Сергей Волков - Трагедия русского офицерства
После августа эксцессы стали практически ежедневным явлением. Как писал ген. Н. Н. Головин: «… Произошел окончательный разрыв между двумя лагерями: офицерским и солдатским. При этом разрыв этот доходит до крайности: оба лагеря становятся по отношению друг к другу вражескими. Это уже две вражеские армии, которые еще не носят особых названий, но по существу это белая и красная армия»[46]. Сводки полны сообщениями типа: «18 августа в Коротояке уездный начальник милиции доставлен в местный запасный полк и убит, пытавшийся удержать солдат дежурный офицер сильно избит… 8 сентября в 34-й пехотной дружине убиты поручик Смеречинский и прапорщик Вильдт… 20 сентября в Калуге толпа солдат нанесла тяжкие побои двум врачам и двум фельдшерам… 30 сентября в Эрзеруме избит войсковой старшина Кучапов… 1 октября в Тифлисе избиты помощник коменданта станции и случайный офицер, в Екатеринодаре убит казачий офицер, в 60-м Сибирского полку бомбой, брошенной в офицерское собрание, ранено 17 офицеров, в 132-м полку избит полковник Макаревич… 8 октября в 63-м Сибирского полку решено перебить всех офицеров, в 313-м полку ранен офицер, а солдаты 217-го и 218-го полков, окружив офицеров, оскорбляли их и закидали камнями… 15 октября в 25-м Туркестанском стрелковом полку избит батальонный командир поручик Андрющенко, а командир полка полковник Данишевский (лучший из командиров полков дивизии) вынужден уйти из-за угрозы расправы,… 19 октября солдатами 26-го полка убит и ограблен начальник 7 стрелковой дивизии ген. Зиборов… 20 октября в Боровичах солдатами 174 пехотного полка убит его командир полковник Буланов… 21 октября во 2-й Туркестанской казачьей дивизии ранен подъесаул Агафонов»… 22 октября в 31-м полку избит ротный командир поручик Чуб… 24 октября в стрелковом полку Заамурской конной дивизии избит ротмистр Головшилов, в 272-м полку — капитан Заметнов, в 3-й Заамурской пехотной дивизии убит прапорщик Сорокин… в 227-м полку на глазах командира и офицеров убит прапорщик Баранов; рядовой 43-го полка убил двумя выстрелами из винтовки подпоручика 123-го полка, при попытке арестовать его солдаты оказали сопротивление, и убийца скрылся. Во 2-й батарее 39-го корпуса в землянку командира была брошена бомба, которой контужено три офицера; в 1-й Кавказской артиллерийской бригаде выстрелом через окно ранен командир батареи»[47], и т. д. Часто «катализатором» убийств были солдатские погромы в прифронтовых городах, с разгромом винных складов, ставшие к тому времени обычным явлением (в одном Ржеве было разграблено 20 тыс. ведер водки), после чего пьяные толпы солдат и местных преступных элементов учиняли расправы над попавшими им в руки офицерами.
Один из примечательных документов того времени — рапорт командира 60-го пехотного Замосцского полка полковника М. Г. Дроздовского (будущего героя Белого движения) начальнику 15-й пехотной дивизии от 27 сентября: «Главное считаю долгом доложить, что силы офицеров в этой борьбе убывают, энергия падает и развивается апатия и безразличие. Лучший элемент офицерства, горячо принимающий к сердцу судьбы армии и родины, издерган вконец; с трудом удается поддерживать в них гаснущую энергию, но скоро и я уже не найду больше слов ободрения этим людям, не встречающим сверху никакой поддержки. Несколько лучших офицеров обращались ко мне с просьбой о переходе в союзные армии. Позавчера на служебном докладе о положении дел в команде закаленный в боях, хладнокровнейший в тяжелейших обстоятельствах офицер говорил со мной прерывающимся от слез голосом — нервы не выдерживают создающейся обстановки. Я убедительно прошу Ваше превосходительство довести до сведения высшего начальства и Временного правительства, что строевые офицеры не из железа, а обстановка, в которой они сейчас находятся, есть ни что иное, как издевательство над ними сверху и снизу, которое бесследно до конца проходить не может. Если подобный доклад приходится делать мне, командиру полка одной из наиболее дисциплинированных, в наибольшем порядке находящейся дивизии, то что же делается в остальной русской армии?»[48]
В рапорте начальник штаба Юго-Западного фронта (20 октября) отмечается, что отношение к офицерам, за исключением немногих частей, враждебное и подозрительное. Они постоянно подвергаются унижениям и оскорблениям, причем терпеливое перенесение обид офицерами и жертвы самолюбием еще больше раздражают солдат. Постоянно слышатся угрозы убийством, отмечены попытки избиения офицеров. То же — в донесении ген. кварта Северного фронта (27 октября): «Положение офицеров невыносимо тяжело по-прежнему. Атмосфера недоверия, вражды и зависти, в которых приходится служить при ежеминутной возможности нарваться на незаслуженное оскорбление при отсутствии всякой возможности на него реагировать, отзывается на нравственных силах офицеров тяжелее, чем самые упорные бои и болезни»[49].
