Константин Писаренко - Тайны дворцовых переворотов
А Петр утро 30 июня встречает в отведенной ему тесной комнатенке. В дверях – офицеры. В соседней маленькой комнате – караул; в другой, побольше, – тоже солдаты. Маслов помогает проснувшемуся арестанту одеться и умыться, приносит завтрак. Весьма вероятно, что в первые утренние часы к узнику зашел Алексей Орлов поинтересоваться, как тот провел первую ночь в заточении, или сменить дежурных офицеров. После завтрака, очевидно, Петр принялся искать себе какое-нибудь занятие. Возможно, сперва попробовал завязать разговор с камер-лакеем. Пока речь велась о пустяках, их не прерывали. Но стоило Петру Федоровичу заговорить о чем-то важном – о ситуации во дворце, столичных новостях, как со стороны дверей донеслось: «Не положено!» И Маслову ничего не оставалось делать, как удалиться.
Под рукой не было ни книги, ни газеты, ни скрипки, ни собаки. А за стеной отчетливо слышались смех и выкрики развлекавшихся гвардейцев караула. Петру захотелось понаблюдать за происходящим вне дворца. Рука потянулась к занавеске. Но не дремавший страж предупредил намерение узника уже знакомым: «Не положено!» Петр Федорович – человек вспыльчивый. Бесконечные запреты, естественно, раздражали потомка прославленных монархов-полководцев. Чтобы успокоиться, Петр, скорее всего, предпринял попытку пройтись по комнате. Тем более что при его геморрое без ходьбы взад-вперед ему просто нельзя обойтись. Однако в маленьком тесном покое с кроватью, столом, с другой мебелью и двумя дежурными офицерами – не развернуться. Тогда арестант приближается к офицерам, желая пройти в соседнюю комнату. Охрана преграждает путь. «Загнанный в угол» заключенный упорствует. Офицеры грубо водворяют подопечного на место. И тут у несчастного государя происходит нервный срыв. А на нервной почве – расстройство желудка и понос. Измученный притеснениями узник, стесняющийся справлять нужду при посторонних, в отчаянии просит позвать Алексея Орлова и умоляет того отменить унизительные запреты. Орлов, по-видимому, ссылаясь на отсутствие соответствующих полномочий, отказывается удовлетворить просьбу низверженного царя. Но предлагает изложить все пожелания в прошении к императрице, обещая в тот же день доставить бумагу в Петербург. Петру дают лист, перо. Он садится за стол и аккуратно по-французски выводит:
«Государыня. Я прошу Ваше Величество быть во мне вполне уверенною и благоволите приказать, чтобы отменили караулы у второй комнаты, ибо комната, где я нахожусь, до того мала, что я едва могу в ней двигаться. Вы знаете, что я всегда прохаживаюсь по комнате, и у меня вспухнут ноги. Еще я Вас прошу, не приказывайте офицерам оставаться в той же комнате, так как мне невозможно обойтись с моею нуждою. Впрочем, я прошу Ваше Величество обходиться со мною, по крайней мере, не как с величайшим преступником. Не знаю, чтобы я когда-либо Вас оскорбил. Поручая себя Вашему великодушному вниманию, я прошу Вас отпустить меня скорее с назначенными лицами в Германию. Бог, конечно, вознаградит Вас за то, а я Ваш нижайший холоп Петр.
P.S. Ваше Величество может быть во мне уверенною: я не подумаю и не сделаю ничего против Вашей особы и против Вашего царствования»{213}.
Затем запечатанное письмо Петр передает Орлову. А тот вызывает поручика Петра Пассека и поручает ему отвезти пакет в столицу.
Почему именно Пассека, удивитесь вы. Потому что Орлов, судя по его двум письмам, пересылку корреспонденции на имя государыни доверял только офицерам. А в письме к С. Понятовскому от 2 августа Екатерина отмечала, что отправила А. Г. Орлова в сопровождении четырех офицеров. В «Записках», сочиненных годы спустя, она повторила, что дала мужу «надежную охрану с четырьмя офицерами под начальством Алексея Орлова». В «Анекдотах об этих событиях» вновь подтверждая раз сказанное, царица назвала имя одного из четверки – князь Барятинский. Е. Р. Дашкова раскрыла имена еще двух: Петра III «немедленно отправили туда, под прикрытием Алексея Орлова и подчиненных ему, капитана Пассека, князя Федора Барятинского, Баскакова…»{214} О четвертом узнаем из первого письма А. Г. Орлова – «посланной Чертков». Таким образом, 29 июня из Петергофа в Ропшу с Алексеем Орловым приехали офицеры л.-гв. Преображенского полка Петр Пассек, Федор Барятинский, Евграф Чертков и Михаил Баскаков.
