Генрих Иоффе - "Трест": легенды и факты
Неизвестно, когда именно А. А. Якушев пошел на службу к Советской власти, конкретно – в Наркомат внешней торговли. Но известно, когда и в связи с чем он был арестован. Это случилось осенью 1921 г. после возвращения Якушева в Москву из служебной командировки в Швецию и Норвегию. По пути туда он сделал остановку в Ревеле (Таллинн), чтобы по просьбе живших с ним в одном доме на Арбате сестер Страшкевич встретиться с их знакомым Ю. Артамоновым. Конечно, это было небезопасно, но Якушеву сказали, что бывший белый офицер Артамонов – воспитанник последнего выпуска Царскосельского лицея, где Якушев когда-то работал. Теперь Артамонов – переводчик в английском консульстве.
Встреча состоялась. Как следует из документов, хранившихся в Пражском архиве (теперь – фонд ГАРФ), Якушев говорил о политике мало, но то, что он сказал, вызвало у Артамонова большой интерес. Якушев отозвался об эмиграции, а именно – о монархическом ее лагере – не без иронии, хотя заметил при этом, что сам является монархистом. Артамонов дал ему посмотреть несколько номеров берлинского журнала “Двуглавый орел” со статьями Г. Лукьянова “Мысли беженца. Советская монархия” и “Наши задачи”.12 В обеих статьях проводилась мысль о неомонархизме, своеобразном “советско-монархическом народничестве”.
Якушеву статьи понравились. “Вот с такими людьми я согласился бы работать!” – сказал он, заметив, что в России произошли большие перемены, с чем нельзя не считаться; что эмиграция в целом не понимает этого и что именно подпольные монархисты должны ее направлять на путь истинный.
Артамонов был просто-таки очарован Якушевым. Обаятелен, эрудирован, монархист… Позднее, в 1923 году, когда Якушев приезжал в Берлин, Артамонов даже попросил Якушева быть посаженным отцом на своей свадьбе. И Якушев охотно выполнил просьбу своего “молодого друга”. А тогда, в Ревеле, Артамонов тут же написал обо всем услышанном в Берлин своему приятелю Кириллу Ширинскому-Шихматову, брату Юрия, прося довести содержание разговора до сведения руководителей Русского Монархического Совета, в частности, его главы – Н. Маркова-2. Так и было сделано. И Марков-2 “повел дело”.
Якушев уехал, не зная, что Артамонов послал свое письмо диппочтой с эстонским курьером, который сотрудничал с ГПУ. Неизвестно, где письмо было перехвачено ГПУ: в Ревеле или уже в Берлине, но когда Якушев прибыл в Москву, ему показали копию артамоновского письма с его монархическими “пассажами”. После чего Якушев был арестован. Арест, на наш взгляд, не вяжется с существующей версией, по которой Якушев отправился в загранкомандировку и встретился в Ревеле с Артамоновым якобы уже будучи агентом ГПУ и, следовательно, с этой встречи и следует начинать историю “Треста”.13
Находясь в заключении, Якушев отрицал существование в России связанной с ним монархической организации. В общем-то, он отрицал даже, что является по убеждениям монархистом: в письменных показаниях называл себя “умеренным элементом”. Эти “‘умеренные элементы’, – писал он, – должны активно бороться с анархией, и если они этого не сделают, то не будут иметь права на существование. Должны найтись люди, должны найтись силы, чтобы спасти государственность, иначе Россия обратится в поле для удобрения для иностранцев, а ее территории в будущем станут колониями Антанты”. По поводу письма Артамонова, в котором тот писал о неомонархизме Якушева, отвечал, что просто немного прихвастнул, грешен, – уж очень хотелось выглядеть не “большевистской приживалкой”, а борцом с советским режимом. Вряд ли ГПУ было настолько наивно, чтобы поверить в подобные “объяснения” бывшего действительного статского советника…
Добавим: в показаниях Якушева хорошо просматриваются сменовеховские и евразийские мотивы. В ГПУ знали, что эти идеи разделяют многие “спецы”, работавшие в советских учреждениях. Этой части показаний Якушева можно было верить. Так, возможно, и возник у ГПУ деловой интерес к подследственному. И ревельский разговор Якушева с Артамоновым, и письмо последнего к Ширинскому-Шихматову, а также идеи, высказанные Якушевым в тюрьме, все это могло быть хорошей “наживкой” для белоэмигрантских политических и военных кругов. Они не должны были упустить возможности привлечь к борьбе организации своих единомышленников, находящиеся в советском подполье. Так что у ГПУ были все основания начать раскручивать легенду о “конспиративной” Монархической организации Центральной России (МОЦР), кодовое название – “Трест”.
