Жак Эрс - Людовик XI. Ремесло короля

Король Франции имел дело не только с врагами, сплотившимися против него. Часто ему приходилось вести одновременно две-три операции на фронтах, сильно удаленных друг от друга. Поэтому он был вынужден беспрестанно вступать в переговоры, чтобы обезоружить хотя бы одного из своих противников на какое-то время. Настоящего мира не было, были только перемирия, заключенные с большим трудом и на непродолжительный срок, которые к тому же плохо соблюдались и имели целью выйти из одного сражения, чтобы плотнее ввязаться в другое. Королевство, по сути, постоянно находилось в состоянии войны, и время передышки, вырванное у одного врага, позволяло только собрать силы в кулак против другого: король затягивал переговоры под Лектуром или в Руссильоне, поскольку не мог оттянуть войска с фронта на Сомме; подписывал «мир» с бургундцами, чтобы нанести удар на юге и покарать мятежников из Пер-пиньяна. Нескончаемые переговоры с англичанами, с Уор-виком или Эдуардом IV, обмены посольствами, несколько двусмысленное и зачастую сомнительное участие в английской Войне роз — все эти проекты и демарши были продиктованы той же заботой об обеспечении нейтралитета или сочувствия со стороны соседей.

Так каким же мы видим Людовика XI? Поднаторевшим в искусстве водить соперника за нос, убаюкивающим его красивыми обещаниями, заставляющим сражаться за свои интересы? На сей раз всё сходится, и легенда согласуется с действительностью.

1. Король-самодержец

Пожалуй, Людовик первым во Франции стал придавать такое большое значение посольствам. Порой он увеличивал их количество почти до абсурда, пристально следя за ними, держа все нити в своих руках. Владение искусством вести переговоры, которое по праву принесло ему репутацию тонкого обольстителя, ловкого и упорного, никогда не идущего на попятную, на всем протяжении его правления было, наряду с войной, главным инструментом политики, простирающейся одновременно на множество предприятий и планов.

Король намеревался вести политику единолично. Людям, которые его представляли, обычно вручали верительные грамоты со славословиями в его адрес. В отличие от Милана или Венеции, у которых он многому научился, он никуда не отправлял посла на несколько лет. Единственным постоянным его представителем был кардинал д'Этутвиль в Риме, который оставался там, поскольку хорошо знал священную коллегию. Во всех других местах «послы» исполняли лишь одно конкретное поручение, после чего тотчас возвращались. Не всегда эти поездки держались в тайне, однако они ни разу не принимали вида пышных посольств, какие Карл VII некогда отправлял в Рим, — посольств, состоявших из церковных иерархов и высших королевских сановников, окруженных неслыханной роскошью. Посольства Людовика XI были много скромнее. Разумеется, его людям щедро возмещались расходы и выплачивалась награда за успешное выполнение их миссии, однако они никоим образом не олицетворяли собой королевского величия. Они отправлялись в путь с небольшой свитой, просто чтобы изложить волю своего государя, успешно провести переговоры и отчитаться за поездку, зная, что ее всю разберут по косточкам.

Король великолепно этим пользовался, порой даже противопоставляя одних послов другим. Этутвиль находился в Риме, однако Людовик каждый год направлял туда одного-двух послов, чтобы вести речь об отдельных делах: избыток предосторожностей и способ сбить с толку собеседника. А Коммин, хорошо знавший, о чем говорит, напоминал, что зачастую, через две-три недели после отъезда одного из своих людей, король посылал других, так что если первые «уже открылись», но еще не получили ответа, вторые не знали, что и сказать.

Судя по его инструкциям, а также письмам, важно было не столько сделать предложения, сколько понаблюдать за сильными и слабыми сторонами соседа, а главное — ценой туго набитых кошельков заручиться сообщничеством людей, на которых можно было положиться. «Вы не сумеете, — писал Коммин, — послать столь добрых и надежных шпионов, которые бы все видели и слышали». Король не брезговал пользоваться услугами настоящих шпионов, людей без чести и совести, которые должны были оставаться неузнанными.

Некоторые, к его досаде, были разоблачены и обвинены в подлых интригах. Так стало с Донато де Конти, главным действующим лицом заговора, который в 1477 году плели дядья молодого герцога Миланского Джованни Галеаццо Сфорца против герцогини Бонны. Этот Конти умер в тюрьме замка Монца, а Людовик XI, тайно его поощрявший, вызвал всеобщее возмущение, когда, узнав о его смерти, заявил, что герцогиня велела его отравить. Он поплатился за свои слова: ему тотчас ответили, что Конти умер от приступа подагры и от болезни, подтачивавшей его уже долгое время; если Его Величество не верит, пусть пришлет кого-нибудь из своих людей, чтобы эксгумировать тело и изучать его, сколько угодно. Только пусть примет во внимание, что «это был безмозглый человек и такой неотесанный, что любое дело могло обратиться во вред в его руках».

