Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)
правительственным панам лет за десять до
*) Польское хозяйство.
245
Косинщины. Он говорит, что паны держали Козаков на Татар, как собак на волков,
но, побивши Орду, не платили им жолду, и тем приводили к новым бунтам *). То же
самое можно сказать и о вознаграждении жолнеров за службу, вечно несвоевременном.
Едва кончилась в Варшаве конвокация, как получено было известие, что козаки
взяли приступом опору панской колонизации, ранговый город коронных гетманов,
„арсенал Речи Посполитой", Бар, по древнерусскому названию своему—Ров. После
отчаянной и безуспешной защиты города и замка,воинственная подольская шляхта
вопияла к варшавянам своим окатоличенным голосом: „Спасайте же хоть муры и
костелы, если уж не нас, братьевъ"! Но варшавяне умели только долячить русских
людей на их пагубу, а спасать и самих себя не умели.
Одновременно с жаждавшими войны Подолянами и миротворец Кисель жаловался
Оссолинскому, что козаки опустошили больше прежнего eroJPonjj^№ Перебийнос (пе
смотря на сказочный приков к пушке) вырезал по своему обычаю Межибож.
Во время нового грабежа гостеприимной Гощи (повествовал горестно Свентольдич)
козаки схватили юркого монаха, Отца Ляшка, и, не взирая на его православие,
положили среди улицы, и до такой степени избили киями, что его благочестивый
патрон сомневался, будет ли он жив. Козаки (продолжал Кисель) взяли у него все
письма и какой-то „патент от примаса". (Видно, и Ляшко принадлежал к таким
православникам, как сам Кисель и его приятель, митрополит). Три дня гостили
хмельничане в Гоще, как во время оно Наливайцы в Яссах, распуская кругом загоны по
имениям горынских помещиков Сопиг, Нарушевичей,. Хребтовичей и многих других,
носивших малорусские имена **). „Десятка полтора бо-
*) Печатные брошюры, распространяемые между сеймующими панами,
заслуживают прилежного изучения. Biblioteka Polska г. Туровского напечатала их
несколько, но в нее не вошла весьма редкая брошюра: 0 nowych Osadach: Sиobodack
ukraiimych Zdanie i Rozs№dek, напечатанная без означения года и имени автора, но по
шрифту и правописанию относящаяся к XYI столетию. Не думаем, чтобы заслуженный
перед наукою издатель отверг ее потому, что в ней высказано много неприятной для
Поляков правды.
**) Один весьма талантливый польский писатель, видя в моей „Истории
воссоединения Руси" восстановленные по малорусскому произношению имена наших
полонизованных Русичей, знаменитых в истории Польши, спрашивает печатно в
недоумении, для чего я ото делаю. Отвечаю ему: для науки, для
246
чек вина" (писал Кисель, забывая, в своем новом горе, о том, что козаки, по его
прежнему донесению, допивали остатки медов) „и несколько десятков бочек меду пили
(у меня) день и ночь, потчивая моих же хлопцев, равно как и соседних, а что осталось,
пороздавали мужикамъ".
Уведомив об окончании этой, как назвал он, трагедии, Кисель доносил, что, по
словам посланных языков, Хмельницкий собрал уже 120.000 войска, сверх
Кривоносова корпуса, и стоит под Янушполем, невдалеке от Любартова. „Видя" (писал
разочарованный миротворец), „что мы не спешим собирать войско, что главные наши
деятели" (следовательно Заславский, Конецпольский'и Остророг) „безсильны, что все,
в страхе, показывают неприятелю спину (terga dederunt omnes), „и никто не хочет
заглянуть ему в глаза,— мужики делаются смелыми, и все пристают к этим войскам,
или козацким, или мужицким, или разбойничьимъ".
Так наш Адам Свентольдович, сам того не замечая, повторял то, что давно
проповедывал глас вопиявшего в панской пустыне Вишневецкого. Но ему было тяжело
расстаться с великою своей надеждою на памятник любви к отчизне, и потому
Хмельницкий представлялся ему (если не он представлял Хмельницкого)
действующим вопреки собственной воле. Толпа черни (multitudo plebis), по его словам,
не допускала козацкого гетмана до примирения с панами. Кисель даже предполагал,
что эта multitudo plebis перебила послов Хмельницкого на обратном пути из Варшавы,
поэтому де и его (Киселевы) письма не доходили до Хмельницкого (а о прикове
Кривоноса к пушке перед глазами Ляшка молчал). Так умел козак морочить панскую
голову Свентольдича.
