новшества везде, где только мог, поскольку в очищении от них и в «уничтожении неверных» видел единственное спасение. Известно, например, что в одном из писем он ругал сына, отмечавшего Новый год по обычаям персов-шиитов. Из дворца были изгнаны художники, артисты, музыканты и даже историки-летописцы. Обращение мусульман в индуизм теперь жестоко каралось как тяжкое преступление, и несколько индусов были казнены за то, что их жены-мусульманки выполняли индусские обряды. Все межконфессиональные браки были признаны недействительными и расторгнуты, так что четыре тысячи женщин-мусульманок вынуждены были расстаться со своими мужьями-индусами. При захвате военнопленных индусы не имели права делать мусульман своими рабами, в то время как попавших в плен индусов насильно обращали в рабство. Всякий, кто осмеливался возвести хулу на пророка Мухаммада, подвергался казни. Индусы не имели права занимать высокие посты в государстве, справлять праздники Холи и Дивали, устраивать фейерверки, носить оружие на улице, ездить на персидских, среднеазиатских конях или в паланкине и т. п. Индусов насильно обращали в ислам, но нередко они и сами переходили в него добровольно, чтобы избавиться от тюрьмы, гонений, уплаты налогов, поборов и других унижений.
В 1665 г. Аурангзеб отдал приказ разрушить все индусские храмы в Гуджарате, а потом и во всем государстве и строить из их камней мечети. Многие святыни, знаменитые места паломничеств сровняли с землей, статуи разбили, драгоценности разворовали. Храмовые жрецы бежали в отдаленные районы, куда приказы правителя доходили с опозданием. Местное население пыталось давать отпор гонителям их веры, и там, где сопротивление было особенно сильным, Аурангзеб предпочитал отступать. Падишах не только ужесточил карательные меры против индусов, он преследовал и мусульман-шиитов, запретив им отмечать шиитский праздник Мухаррам. Было запрещено также употреблять вино, слушать музыку, носить златотканую одежду, содержать танцовщиц и т. п.
В одной из легенд рассказывается о том, как Аурангзеб решил покончить с рассадником греха в Дели – «веселым кварталом», в котором жили так называемые таваиф, гетеры. Многие из них, овладевая по наследству древнейшей профессией, были прекрасно образованы, тонко разбирались в поэзии, искусно пели и танцевали и достойно украшали мужские собрания, в то время как женщины высших каст не могли этого делать в силу религиозных запретов, да и слишком учеными им быть не полагалось. Аурангзеб, поборник мусульманского благочестия, нетерпимый к любым отклонениям от него, приказал к определенному сроку отдать замуж всех таваиф, а тех, кто не успеет это осуществить, собрать на одном корабле и утопить в море.
Свадеб было сыграно множество, но и обреченных на смерть оказалось немало. По легенде, одна из прекрасных юных таваиф каждый день проходила мимо обители суфийского шейха Калимуллы, предававшегося благочестивым занятиям, но каждый раз отвлекавшегося от них, когда появлялась девушка. А она молча складывала руки в приветственном жесте и шла своей дорогой. Но на этот раз она остановилась и попрощалась с шейхом. Тот, поняв, в чем дело, посоветовал ей и ее подругам, когда поведут их к морю, громко петь стихи Хафиза:В обитель доброй славы меня не допустили,
Ты не согласен с этим? Назначь судьбу иную!
Таваиф поступили так, как советовал шейх, и у всех, кто их слышал, сердце щемило от боли. Слова Хафиза долетели и до ушей Аурангзеба; он якобы испытал неизъяснимое волнение и отменил жестокий приказ. Суфии обычно истолковывают этот эпизод как пример воздействия «колдовских чар» поэзии Хафиза, его особой мистической силы.
Отец Аурангзеба Шах-Джахан, современник Людовика XIV, правивший 30 лет, с 1627 по 1658 г., оставил о себе память другого рода: небесную мечту в камне, которая выкристаллизовалась среди тирании и жестокости, – Тадж-Махал, белую, как облако, и сверкающую, как жемчужина, надгробную усыпальницу своей любимой жены, Мумтаз-Махал. Она была для него идеалом чистоты и женственности. Родив 14-го ребенка в возрасте 38 лет, она простилась с жизнью в 1631 г. Шах-Джахан, решив увековечить ее память, построил непревзойденный мавзолей в Агре, столице империи Великих Моголов. Прообразом ему послужила гробница Хумаюна (1565) в Дели, одного из могольских правителей, сделанная из красного песчаника с беломраморными вставками.
