Виталий Полупуднев - У Понта Эвксинского (Том 2)
- Я думаю, государь, это можно сделать во время твоего выезда на охоту.
- В твоем доме, на Железном холме?
- Нет, государь, не там. Дело в том, что моей, племяннице надоело общество молодых друзей, их разговоры в притязания. Она жаждет уединения, хочет молиться, читать книги. Ее утомили все эти грубые развлечения.
- Да? Она так серьезна? Сама возжаждала уединения?
- Сама, государь.
- Так она не захочет встретиться со мною?
- Она ищет просвещенного общества, хотела бы послушать человека большой учености, ибо отец не мог многого дать ей, будучи солдатом.
Тщеславный Перисад считал себя самым образованным человеком Боспора. То, что он услыхал от Саклея, как нельзя более льстило ему. Кто, как не он, может быть интересным и просвещенным собеседником? Он уже представлял себя в роли наставника молодой красавицы, видел ее восхищенный взор и то внимание, с которым она слушает его пересказы из знаменитого труда Демокрита "О симпатии и антипатии живых существ, растений и камней". Положительно, этот Саклей весьма добронравный старик, а его племянница достойна царского внимания.
- Но такие беседы ведутся без свидетелей. Охота не подходящее место для бесед, просвещающих ум и душу,- заметил царь.
- Справедливо. Но охота - для молодежи. А ты во время охоты можешь отлучиться. То укромное место, где Гликерия думает предаваться молитвам и чтению, не столь далеко от охотничьих угодий.
- Это интересно! Ты развлечешь меня, Саклей! Мне надоели эти стены, эти люди, приемы и вечные неприятности. Я хочу непринужденно побеседовать с тобою и твоей племянницей в стороне от людей. Но когда?
- Когда прикажешь, государь.
- Как можно скорее готовь охоту!
После этого разговора на Железном холме началась подготовка большой охоты по первому снегу. Выезживали десятки лошадей, собирали собак для травли зверья по-скифски, шили одинаковую одежду коноводам и загонщикам. Шел слух, что и царь будет принимать участив в предполагающемся полеванье. Однако последнему, так же как и тайной встрече царя с Гликерией, не суждено было состояться. По дорогам царства рыскали шайки мятежных крестьян, руководимые беглым рабом Пастухом. Сейчас они обнаглели, выросли в числе и не боялись нападать на отряды наемников, грабили караваны с хлебом, рубили головы царским приказчикам и подручным. Жгли имения, склады. После их налетов оставались дымящиеся головни, поломанные возы и изуродованные до неузнаваемости трупы.
Разбой, учиняемый озлобленными крестьянами и приставшими к ним рабами, навел ужас на горожан. Говорили, что озверелый Пастух велит убивать всех без разбору. Если происходили стычки с войсками, то мятежники дрались отчаянно, живыми не сдавались.
Всякие загородные пиры и пышные выезды прекратились. Хозяева спешно укрепляли свои имения, превращая их в настоящие крепости.
13
Гликерия скучала в имении на Железном холме. Выезжать на верховые прогулки ей не разрешали. Она копалась в библиотеке, без особого интереса слушала наставления Алцима о правилах хорошего тона и старалась уйти, когда он начинал говорить о своих чувствах к ней.
Снег упал на землю и уже не таял. Теперь все выглядело очень уныло. Серые и белые тона чередовались, наводя тоску. От конюшен и скотников поднимался пар, каркали вороны.
Она вышла в шубейке постоять на крыльце. Немного оживилась, когда рабы стали выводить на проминку коней и среди них ее Альбарана. Сытые животные рвались из рук конюхов. Какой-то человек подошел к Альбарану, который вскидывал головой и пытался подняться на дыбы. Конюхи с двух сторон тащили его за поводья, но конь поднимал их обоих, словно пару груш. Гликерия рассмеялась.
Человек что-то сказал, а ретивый скакун сразу успокоился. Издав легкое ржание, он вытянул шею и стал тереться мягкими губами о протянутую ладонь.
- Помнит он тебя,- заметили конюхи, переводя дух,- не забыл.
- Где забыть,- качнул головой человек,- ведь мы с ним в Фанагории всех удивили на ристалище! Я благодаря его ногам получил на голову дубовый венок и свободу.
- Верно, верно,- со вздохом заметил один из конюхов,- ты свободен. Эх!!
Заметив на крыльце хозяйку, раб осекся, замолчал. Человек не спеша пошел в сторону. На нем были надеты неплохой, но полинялый кафтан, обшитый аграмантом, войлочный колпак. Гликерия окликнула его строгим тоном. Он повернул лицо с чертами правильными и крупными. Бледность и худоба выдавали его физическое нездоровье.
- Подойди сюда!
- Слушаю, госпожа!
- Мой конь знает тебя! Ты ездил на нем? В Фанагории?
- Истинно так, благородная госпожа! Ты должна помнить меня, как и я помню твою скачку с девушками на степных конях.
- Ты был тогда рабом?