В надежде на мировую, панские ополчения собирались вяло. Хмельницкий, в
письмах своих к предводителям коронных сил,
науки самопознания. В нашем „домашнем старом споре, уже взвешенном судьбою^,
интересно видеть, насколько польский элемент был увлекателен для русского, и как
потом русский элемент восторжествовал над всеми польскими приманками (о
принуждениях молчу). Что Поляки умели торжествовать над Русью посредством Руси,
э то составляет гордость польского имени. Почему же нам не гордиться сознанием, что
без нас, русских людей, сами по себе Поляки были бы еще больше несостоятельны в
войне и политике, чем они есть ныне, когда, в лиде нолонизованных Русичей, владеют
значительною частью древней русской почвы и пользуются присвоенною Польше
славою множества русских имен?
.
247
только и говорил, что о помиловании, о своих усилиях приостановить пролитие
христианской крови да о страшном свирепстве князя Вишневецкого, который будто бы
один и мешал ему привести Козаков к миру с панами. Кроме панских ополчений,
войско состояло из охочей шляхты. Шляхта известного повета записывалась в одну
названную по имени повета хоругвь; из нескольких хо ругвей составлялся полк,
называвшийся по соответственному воеводству. Этак вся Польша имела в войске
представителей своего Шляхетского НародаПо решению конвокационного сейма,
входившие в состав ополчившейся шляхты паны, в числе 24, составляли род совета,
которому дано было право принимать участие в походных распоряжениях.
Сборным пунктом ополчений, вооруженных для защиты отечества, было назначено
местечко Глиняны, верстах в 30 к востоку от Львова. Вишневецкий колебался между
негодованием на своих собратий и злобою к опустошителям края. Он выдвинулся с
преданными ему людьми к Константинову. Лично на Доминика Заславского и его
товарищей триумвиров не за что было ему гневаться. Князь Доминик не искал
первенства: оно принадлежало ему в Речи Посполитой по обширности его владений,
как императору между королями. Система обороны Польши была построена на том,
чтобы великие паны, расходуя деньги и боевые средства на защиту края, одушевлялись
мыслью о защите своих имений, и паны избрали Заславского первенствующим
военачальником именно потому, что „большая половина Козаков Хмельницкого
состояла из его подданныхъ*. Что касается товарищей князя Доминика, то они были
приданы к нему—один в виде дополнения скудных его познаний, а другой—для
поддержки его трусливого духа. Вишневецкий это знал, и был доволен публичным
уничижением диктатора.
Еще больше был он доволен, когда богатейший землевладелец, сознавая свое
ничтожество, стал искать союза с ним, отверженцем польских законодателей. Эти два
представителя широкого можновладства были соперники в любви. Оба они искали
руки прекрасной Гризельды, и Гризельда предпочла самого воинственного пана самому
богатому, несмотря на то, что, по понятиям общества, он был завидным по
преимуществу женихом. Забывая оскорбление панской гордости в виду опасности для
своего государства в государстве, князь Доминик смирялся перед обеднелым и
уничиженным князем Иеремией:
248
.
Вишневецкий был богат преданностью лучших воинов польских и благороднейших
польских умов. На поругание сеймового большинства, знаменитое нравственными
преимуществами меныпиншинство возвышало Вишневецкого публичными
демонстрациями. Многие, прибыв под ГЛИИИЯНЬГ, не хотели повиноваться князю
Доминику, и перешли под знамя князя Иеремии. Вообще люди независимого
хариактера и положения поступали здесь относительно Вишневецкого и Заславского по
малорусской пословице: „лучче з розумным згубити, ниж из дурным знайти". Даже
младший из триумвиров, Александр Конецпольский, присоединился, с ополченцами
своими к тому, которого доматоры провозглашали едва не вторым Хмельницким.
Так, из наследственного опасения панов, чтобы в Шляхетском Народе не явилась
диктатура, образовалось два лагеря, из которых в одном недоставало предводителя, а в
другомъ—предводимых. В Гомеровской Греции, в нашей федеративной Руси и в
поглотившей было нас, Малоруссов, феодальной Польше повторялись одни и те же
