Евгений Савицкий - Я — «Дракон». Атакую!..
Сюжет произведения, прямо скажем, не нов. Политики за океаном, потеряв, судя по всему, элементарный самоконтроль действий, нагнетали напряженность, разжигали враждебность к нам, вели активную «психологическую войну» по воспитанию ненависти к социалистическим странам. Но, как писали реалистически мыслящие представители американской общественности, те, кто рассуждал «о выигрыше» в ядерной войне, витали в облаках.
Как-никак, а Советский Союз уже в 1947 году овладел секретом атомного оружия. Правда, в газетах об этом сообщений не было…
Глава девятнадцатая.
Небо для МиГаНельзя сказать, что в первый день вступления на высокий пост командующего истребительной авиацией противовоздушной обороны страны я доподлинно знал, как и за что приниматься. Ясно было одно: после войны реакционные круги империалистических государств стали проводить враждебную политику по отношению к нам и странам, вставшим на социалистический путь развития. США и Великобритания сохранили огромные по численности военно-воздушные силы как главное средство решения задач будущей войны. Оснащенные ядерным оружием авиация, беспилотные средства воздушного нападения, а позже и баллистические ракеты, по мнению военных руководителей западных стран, должны были внезапными ударами уничтожить и разрушить политические и экономические центры СССР и дружественных ему стран, аэродромы и пути сообщения, предрешив таким образом исход войны в свою пользу.
Понятно, для борьбы с новыми средствами нападения нужны были новые средства противовоздушной обороны. И работа нашей инженерно-конструкторской мысли над созданием зенитной ракетной техники, артиллерийских комплексов, надежных современных истребителей-перехватчиков не прекращалась. На Западе скептически смотрели на эту работу. Полагая, что мы только копировальщики западного опыта, к первым-то нашим реактивным истребителям особого интереса просто не проявили. Военные специалисты Запада считали, что если можно чего-то опасаться, так «только армии русских, но не их отсталых военно-воздушных сил».
А тем временем, пройдя короткую испытательную пробу на одном из авиационных заводов, на государственные экзамены поступил новый, несколько необычный самолет. Цельнометаллической конструкции, со стреловидным крылом — в плане тридцать пять градусов, с герметической кабиной для летчика и катапультируемым креслом, он быстро прошел все испытания и был принят на вооружение, как основной боевой истребитель — и не только у нас, но и в странах народной демократии. Создан этот истребитель был в опытно-конструкторском бюро А. И. Микояна, и назвали его МиГ-15. Скоро он станет известным далеко за пределами наших рубежей. «Корейским сюрпризом» окрестят этот истребитель западные политики и журналисты. Именно он, самолет-солдат, заставит Запад заговорить о русской авиации без иронии, а своими успехами гордиться поумеренней.
Да, почему МиГ-15 назвали именно «корейским сюрпризом»? Дело в том, что во время войны в Корее некоторое количество этих боевых машин было использовано против «сейбров», новейших американских истребителей. Едва начались схватки в небе, стало ясно:
МиГ-15 и F-86 «Сейбр» удивительно похожи по ряду тактико-технических данных, хотя создавались оба в обстановке исключительной секретности. И все-таки…
Самолеты имели двигатель примерно равной мощности, но на МиГ-15 он был значительно легче (4808 килограммов против 6220). Соответственно, МиГ обходил «сейбра» в скороподъемности, да и потолок набирал больше — почти на три тысячи метров. Уступал американскому наш прицел. Важная, конечно, деталь для боя. Зато три пушки этот технический изъян во многом компенсировали. Секундный залп МиГа составлял 11 килограммов. Ну а шесть американских пулеметов калибра 12,7 миллиметра звучали, прямо скажем, менее убедительно. Чтобы сбить один самолет, по подсчетам специалистов, этим пулеметам приходилось трудиться очень долго: требовалось израсходовать 1024 патрона.
Скорость МиГ-15 у земли достигала 1050 километров в час. Живучестью (а в бою и это важно) он обладал чрезвычайно высокой. Поэтому совершенно справедливо писал шведский журнал «Интеравиа», что наш МиГ-15 превосходил американский самолет в Корее и по скорости, и по маневренности, и по огневой мощи.
И вот наступил день, когда мне сразу же после заводских испытаний предстояло облетать этот самолет. Облет машины преследовал задачи более широкие, чем отработка техники пилотирования полета по кругу. Так что, изучив, как положено, устройство нового истреби теля, его двигатель, особенности эксплуатации в воздухе, кабину пилота и сдав зачеты по всему этому летчику-испытателю Петру Стефановскому, я имел все основания считать, что к работе вполне готов.