В то же время Екатерина и в письме к Понятовскому, и в «Записках» пишет, что 30 июня «…в полночь, только что я заснула, капитан Пассек входит в мою комнату и будит меня…»{215} Стало быть, Петр Пассек 30 июня вернулся из Ропши в Петербург и явно не с пустыми руками. Именно он и привез первую весточку из «уединенного и очень приятного» местечка – просьбу Петра Федоровича смягчить режим содержания. Когда Пассек появился в Летнем дворце? Между Петербургом и Ропшей 45 верст, или около 40 км. Если курьер будет скакать с максимально возможной скоростью – 18-20 км/ч. (согласно Н. Эйдельману), то до столицы он доберется за два часа. Но вряд ли Пассек загонял свою лошадь. Скорее всего, ехал с меньшей скоростью, затратив на дорогу 2,5-3 часа. Ну а покинул преображенец Ропшу приблизительно в 10 или И часов утра, если не позже. Пока Петр проснулся, поел, искал себе занятие, скандалил с охраной, измучился поносом, переговорил с Орловым, написал письмо; пока в путь собрался сам Пассек, похоже, прошло не менее трех-четырех часов. Сложив полученные цифры, мы вправе предположить, что Пассек предстал перед императрицей самое раннее около часа пополудни, то есть вскоре после возвращения самой государыни из петергофского похода.
Прочитав письмо, расспросив нарочного о ситуации в Ропше, Екатерина оказалась перед выбором – смягчать режим или нет. Мы не располагаем точными сведениями о решении императрицы. Но, учитывая ее либерализм, а также то, что на следующий день супруг расширил круг своих пожеланий до негра, скрипки и собаки, можно с относительной уверенностью утверждать, что Екатерина по первым главным пунктам прошения дала согласие. Ответ могли отправить в тот же день с кем-то другим, так как Пассек предпочел задержаться в столице до утра. Но нельзя исключить и другой вариант, который, на мой взгляд, и реализовался в жизни: утром 1 июля Пассек лично отвез письменное или устное повеление царицы, а уже вечером, как реакция на положительный исход первого запроса, в Петербурге появился другой офицер с еще одной скромной просьбой узника.
Итак, императрица, по всей видимости, смягчила режим содержания мужа. Но не ограничилась этим. В тот же день в Ораниенбаум к Василию Ивановичу Суворову отправился посыльный с таким приказанием:
«Господин генерал Суворов.
По получении сего извольте прислать, отыскав в Ораниенбауме или между пленными, лекаря Людерса, да арапа Нарцысса, да обер-камердинера Тимлера. Да велите им брать с собою скрипицу бывшего государя, его мопсинку собаку. Да на тамошней конюшни кареты* и лошадей* отправьте их сюда скорее. Также извольте из голштинских офицеров подполковника Кииль, который на моей кормилице женат, отпустить в его дом в Ораниенбаум без караула и без присмотра за ним, для того, что он – ни мало не подозрительный.
Екатерина.
Я не оставляю Вас словесно благодарить за Ваши хорошие распоряжения и верную службу. Знаю, что Вы – честный человек»{216}.
Очень любопытное письмо. Считается, что императрица просто исполнила соответствующее пожелание нелюбимого мужа. Выше мы уже привели некоторые доводы, позволяющие сделать иной вывод: Екатерина самостоятельно, без подсказки из Ропши, потребовала от Суворова доставить в Петербург всех перечисленных. Но зачем? Только для того, чтобы иметь под рукой все, что может попросить у нее Петр?! Что-то не верится, что именно эта причина в первую очередь побудила императрицу написать Василию Ивановичу. Тогда какая?
И тут мы вплотную сталкиваемся с вопросом: кто распорядился убить Петра III? Большинство историков уверенно или с колебаниями указывают на дочку Ангальт-Цербстского князя. Незначительное меньшинство старается обелить государыню, свалив всю вину на «некоторых вельмож». Из них лишь О. А. Иванов и В. А. Плугин не постеснялись произнести имена – Н. И. Панин, К. Г. Разумовский и Е. Р. Дашкова.
Но давайте не будем торопиться с обвинениями. Посмотрим лучше, кто из современников выступает с таковыми и против кого. Впрямую Екатерину никто из них не обвиняет. Беранже, Рульер и в какой-то степени Гельбиг ограничиваются намеком на ее причастность. Зато другие настаивают на невиновности императрицы. Фридрих II в беседе с Л,-Ф. Сегюром, сославшись на осведомленного Г. К. Кейзерлинга{217}; А. Шумахер в своей книге; Е. Р. Дашкова в мемуарах; Н. И. Панин в рассказе знакомым В. Н. Головиной; доверенный человек Г. Г. Орлова Пиктэ в разговоре тет-а-тет с французским дипломатом М.-Д. Корбероном{218}.
