С. Волков - Русский офицерский корпус

Волков Сергей Владимирович

Русский офицерский корпус

Введение

До недавнего времени офицерский корпус русской армии рисовали обычно в мрачных тонах. Да и как иначе: офицеры были ядром, душой белого движения, которое на полях гражданской войны отстаивало идею великой России. В этой битве они приняли на себя главный удар, они же стали основным объектом красного террора. Лишь сравнительно небольшой их части удалось спастись на чужбине. Что ожидало их на родине, показывает судьба многих тысяч офицеров, поверивших на слово некоторым большевистским лидерам и оставшихся в Крыму после эвакуации русской армии: почти все они были зверски истреблены.

Русский офицер, с точки зрения идеологов новой власти, был просто преступником. Потому в конечном итоге трагической участи не избежали ни те, кто после революции ушел от борьбы, отрекся от прошлого и профессии, ни те, кто все же пошел на службу к большевикам. Всем им в подавляющем большинстве пришлось разделить судьбу жертв 1917–1920 гг. только потому, что когда–то они гоже носили золотые погоны и были опорой государства Российского. Сразу после гражданской войны начались их аресты и расстрелы, и в ходе нескольких таких кампаний (как их называли, «офицерских призывов») к началу 30–х гг. с бывшими офицерами было в основном покончено.

Целенаправленно убивалась и память о них. Уничтожалось все, что было связано с «царскими сатрапами», — сносили памятники, сбивали мемориальные доски с именами офицеров, разрушали воинские кладбища, ликвидировали военные музеи и т. д. Было сделано все, чтобы в представлении новых поколений с образом русского офицера, доставившего столько неприятностей строителям и: много рая», связывались самые отрицательные черты. Офицерские погоны стали символом абсолютного зла. Сурово преследовалось любое положительное или хотя бы сочувственное изображение офицеров в литературе и искусстве (достаточно вспомнить реакцию на булгаковские «Дни Турбиных»). Одновременно усилиями целой плеяды «пролетарских писателей» от В. Билль — Белоцерковского до I Соболева создавался карикатурный портрет российского офицерства как скопища негодяев и подонков — злейших врагов «трудового народа».

Так что же и откуда мог знать средний «советский человек» о русском офицерстве, представления о котором формировались под влиянием тенденциозных кинофильмов и такой же литературы и в некоторой степени — из русской классики, которая лишь выборочно была дозволена.

Положительные образы офицеров появились в советской литературе со времени Великой Отечественной войны, когда суровая необходимость заставила–таки отбросить наиболее одиозные догмы «революционного сознания» и опереться на сознание патриотическое. Но и тогда соотношение положительных и отрицательных образов офицеров строго дозировалось, и первые, как правило, должны были составлять или исключение, или, во всяком случае, меньшую часть.

Сложнее обстояло дело с русской дореволюционной литературой, которая никогда не ставила задачей изображение «классовых противоречий в армии» и вообще никакого «социального заказа» не исполняла и не задавалась целью показать «типичных представителей» русского офицерства. Русская военная публицистика и произведения большинства русских писателей советскому читателю вообще известны не были. Что касается «классики», которую спрятать было полностью все–таки нельзя и которая содержала довольно много привлекательных офицерских образов, то тут выручало привычное советскому человеку со школьных лет «литературоведение». Если на положительных образах офицеров внимание не акцентировалось, то отрицательные, напротив, всячески выпячивались и трактовались как типичные для всего офицерства. Более того, зачастую даже образы, задуманные и выведенные писателем как положительные, в советской трактовке выглядели как отрицательные.

Но в основном советский интеллигент (слой которых и определял в стране «общественное мнение») судил о русских офицерах по произведениям себе подобных — таких же заполитизированных, обманутых пропагандой «мастеров художественного слова». Кинематографических и литературных образов считалось вполне достаточно, в более основательных источниках информации советский интеллигент необходимости не ощущал. Впрочем, объективной информации старались и не давать.

