Андрей Ястребов - Боже, спаси русских!
«Коль простить, так всей душой» – подсказывает А. К. Толстой. Умение прощать, жалость к несчастным, «милость к падшим», к побежденному врагу – эти черты, по многочисленным свидетельствам, как нельзя более свойственны русским. Достоевский писал о том, как русские солдаты проявляли доброту на войне – в отношении к неприятелю. Во время Севастопольской кампании, пишет он, раненых французов «уносили на перевязку прежде, чем своих русских», говоря: «Русского-то всякий подымет, а французик-то чужой, его наперед пожалеть надо». Писатель восклицает: «Разве тут не Христос, и разве не Христов дух в этих простодушных и великодушных, шутливо сказанных словах?» И во время Русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов солдат кормит измученного в бою и захваченного в плен турка: «Человек тоже, хоть и не хрестьянин».
Даже режим советской власти, по мнению философа Николая Лосского, не мог искоренить русской доброты. Австрийский немец Отто Бергер, бывший в России в плену в 1 944 – 1949 годах, написал книгу «Народ, разучившийся улыбаться». Он говорит, что пленные поняли, «какой особый народ русский. Все рабочие, а особенно женщины, относились к нам как к несчастным, нуждающимся в помощи и покровительстве. Иногда женщины забирали нашу одежду, наше белье и возвращали все это выглаженным, выстиранным, починенным. Самое удивительное было в том, что сами русские жили в чудовищной нужде, которая должна была бы убивать в них желание помогать нам, их вчерашним врагам».
В детской повести Б. Алмазова «Посмотрите, я расту», где речь идет о послевоенных годах, показано, как мальчик, оказавшись рядом с лагерем для военнопленных, жалеет их и начинает с ними дружить, видя в них безвинных жертв войны.
Надежда Мандельштам писала о человеке, арестованном по доносу в сталинские годы. Он страстно мечтал: вот выйдет на свободу и отомстит врагу. Освободившись, первым делом отправился к доносчику. Увидел его жалким, испуганным, постаревшим – и махнул рукой.
Н. О. Лосский отмечал, что «нередко русский человек, будучи страстным и склонным к максимализму, испытывает сильное чувство отталкивания от другого человека, однако при встрече с ним, в случае необходимости конкретного общения, сердце у него смягчается, и он как-то невольно начинает проявлять к нему свою душевную мягкость, даже иногда осуждая себя за это, если считает, что данное лицо не заслуживает доброго отношения к нему». Довольно распространено мнение, что «русские долго ненавидеть не умеют». Может, и есть в этом известная бесхарактерность. Не хватает, мол, сил и воли на упорную ненависть. А быть может, это великодушие и христианское понимание: человек слаб и грешен, что с него строго взыскивать? Бог с ним. Плохие из нас Монте-Кристо – впрочем, наверное, оно и к лучшему. Мы не то что мстить, мы долго злиться не умеем.
О русской любви к нищим и убогим бытуют разные мнения. Как известно, существовали такие сердобольные барыни, к которым со всей России стекались бедные и всякая сомнительная братия, а слугам приходилось поминутно докладывать: «Сударыня, странный человек пришел!» В литературе Древней Руси «нищелюбие» князя было одним из самых главных достоинств. Англичанин Джайлс Флетчер в XVI веке писал о русских: «Бродяг и нищенствующих у них несчетное число: голод и крайняя нужда до того их изнуряют, что они просят милостыни самым ужасным, отчаянным образом, говоря:"Додай и зарежь меня, подай и убей меня", и т. п. Отсюда можно заключить, каково обращение их с иностранцами, когда они так бесчеловечны и жестоки к своим единоземцам».
Довольно суровые суждения о русской благотворительности высказывает протоиерей М. Медведев: «Чувство истинного милосердия заставляет предупреждать нужду ближнего, а не ждать, когда он будет клянчить под окном или идти следом по улице». Священник считает, что «подачка куска хлеба нищему – весьма незначительная добродетель», потому что «такая доброта связана с сентиментальной жестокостью», с тем, что человеку «приятно видеть нужду другого и сознавать свои преимущества перед ним». Священник резюмирует: «Уже само наличие класса нищих свидетельствует не о доброте народа, а о равнодушии к отвратительной нищете». И все-таки лучше подать. Потому что сам можешь завтра оказаться на его месте – по русской пословице, «от тюрьмы и от сумы не зарекайся». Нищета и темница, согласно русским представлениям, даются не по заслугам, а по прихоти судьбы. Поэтому заключенного жалеют наравне с нищим.
Кстати, напрасно мы думаем, что убогих всегда жалели. Не надо забывать, что над ними еще и потешались. Почитайте бунинскую «Деревню» – про бедного дурачка Мотю Утиную Головку, которого специально привозили в богатые дома на потеху.
