Виталий Полупуднев - У Понта Эвксинского (Том 2)
Словно в подтверждение этого, во многих местах опять вспыхнули виллы богатых "царских друзей", подожженные рабами-заговорщиками. Участились побеги городских невольников. У западных рубежей немало задерживали молодых крестьян, они покидали сельские общины, чтобы сменить серп жнеца на копье разбойника. Это массовое стремление рабов и крестьян уйти из-под власти царя и хозяев называли "анахорезис" и наказывали за него жестоко.
Вольнолюбивые мечты народа с приходом весны ожили, тысячи сердец забились в радостной тревоге. А к пантикапейскому акрополю, как невидимые химеры, поползла страхи и опасения. В коридорах дворца стало еще более мрачно. Все чувствовали, что над царством Спартокидов занесен меч, готовый обрушиться со страшной силой. Достаточно ничтожного повода - и меч скифского нашествия падет на Боспор, как на голову легендарного Дамокла.
Саклей не спал ночами, рассылая по городу усиленные отряды наемников. Он уже вооружил городских гоплитов, заставил их снять со стены заржавленные мечи и шлемы, облечься в доспехи и выйти на улицу в непривычном воинском виде. Пора городских ополчений миновала, ее сменило наемничество. И лишь в ожидании больших бедствий царский сатрап решился обратиться к эллинской общине Пантикапея за помощью.
Соглядатаи толпами шныряли во всех концах города, подслушивая и подглядывая. Вокруг рабских эргастериев и жилищ топтались отряды дандариев. На ночь ворота города запирали, как перед осадой, а улицы перегораживали бревнами, утыканными железными колючками.
Но все эти усилия, направленные прежде всего против собственного народа, напоминали собою попытку удержать растопыренными пальцами воду, хлынувшую через плотину. Серые потоки нищего люда переполняли Пантикапей, на рынке стоял гомон, тысячные толпы обсуждали последние события. Рабы, искусно минуя стражу, оказывались на городских улицах, бродили кучками, шептались, а при виде вооруженных патрулей рассыпались кто куда. Ночами горожане вскакивали со своих постелей и прислушивались к крикам и топоту под окнами. Сотворя молитву домашним богам, зевали, ощупывали рукояти мечей у изголовья и опять укладывались рядом с супругами, бормоча:
- Опять грабителей и смутьянов ловят!.. И рабы обнаглели!.. О Зевс, что творится!..
2
В каменном домике среди тихого сада ничего не знали о тревожных веяниях последних дней. Вдали от города расположилась эта малозаметная вилла-хуторок, куда хитроумный Саклей спровадил Гликерию по неизвестный ей причинам.
Отправляя сюда девушку, старик говорил ей, чтобы она не спешила возвращаться, так как все делается для ее блага. Доверенный раб Аорс проводил ее сюда вместе с Евтаксией. Ей понравился этот цветущий уголок, окруженный с одной стороны виноградниками и полями, а с другой нетронутыми плугом угодьями для охоты. Волшебная тишина царила вокруг, нарушаемая лишь птичьими голосами да жужжанием пчел. Заунывные песни рабов и крестьян, занятых полевыми работами, не достигали уютной усадебки. Шумный Пантикапей казался отсюда очень далеким.
Гликерия, обласканная старым лохагом, доверяла ему вполне, хотя и не могла сообразить, зачем ему потребовалось тайно увезти ее в деревушку, тем более что во многих местах хоры продолжали бесчинствовать грабители. Смутно она угадывала в этом стремление старика оградить ее от происков Алкмены, ненавидящей ее и готовой нанести удар из-за угла. Эта догадка еще больше укрепляла в ее душе доверие к Саклею.
Гостья была приятно поражена предусмотрительностью и заботливостью покровителя. Вместо сарая с земляным полом и открытым очагом ее ожидал благоустроенный небольшой домик с двором. Высокий забор надежно преграждал путь любому злоумышленнику. Рядом с домом стояла пустующая сейчас давильня для винограда, за которой располагался густой сад с вишнями и яблонями. К ее приезду все было убрано по-праздничному. Дворик белел от морского песка, деревья в садике подрезаны в подвязаны, чтобы их ветви не били по лицу. На холмике среда розовых кустов красиво возвышалась крытая беседка с удобными скамьями.
- Госпоже будет ой как хорошо отдохнуть в этой тиши! - с лукавой почтительностью поклонился ей Аорс.
Девушка оглядела этого человека, с неестественно вытянутым вверх бритым черепом, и сразу определила его происхождение из того племени, в котором принято туго бинтовать головы младенцам. Отец немало воевал с такими вот длинноголовыми, они говорят на аланском диалекте.