- Верно. Был рабом и царским конюхом.
- Ты друг этому... Савмаку?.. Вы тогда вдвоем были, не так ли?
- Да, госпожа, мы друзья с ним.
- Поразительно! Выходит, тогда на ристалище с нами состязались не благородные юноши, а рабы да воины. Как имя твое и что ты здесь делаешь?
- Зовут меня Лайонак, госпожа. Я вольноотпущенник и конюх царя. Но провинился, получил свою долю мук и палок. Хотели еще пытать, да не нашли, за что. Царь смилостивился и освободил меня от дыбы. Но из конюхов меня выкинули, теперь я бродяга, бездомный нищий. Свободный человек, имею право умереть под забором от голода. Один Альбаран не забыл меня. Да еще Савмак. Но и его, беднягу, истерзали и выбросили в порт, работать вместе с рабами.
- Истерзали? - вспыхнула девушка словно в испуге - За что же?
- Нашли, за что. Одного господина по зубам ударил. И поделом!
Девушка опустила глаза, задумалась. Потом, сообразив что-то, произнесла:
- Ты - отличный наездник. Я помню, как ты прекрасно делал повороты и прыгал через костер. А сейчас мог бы?
- Сейчас - нет. Ослаб после пытки, да и не ел досыта уже месяца два. А если бы окреп - мог бы показать, как надо в седле сидеть! Господина Алцима я учил верховой езде.
- Не хвались, не хвались, Лайонак,- проворчал недовольным голосом Алцим, появляясь за спиной Гликерии.- Я до тебя неплохо сидел в седле и управлял любой лошадью.
- Не совсем, господин. У тебя были слабые ноги, и ты набивал себе зад...
- Замолчи! Ты принудишь меня кликнуть людей! Зачем ты здесь?
- Пришел сюда, господин, в надежде - не бросит ли кто куска хлеба лучшему наезднику Боспора, ныне - бездомному бродяге.
- Уходи за ворота,- нахмурился Алцим. Он вспомнил, что бывший конюх дружил с Савмаком и нередко беседовал с Пастухом. Первый был ему неприятен после случая с Гликерией, второй сейчас являлся пугалом всей округи, как лютый разбойник.- Не нравятся мне твои разговоры. Эй, Анхиал!
- Нет, нет! - поспешно возразила Гликерия.- Не надо никого звать! Это я сама велела разыскать Лайонака и привести сюда. Он прекрасный наездник и нужен мне как конюх. Я беру тебя, Лайонак, к себе в слуги. Согласен?
- Согласен, госпожа,- поклонился обрадованный конюх.
Подбежал Анхиал с двумя подручными. Он строго оглядел Лайонака, понимая, в чем дело, и готовился скрутить ему руки. Но Гликерия отстранила Алцима жестом руки и приказала тоном строгой хозяйки:
- Накормите моего конюха, и дайте ему место согреться.
Сославшись на головную боль, девушка оставила Алцима и ушла в свой покой. "Истерзали!..- с болью в душе думала она.- Истерзали!.. Олтак низкий человек, если так мстит простым воинам".
Ужинать она не вышла. Ночью ее преследовали странные видения, не то сны, не то кошмары. Она видела Савмака, привязанного к зубчатому колесу. Он обливался кровью, но смотрел на нее своими зеленоватыми глазами твердо, с оттенком насмешки. Именно так, как смотрел в порту.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ФИАС ЕДИНОГО БОГА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЛИКЕРИЯ
1
Миновала голодная зима. Уже отсеялись на боспорских полях. Солнце прошло через созвездие Тельца и согрело землю. В хижинах сатавков перестали дрожать от холода. Буйно отцвели весенние цветы, на корнях широколистой травы, именуемой гиппакой, налились сочные клубни. Подобные степным зверькам, проснувшимся после долгой зимней спячки, бледные и слабые крестьянские дети целыми днями искали в земле эти коренья, ели их сырыми тут же, приносили домой.
Вместе с весенними волнующими запахами распаренной земли и трав ветры несли с запада весть о новой войне. В деревнях сатавков, в Пантикапее уже вслух говорили, что Палак расторг позорный мир прошлого года и во главе несметных войск вступил в Неаполь, столицу отца своего, а теперь решает, куда направить острие скифского копья - против Херсонеса или Пантикапея?
Никто не сомневался, что стоит Палаку подступить к границам Боспора, как последний начнет рушиться изнутри. Слишком далеко зашли непорядки в деревне, слишком озлоблены рабы и голодная чернь, в случае волнений всегда примыкающая к бунтующий рабам.
Словно в подтверждение этого, во многих местах опять вспыхнули виллы богатых "царских друзей", подожженные рабами-заговорщиками. Участились побеги городских невольников. У западных рубежей немало задерживали молодых крестьян, они покидали сельские общины, чтобы сменить серп жнеца на копье разбойника. Это массовое стремление рабов и крестьян уйти из-под власти царя и хозяев называли "анахорезис" и наказывали за него жестоко.
