Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
- Служить?
- Хотел бы.
- При штабе?
- При вас.
- Начнем с пехоты. Ступай переоденься, Алешенька!
Фазан удивленно поднял брови: что, он разве плохо одет?
- Я одет. Я готов...
- А готов, так идем! Только чур - не отставать.
Каждая минута дорога! И Суворов вышел.
- Александр Васильевич фазанчика пошел крестить, - хихикали штабные, глядя им вслед.
День был жаркий. На дороге пыль - как перина.
Суворов в сапогах быстро шел по самой середине улицы.
Фазан едва поспевал за ним на своих красных каблучках. Недоумевал: куда же так далеко ведет?
А фельдмаршал шел, все время поучая:
- Военный шаг - аршин. В захождении - полтора аршина!
И припечатывал, как на церемониальном марше.
Пыль летела во все стороны.
Фазан чихал, сморкался от пыли, но терпел. Пот тек по лицу, по затылку. Пробовал вытереть - больше размазал: пыль смешалась с пудрой. Башмаки посерели, золоченые пряжки потускнели.
А Суворов без устали шагал и без устали говорил:
- Возьми себе в образец героя древних времен. Наблюдай его, иди за ним вслед. Поровняйся, обгони - слава тебе!..
Поровняться со старым фельдмаршалом - где там! Алексис старался хоть не отставать: ковылял на высоких каблуках, придерживал ерзавшую на голове шляпу, поглядывал по сторонам - куда идут? Скоро ли конец?
Но конца не предвиделось.
Давно прошли все улицы. Шли по дороге, по полям, напрямки. Прыгали через канавы, перелезали через плетни.
Алексис потерял несколько пуговиц из разных частей костюма, оторвал карман.
А Суворов все прибавлял шагу. Ему в сапогах идти было удобно, но в башмаках на высоких каблучках-не ахти как...
Суворов все жужжал:
- Последуй Аристиду в правоте, Фабрициану в умеренности...
(Аристид- греческий полководец, Ф а б р и ц и а н - римский полководец.)
Вдруг разом остановился, так что Алексис чуть не наскочил на него.
- А кто такой Фабрициан? Знаешь?
В Париже, в "Синем кабачке", хозяин был Фабрициан. Но он неумерен во всем. Вероятно, не тот.
От усталости, от духоты, пыли, досады брякнул прямо:
- Не знаю!
Суворов отскочил. Смотрел неласково, строго. И тут Алексис вспомнил: в Петербурге все предупреждали - у Суворова остерегись говорить "не знаю".
- Незнайка. Немогузнайка! - измывался фельдмаршал.- Солдат должен все уметь, все знать! Я все знаю!
Алексис вспыхнул Вырвалось невольно:
- Нет ваше сиятельство, и вы не все знаете!
Суворов удивленно воззрился:
- А ну-ка скажи, чего я не знаю?
- А как звали мою прабабушку? Фельдмаршал рассмеялся. Хлопнул его по плечу:
- Молодец, Алешенька! Нашелся! Бабушку знаю - Авдотья, а прабабушку помилуй бог!
И пошел опять вышагивать.
Они шли уже по тропинке. Свернули куда-то в сторону, пошли кустами-кустами, и вот - громадный сухой ров.
Через глубокий ров перекинуты две тонкие жердинкя.
Суворов как шел, так и пошел по этой кладочке. Уверенно и ловко, как по полу. В один миг очутился на том берегу рва.
А фазан на секунду замешкался - как тут идти?
Потом, очертя голову, кинулся вслед за фельдмаршалом.
Ступил раз-два-три. Проклятый каблучок соскользнул с жердинки. Алексис качнулся вправо, влево, попробовал удержать равновесие, взмахнул руками, как птица крыльями, готовясь лететь, и - полетел вниз.
Но падая, успел как-то схватиться руками за кладочку. Повис надо рвом, болтая ногами. Потом сообразил: перехватывая то одной, то другой рукой жердинки, перебрался через ров.
Не полез в бурьян, в камни, в битые черепки за своей шелковой красной шляпой. Побежал вслед за фельдмаршалом.
Суворов точно не видел, что произошло, - уже был далеко.
Алексис шел, на ходу зализывая оцарапанную руку. Куафюра его растрепалась - голова была взлохмачена, дика. Эпикурейский галстук съехал на сторону, лицо пылало. Он хромал: предательский каблучок так-таки сломался...
Алексис уже не смотрел по сторонам - было все равно, куда идти и сколько идти. Поднялись на горку, спустились в лощину. Прошли лужок, и внизу - река.
Суворов еще на ходу сбросил куртку, быстро скинул сапоги, белье. Взял одежду, сапоги в руку и бросился в реку. Он плыл, покрякивая от удовольствия, и оглядывался.
Фазан едва приковылял к берегу. Невольно глянул на себя, на кафтан, камзол, башмаки. Ленты, пуговицы, пряжки. Ежели раздеваться, все отстегивать и снимать - Суворова и след простынет.
Алексис перекрестился и бухнул головой с берега - только брызги во все стороны.