Руководил работами мусульманский архитектор Устад Иса; ему помогали Исмаил Эфенди, Касим Хан и другие зодчие. Десятки тысяч искусных мастеров из Османской импери, Ирана, Средней Азии и даже Венеции вырубали глыбы лучшего мрамора, возводили величественный купол, выпиливали ажурные деревянные решетки, сажали деревья. Из Шри-Ланки везли синий лазурит, из Египта – зеленый хризолит, из Багдада – разноцветный сердолик, из Тибета – голубую бирюзу, с Урала – зеленый малахит. Строители мавзолея 22 года возводили его стены на высокой квадратной платформе, и их кристально белый мрамор сверкал на фоне яркой зелени молодого парка, разбитого вокруг Тадж-Махала. Надгробный памятник, совершенство форм и гармония цвета, вырастал как диковинный волшебный цветок. Громадное здание, квадратное в плане, с одним большим и четырьмя малыми куполами, окруженное минаретами и вознесенное на высокую платформу в центре садов и каналов, кажется парящим над землей; недаром в Индии его назвали «облачком, отдыхающим на воздушном троне». В разные часы дня белый мрамор меняет оттенки цвета в потоках света, льющегося с неба, а ночью, в волшебном лунном сиянии, Тадж-Махал кажется ожившей мечтой или сновидением.
Илл. 100. Мухаррам – первыш праздник мусульманского лунного года. У шиитов первые десять дней праздника посвящены памяти великомученика Хусейна, убитого 10-го мухаррама. В этот день устраивают торжественное шествие, плач по Хусейну, а некоторые из участников, подчеркивая свою скорбь, наносят себе кровоточащие раныНа другом берегу реки Джамны, где стоит этот белый мавзолей, Шах-Джахан хотел построить мавзолей для себя из черного мрамора; их должен был соединить мост. Но этому замыслу императора не дано было осуществиться: когда падишах «погрузился в глубокую бесконечность», его похоронили рядом с любимой женой. Их гробницы стоят рядом в мавзолее Тадж-Махал. «Не буду скрывать своего безграничного изумления перед этим ценнейшим цветком, этим драгоценным сокровищем, – писал К.-Г. Юнг. – Меня удивляет та любовь, которую гений Шах-Джахана сумел найти в себе и использовать как средство самовыражения. Это единственное место в мире – к сожалению, слишком незаметное и слишком ревниво охраняемое, – где красота исламского Эроса была явлена благодаря почти божественному чуду… Если мечети и гробницы Моголов можно описать как чистые и светлые, а их диваны, или помещения для аудиенции, как несказанно прекрасные, то Тадж-Махал – откровение. Тадж-Махал – сооружение совершенно не индийское. Он похож, скорее, на растение, которое могло развиться и расцвести на богатой индийской почве так, как нигде больше. Это Эрос в чистом виде: ничто здесь не является тайной или символом. Это тончайшее выражение человеческой любви».
Империя Моголов пала, в буквальном смысле слова развалившись на куски, и одной из причин этого было сознательное сопротивление индусов, своего рода религиозный национализм, восходивший ко временам более ранним, чем правление Аурангзеба. Авангардом индийского возрождения были маратхи и сикхи: именно они низвергли некогда могущественную империю, но плодами их усилий воспользовались англичане, ловко вмешавшиеся в игру и завладевшие лакомой добычей.
Но какой бы ни была политика мусульманских правителей, сближение индуизма и ислама неизбежно происходило. Особенно отчетливо оно проявилось в северном течении бхакти, стержнем которого стало выражение всепоглощающей любви как главного связующего звена между божеством и его адептом. Бхакти составило длительный этап в развитии индуизма: весь средневековый (по европейской хронологии) период был отмечен прежде всего ростом этого движения.
В проявлении своей любви к богу все люди равны, поэтому в бхакти снимались кастовые различия и оно приобретало ощутимую демократическую окраску. С бхакти был связан настоящий «взрыв» храмостроительства и установление регулярного храмового богослужения, которого не знал ведийский культ. Храмы становились местами паломничества, в них совершались многочисленные календарные и праздничные обряды. Важным проявлением культовой практики в бхакти стало гимнотворчество, поэтому с этим религиозным течением сопряжен огромный корпус поэтических текстов на местных индийских языках, которые бесспорно относятся к числу ярких и выразительных памятников религиозной поэзии. Выразительным примером ее является творчество ткача из Варанаси, мусульманина Кабира (1380–1414). В своих религиозных стихах, сочиненных на хинди, он проповедовал, что бог один, ни Рама, ни Аллах, он присутствует в сердце и требует не вражды с неверными, а объединения. «Брахма на Востоке, Аллах на западе. Загляни в сердце свое – там ты найдешь и Керима, и Раму. Все люди на земле – его живое воплощение».
