Юлий Анненков - Флаг миноносца
Земсков вспыхнул, но сдержался. Он понял, что имеет дело с начальником политотдела, о котором так нелестно отозвался Головин.
- Командир полка приказал мне быть у него через час. Остается сорок минут. Разрешите идти?
Писарь снова зашептал что-то на ухо подполковнику. Тот нахмурился, издал нечленораздельный звук и пошел дальше.
Земсков пересек улицу и двинулся через обледенелые кусты. Он спустился к незамерзающей речушке, перешел по бревну на другой берег. Расположение части осталось далеко позади, когда Земсков увидел спину человека, согнувшегося в три погибели. У ног его лежал длинный снаряд с хвостовым оперением. Человек услышал шаги и, не разгибаясь, крикнул:
- Не подходите! Опасно!
Земсков узнал голос Ропака и подошел ближе, несмотря на предупреждение.
Инженер обрадовался и испугался одновременно:
- Андрей Алексеевич, дорогой, идите отсюда, прошу вас. Я занят таким делом... Но, ради бога, никому не говорите.
Оказалось, что Ропак, вопреки всем запрещениям, разбирает реактивные снаряды.
- Я давно хотел это сделать, а сейчас, после того, что было в штабе, я обязан доказать, что вы поступили правильно. Разрывы на спарках - не случайность! - Он снова взялся за ключ.
Земсков кивнул головой:
- Да. Мне говорил офицер из полка Могилевского. У них тоже рвалось, но неизвестно почему. Давайте помогу.
Четыре разобранных снаряда лежали рядом. Пятый разобрали вместе.
- Ну вот, - сказал Ропак тоном доктора, ставящего диагноз - извольте взглянуть, Андрей Алексеевич: три снаряда не вызывают никаких вопросов, а вот на двух... Будьте любезны, подайте мне тот стакан. Смотрите: на внутренней стороне глубокие продольные насечки. При воспламенении пороха в ракетной части корпус не выдерживает давления газа и тут же разрывается. В одних случаях дело ограничивается разрывом ракетной части, в других - от детонации взрывается и разрывной заряд тротила.
- Проклятый хорек! - проговорил сквозь зубы Земсков. - Дайте мне, Марк Семенович, эти стаканы. Я их отнесу командиру полка.
Ропак замахал руками:
- Что вы, милый мой, с ума сошли?
Только теперь инженер понял, что в его исследованиях заключалась двоякая опасность: разрыв снаряда и взрыв гнева Арсеньева. Но Земсков был неумолим:
- Мы обязаны все показать капитану третьего ранга, что бы ни было потом. Какое это имеет значение, когда речь идет о жизни наших людей?
Ропак не соглашался. Земсков настаивал:
- Вспомните, как мы с вами везли снаряды из Развильного. Для чего? Чтобы спасти дивизион. Сейчас вы рисковали жизнью, разбирая снаряды. Зачем? Из любопытства? Пошли!
Инженер сдался:
- С вами не поспоришь, Андрей Алексеевич. Пошли. Только позову своих, чтоб покараулили здесь все эти потроха.
Через четверть часа Земсков, сильно прихрамывая, вошел в штабной блиндаж и положил на стол два снарядных корпуса.
3. ВЕСНА
Весна началась неожиданно. Ночью хлынул теплый дождь. Наутро со всех гребней с рокотом катились потоки. Дороги сразу развезло, а там, где не ходили и не ездили, еще лежал ноздреватый снег. Небо очистилось куда быстрее земли. Юго-западный морской ветер безжалостно выметал серые клочья туч. Под его порывами не стонали, а пели голые кусты и обнажались темные склоны, готовя плацдарм для свежей зелени, которая где-то в глубине уже поднималась в решительное наступление. Дсин и Абин, соревнуясь в лихости, неслись скачками наперегонки к тому месту, где, сливаясь воедино, они устремлялись на север, в кубанские степи, словно показывая пример бойцам. Но бойцы не нуждались сейчас ни в каких примерах. В каждой части только и говорили о предстоящем наступлении. Разумеется, никто не сообщал официально о планах командования, но наступление казалось теперь таким же естественным делом, как приход весны. Оно могло начаться чуть раньше или чуть позже, но сама природа человеческого мышления не допускала сейчас ничего, кроме нашего наступления. Враг чувствовал, а может быть, и знал через свою разведку о том, что скоро начнутся крупные события. Его нервозность проявлялась в усилении артогня, в активности авиации. Но теперь уже не одни немецкие самолеты хозяйничали в воздухе. Ежедневно штаб армии сообщал зенитчикам всех частей воздушный пароль: "две красные, одна зеленая", или "белая, две красные". Ночью то и дело раздавался гул моторов и вспыхивали разноцветные ракеты: "Не стреляйте! Мы - ваши друзья советские летчики!" Чаще всего это