Вообще нелюбовь к «цифрам и фактам» — характерная черта советского образа мышления, и в таком «скользком» вопросе, как освещение дореволюционных реалий (в том числе и офицерства), она проявилась в полной мере. «Труды советских ученых» полны общих спекулятивных рассуждений и бездоказательных штампов, но крайне бедны конкретным материалом. Неудивительно, что и в отношении офицерства у нас пет серьезных исследовательских работ, но зато мы имеем великое множество разглагольствований и упоминаний всуе о «реакционной военщине», «милитаристской касте» и т. п. Обнародование правдивой информации о составе и имущественном положении офицерского корпуса грозило разрушить основные догматы, связанные с установлением советского режима и побудительными мотивами поведения противников новой власти.

Итак, советскому человеку следовало знать, что русские офицеры представляли собой весьма неприглядное зрелище. Они: а) пыли глуповаты и невежественны»; б) «отличались ретроградством и противились прогрессу»; в) «плохо обращались с солдатами, за что те их ненавидели»; г) «пьянствовали, развратничали и предавались прочим порокам»; д) «обладали низким профессиональным уровнем» и т. д. и т. п.

В советской историографии общим местом стали штампы типа того, что офицерство «формировалось преимущественно за счет выходцев из имущих слоев, потому что успешно выполнять функции |,1щиты интересов господствующих классов могли только глубоко заинтересованные люди»; офицерский корпус был «буржуазно–помещичьим», состоял из «выходцев и представителей эксплуататорских классов», «комплектовался из помещиков и буржуазии». Советские историки (уровень информированности подавляющего большинства которых немногим отличается от уровня прочих советских людей) вполне серьезно могут полагать, например, что чуть ли не каждый офицер до революции непременно имел «поместье» и вообще был в несколько раз состоятельнее «простого труженика». Причем представления эти касаются и последних — до 1917 г. — 50–60 лет существования российской государственности (в отношении более раннего времени никаких попыток изучения офицерства новее не было). Особенно забавно появление слова «буржуазный» относительно состава офицерства: должны же офицеры быть представителями «господствующего класса» — а поскольку считается, что после 1861 г. наступил «период капитализма», то, значит, логично им происходить из «буржуазии». Что ничего общего с действительностью это не имело, многие и не подозревали.

Впрочем, вряд ли стоит вспоминать всю несуразицу, нелепости, высказанные по адресу русского офицерского корпуса. Они диктовались вполне понятными соображениями. Весьма интересно, кстати, и такое явление. Если применительно к более давним временам о русском офицерстве (и о русской армии вообще) еще можно было говорить вполне уважительно, то чем ближе к 1917 г. — тем прохладнее следовало о нем отзываться. Так, воспевать подвиги героев 1812 г. можно было беспрепятственно, чуть меньшую популярность имела оборона Севастополя, еще реже (в основном по круглым датам) писали о героях Шипки и Плевны, почти не вспоминали о защитниках Порт–Артура, и надо было быть уж очень большим оригиналом, чтобы сказать доброе слово о сражавшихся на полях первой мировой войны. Казалось бы, героизм есть героизм, но проявлять его становилось по мере приближения революции все более неуместно: разрушить «до основанья» Россию пора, а они все «за Пору, Царя и Отечество» воюют…

И все–таки, несмотря на все усилия коммунистической пропаганды, окончательно опошлить и извратить представление о русском офицерстве не удалось. Оно было таким, каким было, и память, которую оно оставило о себе, не смогли стереть десятилетия оплевывания. Даже на уровне массового сознания со словами «русский офицер» связываются такие понятия, как благородство, честь, чувство собственного достоинства, верность долгу. Для среды, сохранившей до известной степени традиции дореволюционного культуроносного слоя, должное представление о русском офицерстве естественно. Были же, есть помимо «соцреалистических» творений и такие строки:

Вы, чьи широкие шинели

Напоминали паруса,

Чьи шпоры весело звенели

И голоса,

И чьи глаза, как бриллианты,

На сердце оставляли след, —

Очаровательные франты

Минувших лет!

До тех пор пока хотя бы среди части общества будут жить понятия и ценности, свойственные людям, носившим в России офицерские погоны, не изгладится и память о русском офицерстве.