- Хорошо, я довольна,- сухо ответила она, чувствуя инстинктивную неприязнь к самоуверенному рабу, Саклееву наперснику.
Однако ей пришлось еще более удивиться, когда она вошла внутрь дома. Здесь все казалось взятым из дворца самого царя. Темно-вишневые индийские ковры, бронзовые светильни, складные стульчики-дифры и изящные столы на резных ножках, старинные красно-фигурные вазы и курильницы благовоний с изображением птицеголового бога - все это выглядело предназначенным для удобств какой-то более важной особы, чем она. "Зачем все это?" - подумала Гликерия, озадаченная такой чрезмерной заботливостью и щедростью Саклея. Лукавая ухмылка Аорса показалась двусмысленной. Неясное ощущение неведомой опасности шевельнулось в груди, но тут же прошло.
Саклей предусмотрительно доставил сюда шкаф с книгами, но лишил степную красавицу самого дорогого для нее удовольствия - верховой лошади. Она охотно променяла бы рукописные желтые пергаменты на плохонького мерина, хотя бы без седла.
Потянулись дни сытой и богатой жизни в затворничестве, скучные и так похожие один на другой. Гликерия не понимала вкуса в тишине и уюте деревенской жизни, перед нею мелькали шатры отцовского войска, конские табуны и ночные скачки неведомо куда сквозь дождь и ветер, как бывало когда-то. О, как хочется глотнуть на галопе свежего воздуха... Но нужно смириться. Старый и умный покровитель знает, что делает. Не следует сердить его, ведь он печется об ее счастье.
Вздыхая от вынужденного безделья, девушка училась у Евтаксии вышивать красными нитками на белых телячьих шкурках, ходила по саду, слушая стрекотание кузнечиков. Выходила на степную дорогу, чтобы встретить вечером стадо коров, окруженных мошкарой. Коровы дышали молочным духом, их печальные глаза напоминали глаза страдающей Ио, которую ревнивая супруга ветреного Зевса превратила в корову. Девушка думала, что Алкмена тоже, пожалуй, не прочь сделать с нею самой что-нибудь и похуже.
Гуляя по саду, она передумывала заново все свои приключения в дивилась им. Перед ее мысленным взором проходили образы людей, с которыми ей пришлось встретиться в Пантикапее. Ее многое приводило в изумление. Прежде всего - удивительная доброта и заботливость Саклея, бескорыстно помогающего ей в делах. И столь же многое в сложном круговороте пантикапейских событий было для нее совершенно непонятным. Ее пониманию была доступна лишь внешняя сторона событий, но она терялась, когда делала попытку проникнуть в их глубину, и отдавалась на волю судьбы и всесильных богов.
Дойдя до конца сада, она увидела, что ее раба Евтаксия, опасливо оглядываясь, что-то просовывает сквозь щели палисадника, за которым мелькали лица деревенских детей.
Евтаксия жалела маленьких туземцев, любопытных и голодных, всегда готовых разразиться беззаботным смехом, несмотря на свою изможденность и вздутые от травяной жвачки животы, и тайком носила им объедки со стола.
Юные сатавки, блестя глазами, толпились за оградой в разговаривали со служанкой, как со старой знакомой.
- Ты что делаешь? - строго в удивленно спросила госпожа, застав рабу за странным занятием. - Ты вымениваешь у этих детей какие-то коренья? Зачем они тебе? Уж не хочешь ли ты варить из них приворотное зелье?
Ребятишки с криками исчезли в непроходимых зарослях лебеды и лопухов. Евтаксия быстро обернулась и стояла несколько смущенная.
- Нет,- ответила она, бросая в траву коренья,- я не варю, госпожа, зелья, не обучена этому. Видишь, я бросила эти корешки, они мне не нужны.
- Странно. Зачем же ты держала их в руках? А ну, подай сюда!
Евтаксия наклонилась и подняла корень, похожий на серую высохшую змейку. Гликерия осторожно взяла его розовыми пальцами и рассмотрела со всех сторон.
- Ты что-то кривишь душой, Евтаксия. А ну, говори правду, если не хочешь рассердить меня.
- Скажу, скажу, госпожа,- вздохнула та,- дай я разломлю корень.
И, раскрошив беловатую мякоть, стала класть ее кусочками в рот и жевать, слегка морщась.
- Это, милостивая госпожа, съедобный корешок, которым питаются дети крестьян, ибо хлеба у них нет давно. Они все уже съели - мякину, отруби, солому, что помягче. А сейчас самое голодное время. Взрослые варят кашу из травы и коры деревьев, а ребятишкам собирают вот эти коренья. И сами дети ищут их всюду. От этих кореньев дети становятся бледными, животы у них отвисают или вздуваются.