Плыл отменно легко, саженками. Над водой мерно мелькали оплюхшие кружевные манжеты да горбатилась, дыбилась над водой зеленая атласная спина...
Противоположный берег был глинист и крут. Фазан увяз в глине, едва выдрал ноги, на четвереньках взобрался наверх.
Вода стекала с него ручьями. Камзол из коричневого стал желтым, а чулки из желтых - коричневыми. Волосы окончательно развились, висели по плечам, как у протодьякона. Башмаки все в глине, в башмаках чавкала вода.
А Суворов бежал уже по лугу. Впереди виднелись зеленые мундиры мушкатеров
Вымокший, словно курица, полинявший с ног до головы, плелся Алексис. Мокрый атлас свистал на ходу.
Алексис был красен и зол. Он знал, что его вид смешон, но шагал твердо: второй каблук отломал сам, чтобы не хромать.
Офицеры выстроенного на лугу полка отворачивались. Солдаты беззвучно тряслись от смеха - в строю у фельдмаршала Суворова не больно поговоришь!
- Что, умаялся, Алешенька? - участливо спросил Суворов, когда Мещерский подошел к нему.
- Нет, ничего, - буркнул тот.
"В отца! Упорен. Тверд. Молодец!" - подумал Суворов.
Спросил:
- В гвардии был записан сержантом?
- Точно так!
- Дай-ка мне шпагу, - обернулся Суворов к светлоусому капитану.
Суворов взял шпагу и передал ее Мещерскому:
- Вон, впереди - вал. Взять его штурмом!
Скомандовал:
- Первая рота, слушай команду подпоручика князя Мещерского! Веди, Алешенька!
Мешерский выбежал вперед и, закричав: "За мной, ура!" - побежал изо всех сил к валу.
Рота гаркнула "ура" и дружно кинулась за ним.
Мещерский бежал с удовольствием: он чувствовал - этот искус последний.
И вдруг, когда до вала осталось не более полусотни шагов, впереди блеснул огонь, что-то грохнуло, и горячая и дымная волна ударила в него. Чуть не сшибла с ног.
От неожиданности Мещерский на мгновение остановился шатаясь.
"Холостыми", - пронеслось в мозгу.
- Коли, руби! -истошно заревел он, кидаясь к валу. Он обогнал неторопливо, привычно бегущих мушкатеров и раньше всех вскочил на вал. Мещерский так разъярился, что чуть в самом деле не пырнул шпагой первого попавшегося артиллериста.
...Когда вернулись с ученья в главную квартиру, Суворов кликнул своего цирюльника Наума:
- Остриги их благородие. В кружок.
Через минуту от пышной парижской куафюры с буклями и "кошельком" на затылке не осталось и следа.
Суворовский вестовой принес от каптенармуса новый офицерский мундир, сапоги, каску.
- Вот так-то лучше, Алешенька! Теперь ты не только по душе, но и по виду русский! - ласково сказал Суворов, обнимая бывшего фазана.
Мещерский от волнения и усталости едва стоял на ногах.
- Ну, ну, ступай отдохни. Ты молодец!
V
- Ваше благородие, вставайте, за вами пришли! - тормошил Столыпина денщик.
Столыпин проснулся. Сегодняшнюю ночь провел у фельдмаршала и потому лег после обеда отдохнуть.
Встал, надел мундир, вышел из спальни.
В комнате его ждал Мардрыка.
- Что такое случилось? - спросил Столыпин, Было странно, что сам правитель фельдмаршальской канцелярии пришел на квартиру к адъютанту,
- Пойдем, расскажу!
Они вышли.
На площади, где никто не мог подслушать, Мандрыка сказал:
- Государыня скончалась.
- Не может быть!
Ошеломленный этой неожиданной неприятной новостью, он остановился.
Мандрыка, вынул из кармана конверт с императорскими печатями.
- Что же нам делать, Александр Алексеич? Пришел с тобой посоветоваться. Ты нашего старика хорошо знаешь.
Они медленно шли по площади.
Осенний ветер гнал по небу тучи. Было пасмурно и неуютно.
Ежели доложить теперь, то он целую ночь протоскует и не уснет. Ослабнет старик. Не заболел бы. Не лучше ли будет так-то: я не пойду к себе, останусь на ночь при нем. По обыкновению он в два часа ночи закричит:
"Мальчик" Я войду. "Что нового?" Я доложу: "Дмитрий Дмитриевич приходил, но вы изволили почивать". Он велит позвать вас. Пока я схожу да пока мы придем, он уже напьется чаю, и тогда можно будет объявить.
- Пожалуй, так и сделаем, - согласился Мандрыка
Глава четвертая
"Я НЕ НЕМЕЦ, А ПРИРОДНЫЙ РУСАК!"
I
Получив известие о смерти Екатерины II, Суворов немедленно отправил в Петербург адъютанта Уткина с письмами к Хвостову и Наташе узнать, что происходит в столице.
Далекий, захолустный Тульчин жил в эти недели только предположениями, догадками и невероятными слухами. Все сходилось в одном: новый царь заведет иные порядки, чем те, которые были при Екатерине.