Итак, разрешение на полет было получено, и я, устроившись в кабине истребителя поудобнее, пошел на взлет. Взлет, помню, очень понравился: дал турбине полные обороты, набрал необходимую скорость для подъема носового колеса, пробежал немного — и вот уже в воздухе. Машина легко оторвалась от бетонной полосы, плавно реагировала на каждое мое движение рулями. И вдруг слышу:
— «Дракон»!.. (Этот позывной остался за мной с войны, я его не менял.) В зону не ходите. Будьте на кругу. Высота тысяча метров. У вас все в порядке?..
Я осмотрел приборы — никаких отклонений, попробовал поэнергичней рули управления — машина по-прежнему послушна, и отвечаю:
— Я — «Дракон». На борту полный порядок. Все хорошо. Разрешите в зону?
По заданию мне следовало выполнять в зоне простой пилотаж, но с земли строго повторили:
— Зону запрещаю! Быть на кругу… — и тишина. На кругу так на кругу. Летаю над аэродромом по традиционному маршруту. Но вот уже и надоело — сколько можно воздух утюжить! Запрашиваю посадку. А мне опять категорически:
— Ждать!
Ждать, однако, пришлось недолго. Вскоре душевно так интересуются у меня, как я слышу. Ну, думаю, начинается: подобные вопросы — это ведь всегда своего рода психотерапия, чтобы подготовить пилота к такому, от чего и на земле-то озноб порой прошибает. В такие минуты в пору разговор о здоровье бабушки заводить, ценах на базаре, жизни вообще. Но для меня такой номер явно устарел, и я откровенно говорю:
— Слышу я хорошо. А что вы там темните? Тогда аэродромная дипломатия сразу закончилась, и мне сообщили, что на взлете в момент отрыва на моей машине сорвалось левое колесо. И тут же вопрос, словно на засыпку:
— Ваше решение?
Решений могло быть не так-то много: попытаться сесть без левого колеса, не выпускать шасси вообще и пристраиваться к земле на брюхо или… или катапультироваться.
Силу порохового заряда пиропатрона катапульты я знал. Пилоты по этому поводу шутили: «Советские катапульты — лучшие в мире!» И в общем-то, надо полагать, были близки к истине, поскольку своих статистических данных о результатах катапультирования у нас еще не накопилось, а американский опыт был весьма неутешителен. Без травм у них обошлось 42 процента катапультирований, с небольшими травмами — 21, с тяжелыми — 14, со смертельными — 23.
Времени на обдумывание дальнейших действий у меня было достаточно. Последний вариант и без зарубежной статистики отпадал: машина была опытной. Так что вскоре я сообщил на КП:
— Выпускаю шасси. Если выйдут нормально — сяду на полосу. Если левая стойка не выйдет — буду садиться на грунт, рядом с полосой…
Ответа не последовало — очевидно, обсуждалось, как да что может произойти в том или в другом случае. Наконец говорят:
— «Дракон», с вашим решением согласны. На выравнивании выключите двигатель.
Я ответил, что понял, и стал выпускать шасси. Вышли обе основные стойки хорошо: сигнальные зеленые лампочки загорелись, «солдатики» — механические указатели выпуска шасси — тоже подтвердили, что все в порядке, и я пошел на посадку.
Приземление самолета обычным путем, конечно, исключилось, поэтому, подойдя к земле, я выровнял машину, создал правый крен и стал подбирать ей такое положение, чтобы она коснулась посадочной полосы одним только правым колесом.
Вышло! И насколько, помню, радостным было это ощущение — уверенного владения машиной! Прокатившись на одном колесе, пока хватало рулей, то есть пока элероны на плоскостях и руль глубины были эффективны под действием воздушного потока, самолет плавно опустился на левую стойку, потом почти одновременно на носовое колесо, прочертил немного по полосе и замер.
Ну а дальше — обычная в таких ситуациях, почти уже ритуальная процедура. Подъехали машины. МиГ и меня окружили инженеры, испытатели — «зубры», повидавшие на своем веку немало разных чудес. Смотрят на меня с улыбкой, кивают одобрительно — мол, молодец: хоть и генерал, а сработал красиво. По плечу, правда, не хлопают — придерживаются субординации. А мне так отрадно было видеть лица этих людей в простых летных куртках, людей, перед опасной, поистине героической профессией которых я всегда преклонялся.