А это уже прелюдия к теме русской жестокости. Почему добрый русский мужик «сечет свою клячу по кротким глазам», как об этом пишет Достоевский? Или вот история Кюстина о загнанном жеребенке... Малыш принял за свою маму лошадь, запряженную в экипаж, который вез Кюстина. И побежал вслед, а быстро бежать не мог. Фельдъегерь спешил, и жеребенка загнали. Кюстин говорит, что лишь позже осознал, до чего же это было жестоко. Где ты, «солидарность всей живой твари»?
Чехов в поздних рассказах из крестьянской жизни «Мужики» и «В овраге» изображает и вовсе извергов в людском обличье. Нет, не о какой-то исключительной жестокости речь, а о самой обыденной, повсеместной, повседневной: жестокость детей, издевающихся над новенькими или непохожими, страшное оттолкновение здорового от хворого, молодого – от старого.
Вот Кузьма, герой повести Бунина «Деревня». У него в доме живет крестьянка по прозвищу Молодая, к которой он относится как к дочери. Заболев, Кузьма не слышит от Молодой ни единого слова сочувствия. Полное равнодушие: «А, да ну его! Умрет – похоронят!» Вообще, русская жестокость, похоже, наболевшая тема у Бунина. Его Кузьма страдает от грубости и диких нравов односельчан: «Вот ты и подумай: есть ли кто лютее нашего народа? В городе за воришкой, схватившим с лотка лепешку грошовую, весь обжорный ряд гонится, а нагонит, мылом его кормит. На пожар, на драку весь город бежит, да ведь как жалеет-то, что пожар али драка скоро кончились! Не мотай, не мотай головой-то: жалеет! А как наслаждаются, когда кто-нибудь жену бьет смертным боем, али мальчишку дерет как Сидорову козу, али потешается над ним? Это-то уж самая что ни на есть веселая тема».
Этот герой не умеет быть равнодушным. Столь же пристрастен и автор. «Мажут бедным невестам ворота дегтем! Травят нищих собаками! Для забавы голубей сшибают с крыш камнями! А есть этих голубей, видите ли, – грех великий. Сам Дух Святой, видите ли, голубиный образ принимает!»
Свидетельства русской жестокости бунинские герои находят и в истории, и в фольклоре: «Да-а, хороши, нечего сказать! Доброта неописанная! Историю почитаешь – волосы дыбом станут: брат на брата, сват на свата, сын на отца, вероломство да убийство, убийство да вероломство... Былины – тоже одно удовольствие: "распорол ему груди белые", "выпускал черева на землю"... Илья, так тот своей собственной родной дочери "ступил на леву ногу и подернул за праву ногу"...»
Кажется, что бумага не выдержит веса таких ужасных слов, да еще идущих подряд. И все-таки скрепя сердце добавим еще два бунинских наблюдения, на сей раз от его собственного имени, из «Окаянных дней»:
«Дочь Пальчикова (спокойная, миловидная) спрашивала меня:
– Правда, говорят, барин, к нам сорок тысяч пленных австрийцев везут?
– Сорок не сорок, а правда, везут.
– И кормить их будем?
– А как же не кормить? Что ж с ними делать?
Подумала.
– Что? Да порезать да покласть...»
И последнее – снова о «солидарности живой твари»: «Мужики, разгромившие осенью семнадцатого года одну помещичью усадьбу под Ельцом, ощипали, оборвали для потехи перья с живых павлинов и пустили их, окровавленных, летать, метаться, тыкаться с пронзительными криками куда попало». Что-то вроде немотивированной агрессии – тупой и оттого особенно страшной.
История тоже может дать нам множество примеров жестокости. Чего стоит хотя бы знаменитая помещица Салтычиха, находившая удовольствие в изощренных издевательствах над крепостными. Чего стоят и наши родные правители старых и новых времен.
Джайлс Флетчер в XVI веке пишет о Москве: «Жизнь человека считается ни по чем. Часто грабят в самих городах на улицах, когда кто запоздает вечером, но на крик ни один человек не выйдет из дому подать помощь, хотя бы и слышал вопли».
В англоязычном интернет-журнале «Russia Profile» приводятся страшные факты: «...уровень агрессии в стране зашкаливает, число самоубийств, преступлений, убийств (большинство из которых совершается близкими друг другу людьми) страдающих алкоголизмом невероятно велико».
Все сказанное отнюдь не свидетельствует о том, что русские зверства какие-нибудь исключительные. В других странах тоже всего дурного хватало, с этим никто не спорит. Разговор о нашей отечественной жестокости порою вызывает отторжение, а порой – возражения вроде следующего: «А вот в Европе еще больше зверств творилось!» Еще как творилось. Но это не делает наши зверства более симпатичными.