были хлопотливые труженики фронта двухкрылые "кукурузники". Их уважительно называли теперь легкими ночными бомбардировщиками. Днем появлялись настоящие бомбардировщики "ДБ", верткие истребители "Лавочкины" и изящные "Айркобры". А однажды Сомин увидел в поле своего бинокля двухкилевой стремительный самолет незнакомой конструкции. Он оказался пикирующим бомбардировщиком Петлякова. На новые самолеты смотрели с обожанием, с гордостью: "Эти дадут джазу!" восторгались бойцы. Но и старые знакомцы - "кукурузники" - тоже неплохо "давали". Весь полк следил за боем "Мессершмитта-109" и "По-2". Казалось, "кукурузнику" не миновать гибели. Руки тянулись к винтовке, к пулемету, чтобы помочь ему. Все четыре орудия Сомина приготовились открыть огонь, но страшно было попасть в своего. "Кукурузник" вертелся волчком, в то время как быстроходному "мессу" приходилось всякий раз описывать огромную кривую для каждой новой атаки. Но вот, кажется, все кончено: "мессершмитт" устремился по прямой, в погоню за неуклюжим двухкрылым самолетом. Сейчас хлестнет из пулеметов - и все. "По-2" удирал во все лопатки, как кролик от гончей, вытянувшейся в стремительном беге. "Кролик" мчался к крутому горному склону. В последний момент он вильнул в ущелье, где, казалось бы, не проскочить и велосипедисту, а разогнавшийся "месс" врезался со всего маха в скалу. Жаль - не слышно было советскому летчику, с каким восторгом приветствовали на земле его победу.
Одним из зрителей этого боя был офицер с погонами майора береговой обороны. Он стоял у края дороги вблизи Кабардинского перевала и напряженно следил за схваткой. Когда "мессершмитт" врезался в гору, майор вынул носовой платок и вытер пот со лба. Потом он засмеялся и сказал стоявшему рядом шоферу:
- За эти полминуты устал так, будто сам вел воздушный бой.
Шофер согласился:
- Натурально, товарищ гвардии майор. Я вот, когда сижу рядом с водителем, завсегда притомляюсь сильней, нежели б сам за баранкой.
Они сели в машину и поехали дальше. Майор с интересом присматривался к незнакомому ландшафту. Двое суток назад он был еще в Москве. На аэродроме провожали жена, дочь и кое-кто из приятелей. Жена держалась молодцом, а дочка - та не представляла себе, что отец уезжает надолго, может быть навсегда. Она просила привезти мяч и обязательно красный с зеленым. Майор последний раз поцеловал жену, пожал руку товарищам. Как всегда, было сказано:
- Счастливой дороги! Встретимся, только вот где?
- Лишь бы не в госпитале, - ответил он, - встретимся где-нибудь на Украине или лучше - в Германии.
Как только Москва скрылась за призрачной горной цепью кучевых облаков, мысли его, обгоняя самолет, полетели к настоящим горам. Но вот прошли сутки, и он здесь - среди самых настоящих гор Западного Кавказа.
Две сотни километров на машине вдоль побережья и через перевал заняли куда больше времени, чем перелет из Москвы на Кавказ. Просто не верилось, что через несколько часов - конец пути. Схватка маленького мирного "кукурузника" с хищником "мессершмиттом" была первым боем, который увидел майор после нескольких месяцев вынужденного пребывания в тылу. Может быть, поэтому он так волновался.
"Газик" с брезентовым верхом, который на фронте прозвали "Иван-виллис", храбро карабкался по вязким подъемам, пахал диферами раскисший грунт, пересекал вброд многочисленные потоки. Местами машина шла целые километры по гатям, тонким бревнам, уложенным поперек дороги. Эти зыбкие клавиши плясали под колесами, создавая невообразимую тряску. Под бревнами булькала жидкая грязь, а на склонах гор лежал нетронутый, сверкающий под солнцем снег. Но всему на свете приходит конец. "Газик" проехал подозрительной прочности мостик через Абин. Летом его русло порастало травой, но сейчас Абин ярился и ревел, будто он - настоящая большая река. Сразу за мостиком показались почерневшие домишки, разбросанные как попало. Шофер объехал большую воронку, наполненную водой, в которой отражались солнце и легкие весенние облака. Так как ни водитель, ни пассажир не знали, к какой именно хатенке следует подъехать, машина остановилась прямо на перекрестке. Майор вышел, взглянул на провода, подведенные на шестах, и направился туда, где проводов было побольше. Из двери покосившейся избушки вышел матрос в бушлате, надетом внакидку на тельняшку. Он увидел приезжего офицера, остановился и, вместо того, чтобы отдать приветствие, заорал во всю мочь:
