Николай Шпанов - Поджигатели. Но пасаран
- А за каждого убитого по ошибке? - словно невзначай спросил Кроне.
- Какая же разница: побитый или убитый?! - с неподдельным удивлением спросил Геринг. - Важно то, что отвечаю я, а не тот, кто убивает или бьет. Ведь если бы "метр де Пари" должен был гильотинировать на собственный риск не было бы французской революции. Даже чернь в трезвом виде боится крови, если за эту кровь нужно впоследствии отвечать. Следователь тайной полиции должен быть уверен, что подследственный, умерший на допросе, будет записан ему в актив, а не станет поводом для выговора или наказания. Арестованный, выпущенный на свободу, - вот настоящий брак в работе карательных инстанций. Слюнтяи болтают, будто задача следствия - найти правду. А я утверждаю: ежели уж мы заграбастали человека - он не должен вылезти из наших рук. Топор или лагерь - вот единственное решение для тех, кто однажды попал к нам. А Гиммлер, видите ли, хочет, чтобы кто-то другой решал, нес ответственность, проводил строгие допросы и стрелял в затылок. Он боится ответственности. Как будто народ так или иначе не будет знать, что каждая пуля, пущенная арестованному, пущена рукою Гиммлера. Что касается меня, то я так говорил: "Каждая из этих пуль моя, ребята. Не бойтесь ни бога, ни людей. Перед судом всевышнего предстану я, мы с вами сговоримся"... А суд людей?.. Им до меня никогда не дотянуться. Руки коротки у людей.
- Возможно, что рейхсфюрер, - осторожно проговорил Кроне, - проявляет такую осторожность потому, что предложенные тут инструкции спроектированы для военного времени, то-есть предусматривают не немцев, а иностранных подданных, пленных. Его, может быть, смущает то, что эти мероприятия идут вразрез с современными понятиями международного права, современных правил ведения войны.
- Ах, бросьте Кроне! - отмахнулся Геринг. - Он так же плюет на все эти правила, как я, как фюрер, как любой из нас. Гиммлер просто трус.
- Чего же ему бояться?
- Он мелкий клерк, конторщик! - с презрением произнес Геринг. - У него нет широты, нужной политическому деятелю нашего калибра. Мы должны стоять выше условностей. Если германская нация несет расходы на убийство врагов, то она имеет право покрыть эти расходы. Для этого нужно варить мыло из убитых? Будем варить. Нужно приготовлять удобрения из костной муки? Значит, будем перемалывать кости русских, французов, чехов - всех, кто стоит на историческом пути германцев.
- А они? Ведь французы, русские, чехи тоже могут варить мыло из немецких трупов и перемалывать кости на удобрения?
Геринг вскочил с места и угрожающе придвинулся к Кроне:
- Вы издеваетесь надо мной?! Кто посмеет поднять руку на германца?..
- Тот, на кого поднимем руку мы.
- На меня?
- И даже, может быть, захотят приготовить из вас несколько килограммов мыла повышенной жирности... - невозмутимо издевался Кроне.
- Вы совсем сошли с ума! - крикнул Геринг. Он хотел сказать еще что-то, но замялся, не находя слов, и, махнув рукой, отошел в другой конец комнаты. Оттуда он еще раз удивленно посмотрел на Кроне. - Вы все это серьезно?
На этот раз хохотом разразился Кроне.
Глядя на него, начал улыбаться и Геринг.
Потом они дружно расхохотались вместе.
Когда этот пароксизм веселья, вызванного шуткой Кроне, прошел, они принялись внимательно, пункт за пунктом, рассматривать секретную инструкцию Гиммлера. На чистых, как весеннее небо, голубых полях страниц Геринг писал замечания и поправки, подсказываемые ему Кроне. Так, они посоветовали Гиммлеру отменить необходимость испрашивать разрешение центрального управления безопасности на каждый допрос третьей степени; посоветовали поручить экспертам разработать специальный план использования отходов уничтожаемого населения завоеванных территорий: не должны пропадать не только жир и кости, но волосы и золотые коронки, обувь и платье.
- И если уж быть последовательным, - глубокомысленно заявил Кроне, - то почему должна пропадать кожа чехов или французов. Мы же делаем бумажники из свиной кожи и перчатки из лайки? Почему немецкие женщины не должны получить портмоне из кожи чешки или перчатки из кожи русской женщины? Русский сафьян всегда считался у нас товаром "экстра", так пусть он уступит место человеческой коже...
Геринг слушал внимательно и согласно кивал головой.
- Вы молодчина, Кроне. У вас золотая голова. Я еще, видно, не знал ваших способностей. Вы отличный хозяин. Нам остается подумать о том, должны ли все эти мероприятия оставаться такими секретными, как хочет Гиммлер, или пора действительно наплевать на международные рогатки, поставленные на пути здравого смысла тевтонов. Не должны ли мы уже теперь, в предвидении битв и расцвета нашей государственности и хозяйства, начать приучать немцев к новому пониманию морали: что, в самом деле, предосудительного в том, что перчатки сделаны не из той кожи, что обычно? Или станет ли хуже диван от того, что мы набьем его не конским волосом, который нужно покупать за тридевять земель на золото, а волосами славянских рабынь?.. Вы правы, Кроне, тысячу раз правы, как всегда!.. Я должен доложить о вас фюреру. О ваших способностях и вашей преданности нашему делу...
Кроне предостерегающе поднял руку.
- Ни в коем случае, если хорошо ко мне относитесь!
- Чего вы испугались?
- Иметь возможность служить вам, одному вам. - Кроне не опустил глаз под испытующим взглядом Геринга. - Это все, чего я хочу от жизни!.. Вот так же, как вы сами только что написали в своей прекрасной статье: "то, чем я стану, я хочу стать благодаря Герингу и только благодаря ему"!
Геринг тяжелыми шагами обошел стол и приблизился к собеседнику. Его тяжелые руки легли на плечи Кроне. Взгляд продолжал искать взгляд Кроне.
- Вы мне нужны... - проговорил он. - И вы никогда не раскаетесь в том, что сказали. - Он тряхнул Кроне за плечи и, отойдя, задумался перёд темным окном. За фигурными цветными стеклами, изображавшими Лорелею над рекой, не было ничего видно, но Геринг смотрел так, словно искал за ними ответа на мелькнувший неожиданно в мозгу вопрос: "так, как вы только что написали в своей статье", сказал Кроне, "а что если его преданность мне именно такова, как моя Гитлеру?.."
Он быстро обернулся, словно рассчитывая поймать на лице Кроне что-то, что выдаст ему истину. Но тот сидел все такой же спокойный, с таким же холодным, ничего не говорящим взглядом серых глаз.
Раздался стук в дверь, и, не ожидая разрешения, в комнату вошла пышная блондинка с красивым лицом - Эми Геринг. Радостная улыбка раздвинула еще шире и без того расплывшиеся от жира черты Геринга. Протянув обе руки, он пошел навстречу жене и, осторожно обняв, поцеловал ее в лоб. Потом, с живостью обернувшись к Кроне, воскликнул:
- Я верю тому, что вы преданы мне, Кроне, и хочу открыть вам мою большую радость, но пока - это наш секрет...
- Герман! - смущенно воскликнула Эми и, опустив глаза, закрыла мужу рот пухлой ладонью.
25
Хотя Гаусс не был моряком и не занимал здесь никакого официального положения, он все же оставался генерал-полковником. Его присутствие не могло не стеснять офицеров и командира линейного корабля "Дейчланд". Было вполне естественно, что командир втайне желал поскорее ссадить этого угрюмого пассажира на берег и вернуться в испанские воды.
Гаусс сидел в шезлонге на юте и наслаждался одиночеством. Погода благоприятствовала переходу, и путешествие больше походило на поездку на курорт, чем на возвращение из военной экспедиции.
Раскрытая книга лежала на коленях Гаусса. Не читалось. Достаточно было смотреть на воду, убегающую из-под кормы двумя расходящимися пенными косицами; на поразительно глубокое и не по-немецки синее небо; на темный силуэт испанского берега, в виду которого поднимался к северу "Дейчланд", как всегда сопровождаемый эсминцами.
Отто сидел в пяти шагах от генерала, чтобы быть у него на виду, но ничем не напоминать о своем присутствии.
На баке послышалась трель боцманских дудок. Забегали матросы. С орудий снимали чехлы.
Гаусс не вмешивался в дела корабля. Командир ценил это и сам являлся доложить новости. Так было и на этот раз.
- Красный миноносец пытается досмотреть транспорт.
- Чей транспорт?
- Хм... Он несет греческий флаг.
К командиру подошел флаг-офицер:
- Миноносец вызывает по радио береговую авиацию.
- А-а... - Гаусс побарабанил пальцами по ручке шезлонга. - И что же?
Командир корабля притронулся к козырьку фуражки:
- Если вашему превосходительству угодно наблюдать "спектакль", попрошу в боевую рубку.
Гаусс молча кивнул головой и последовал за командиром. Через две минуты одно из орудий левого борта - "сто пятьдесят", определил Гаусс, - сделало выстрел. Снаряд взметнул столб воды на курсе миноносца. Гаусс отлично видел в бинокль, этот пенный султан. Через полминуты последовал второй снаряд. Миноносец изменил курс. Тем временем преследуемый им транспорт на всех парах мчался к "Дейчланду". Броненосец тоже изменил курс и прибавил оборотов, чтобы поскорее оказаться между транспортом и миноносцем. Теперь Гаусс понял, зачем миноносец вызвал авиацию: по-видимому, его командир не был новичком в такой игре и знал, что немец не даст досмотреть транспорт, успевший тем временем без зазрения совести переменить греческий флаг на итальянский.