Послы не были специалистами своего дела. Выполнив поручение, они возвращались к исполнению прежней должности. Людовик не стремился найти или подготовить профессионалов; не подбирал он послов и сообразуясь с их личными качествами или связями с правящей фамилией. Как и во всем остальном, он старался держать в отдалении людей, возглавлявших посольства во времена Карла VII, и обращался к новым, постоянно их меняя и никогда (или очень редко) не поручая одному и тому же лицу несколько дел подряд. Никто не имел возможности составить себе репутацию ловкого переговорщика или завязать отношения с советниками двора, к которому был направлен. Посланников было очень много, они принадлежали ко всем слоям общества, всем государственным и придворным службам: нотариусы и секретари, казначеи и сборщики податей, королевские советники (Дориоль и Морвилье), губернаторы и сенешали, военачальники (Шарль д'Амбуаз, Луи и Жан де Рошешуар), церковники (Жан Кёр, сын Жака, архиепископ Буржский, Тристан д'Ор, епископ Эрский, Луи д'Аркур, епископ Байё) и даже принцы и вельможи (бастард Людовик Бурбонский, Жан д'Арманьяк, Филипп, граф де Бресс).

По существу король терпел только исполнителей его воли и верных людей, которые многим были ему обязаны; и тут, как во многих других областях, он был врагом вельмож, которые могли без него обойтись, и естественным другом разночинцев. Он чувствовал в себе силы всем руководить и называл себя самым ушлым дипломатом в королевстве, умеющим скрывать и обманывать. Прежде всего — уметь ввести противника в заблуждение. Тот, кто был на это неспособен, не заслуживал его доверия: «Меня уверяли, что вы более ловкий обманщик, чем англичане. Понадеявшись на это, я обманулся. Клянусь своим телом, вы более туда не отправитесь, я натравлю на них другую свору». Боязнь оказаться обманутым превратилась в наваждение: «Они лгут вам, лгите лучше!» Недоверчивый, проницательный и постоянно настороже, тонкий дипломат должен ничего не принимать за чистую монету, никому не верить. Осенью 1478 года папа отправил к нему с посольством Джованни Андреа де Гримальди и епископа Фрежюсского, но король навел справки и тотчас сообщил своим людям: «Нас должным образом предупредили о том, что оный епископ Фрежюсский и прочие явились, дабы скрыть свои намерения и обвести нас вокруг пальца». С самой своей юности и в годы изгнания, а потом в Перонне и при других, менее опасных, но столь же щекотливых обстоятельствах, он научился себя держать и скрывать свои чувства; он был уверен в себе и тем кичился: «Если папа говорит, что я разгневался и должен успокоиться, он плохо меня знает, ибо меня не столь легко взволновать, как он считает, а потому и не стоит успокаивать» (герцогине Миланской).

В инструкциях агентам оговаривалась любая мелочь. Он диктовал им, что следует предпринять, как и с какой целью: «Оставайтесь во Франшизе (Аррас. — Ж. Э.) и прикиньтесь хромым» (тяните время). Хорошо выполнить поручение значило прежде всего завоевать доверие противника, успокоить его красивыми словами и усыпить его бдительность. В марте 1477 года, вскоре после гибели Карла Смелого, Уильям Гастингс находился в Кале с 1000—1200 лучниками, чтобы прийти на помощь французам. Но фламандцы могли этим обеспокоиться, встревожиться и вооружиться: «говорите фламандцам все, что в голову взбредет», объясните, что, хотя англичане уже здесь, король тут ни при чем, а это Маргарита Йоркская, вдова герцога Бургундского, позвала их, чтобы похитить наследницу Марию Бургундскую.

Король требовал точных донесений, не только путевых рассказов и сообщений о встречах, а настоящих протоколов. Своих людей он принимал сначала один или в очень узком кругу советников, и если они приносили дурные вести, то, чтобы «не пугать народ», говорил им, что следует отвечать на расспросы. Конечно, он не всегда был доволен и лично выражал свое неудовольствие тем, кто не следовал его наставлениям буквально. Шарль де Мариньи, епископ Эльнский, с опасностью для жизни провел двадцать шесть месяцев в Англии, ведя переговоры о заключении мира; его дом разграбили, на слуг напали на улице, его жизнь была под угрозой, а по возвращении его ждали лишь суровые упреки, поскольку он включил в мирный договор герцога Бретонского и Максимилиана Австрийского. Робер Гаген, отправленный с поручением к немецким князьям, чтобы попытаться воспрепятствовать браку между Марией Бургундской и Максимилианом, встретил очень плохой прием и был вынужден спешно покинуть Майнц, ничего не добившись. Когда он явился для отчета к королю, тот повернулся к нему спиной, не пожелал с ним разговаривать и только бормотал нескончаемые молитвы.