Картина того, в каких условиях приходилось служить и выполнять свой долг офицерам, достаточно ясна. Перед лицом прогрессирующего развала армии, они старались делать все возможное для сохранения боеспособности частей и недопущения прорыва фронта, причем их усилия служили еще и поводом к солдатским самосудам. Постоянными стали явления, когда позиция оборонялась одними офицерами, а толпы солдат митинговали в тылу. Вот характерное сообщение от 22 октября: «11-й Особый полк по дороге на смену смешался с 12-м полком и фактически не существует. Штаб полка, офицеры и кучка солдат заняли окопы». В. Шкловский (бывший тогда комиссаром 8-й армии) писал: «Бывало и так, что австрийские полки выбивались одними нашими офицерами, телефонистами и саперами. Врачи ходили резать проволоку, а части не поддерживали»[50].
Наиболее тяжелым было положение офицеров в пехотных частях, кавалерийские обычно отмечаются в сводках в числе боеспособных и с высоким моральным духом. Однако разложение проникало и в них, вплоть до 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, о чем свидетельствуют протоколы заседаний солдатского комитета Кавалергардского полка с требованием изгнания офицеров. (Впрочем, это понятно, ибо офицеры гвардейской кавалерии и в конце войны представляли цвет российской аристократии, и одни их титулы резали слух бредившим революционными идеями солдатам.) «Описать, что происходит в полку (17-й драгунский), трудно. Оно в полном смысле этого слова неописуемо. Ненависть к офицерству, большевистская вакханалия, радость после краткого испуга (Корнилов!), словно гора у них спала с плеч»[51]. В Севастополе «ходить в форме было тяжело, и большинство офицеров обзавелось штатским платьем, да и то, если оно было приличное, то получался — «буржуй», а, следовательно, ненависть и издевательство толпы»[52].
Офицеры разбились по группам, чуждым и даже враждебным друг другу: одни «поплыли покорно по течению», другие — объявили себя сторонниками Временного правительства, третьи, отрешившись от всяких дел, ждали возможности уехать домой, четвертые же понимали, что и дома им не удастся обрести покой, пока не будет сброшена революционная власть. Некоторые (из более благополучных артиллерийских частей), как это проявилось на офицерском съезде 3-й армии в конце сентября, опускались до того, что в угоду комиссарам Керенского, полагавшим, что «революционные солдаты (как сознательные граждане) не могли оскорблять офицеров за требования дисциплины», возлагали вину на… самих же травимых своих пехотных собратьев, обвиняя их…»в недостаточной культурности». Возмущение такими выступлениями было велико (при штабе армии тогда находилось до сотни офицеров, вынужденных оставить свои части за то, что в условиях революционного времени осмелились требовать дисциплины и стоять за продолжение войны). На том же съезде была зачитана резолюция офицеров 24-го пех. полка, гласившая, что если не будут предприняты меры по восстановлению порядка, то они будут считать себя свободными от службы. «Мы знали и понимали, как нужно бороться с врагом внешним, но превратились в ничто перед врагом внутренним, перестав быть едиными, даже более — становясь враждебными друг другу. Да! Не было приказов начальников, не было руководства… Но… неужели корпус офицеров живет и действует только распоряжениями сверху, а не выявлением и проявлением духа и дел снизу? Нет возможности бороться? Нужно найти эти возможности… нужно их создать!», такие суждения высказывали будущие добровольцы[53].
Стали все явственнее проявляться и националистические настроения части офицеров, главным образом украинцев (в сводках отмечалось отрицательное влияние «некоторых офицеров, неспособных отказаться от узконационалистической пропаганды»), что было явлением, для русской армии ранее совершенно неслыханным. В условиях, когда происходило выделение украинцев в некоторых частях в особые батальоны, такие офицеры (все они, разумеется, были случайными в армии людьми из сельских учителей и т. п.; кадровому офицеру ничего подобного в голову прийти не могло), способствовавшие этому процессу и межнациональной розни, играли исключительно вредную роль (именно они составили потом основу комсостава петлюровских войск).