Кому первому пришла в голову мысль об этом – сказать трудно. В литературе обычно идея операции “Трест” приписывается А. Артузову, начальнику Особого отдела ВЧК, а с мая 1922 г. – начальнику созданного в ГПУ Контрразведывательного отдела (КРО). Правда, высказывается и другая версия. Авторами “Треста” называют В. Кияковского-Стецкевича, перешедшего к большевикам бывшего польского разведчика, и бывшего начальника жандармского корпуса генерала В. Джунковского, пошедшего на службу в органы ВЧК (накануне революции Джунковский прославился как гонитель Г. Распутина, за что был уволен). Можно вполне допустить, что так оно и было. Однако независимо от того, кто первым подал идею, она не могла быть “взята на вооружение” без детальной “обкатки” в верхах ГПУ, а возможно, и в высшем партийном руководстве. В любом случае замысел “Треста” не прошел мимо А. Артузова, В. Менжинского и Ф. Дзержинского. И не мог пройти, потому что противник был противником общероссийского масштаба.
Оставался вопрос, кто возглавит фиктивную монархическую организацию? Кандидат на эту роль должен был обладать выдающимися качествами: умом, волей, обаянием, артистизмом. Ему предстояло сыграть смертельную игру. И если верить тому, что писал о себе Опперпут после разрыва с ГПУ в 1927 г., то была его роль. В начале марта 1922 г. Опперпута выпустили из тюрьмы, за несколько дней до того сообщив, что он зачисляется в сотрудники КРО ГПУ для использования в контрразведывательной работе. И с этого момента Опперпут… исчез. Зато появился Стауниц.
Поселили Стауница у сотрудника ГПУ И. Соcновского. Сюда частенько приезжали Кияновский, Пузицкий, другие чекисты и даже сам Артузов. Вели непринужденные беседы, играли в карты, но Опперпут-Стауниц понимал: к нему приглядываются, его оценивают. Рассказывали ему и об эмигрантских центрах, причем Стауниц поражался широте чекистской информации. Однажды Кияковский сказал ему, что начальство ГПУ готовит план создания большой легенды – организации, которая должна будет “подмять под себя все зарубежные монархические центры” и навязать им политическую линию, которая “гарантирует им разложение от бездействия на корню”.14 Но и это не все. Внедрив в монархические зарубежные центры свою агентуру, ГПУ планирует дезинформацию и дезориентацию штабов и спецслужб некоторых стран-лимитрофов. Кияковский и другие говорили, что борьба с монархической эмиграцией приобретает особое значение ввиду роста фашизма в некоторых странах Европы и попыток монархистов сблизиться с ним. В общем, речь шла о “Тресте”. Этой же весной 1922 года Стауниц – новый сотрудник КРО – стал одним из активных членов “Треста”. Но не его главой. Чекисты, повидимому, посчитали, что имеются обстоятельства, не позволяющие Опперпуту руководить столь масштабной легендой.
Конечно, Опперпута подвергали проверке и перепроверке. Но слишком большое стремление Опперпута убедить ГПУ в своей будущей преданности как раз работало не в его пользу. Главное же, пожалуй, заключалось в другом. Опперпут бесспорно обладал умом, смелостью, волей, владел пером. Но главе “Треста” предстояло поддерживать прямые контакты с политическими, военными и идеологическими лидерами Белого движения в эмиграции. А это по большей части были люди глубоко исторически да и философски мыслящие. Надо было тщательно обдумать и решить, какую именно политическую и общественную концепцию “Трест” может им предложить в качестве основы для переговоров. Короче, руководитель “Треста” обязан был быть эрудитом, обладать широким кругозором. И Якушев, сидевший с Опперпутом в одной камере, обладал всеми необходимыми качествами.
Находясь в заключении, Якушев естественно подвергался постоянной “обработке” со стороны сотрудников ГПУ самого высокого ранга: с ним беседовали В. Менжинский, А. Артузов, В. Стырна и др. Большую роль, конечно, играл и сокамерник Э. Опперпут. Вот как он описывал ГПУ уже после бегства в 1927 году: “При первом же знакомстве с аппаратом ГПУ бросается в глаза его мощь. Кажется он настолько всемогущим и всезнающим, что всякая борьба против него бесполезна. Куда ни глянь – всюду щупала ГПУ. Внутри страны все более-менее значительные антисоветские организации насыщены осведомителями ГПУ. Во всех заграничных организациях агенты ГПУ… всякими провокационными доводами склоняют эмиграцию прежде всего надеяться на советскую эволюцию, отказаться от террора, верить в пресловутый ‘внутренний взрыв’”.15
