Габриэль Городецкий - Миф «Ледокола»: Накануне войны
16 июня в военном кабинете состоялось последнее перед началом советско-германской войны обсуждение отношений с Россией. Брендан Брекен информировал Майского о решении кабинета. Как представляется, при обсуждении выявились две позиции. Криппс, какой узнал от него раньше, испытывал опасение, что, в то время как вермахт достиг пика своей мощи, Красной Армии нужно было еще не меньше года, чтобы восстановить свои силы. Криппс проявлял симпатию по отношению к Сталину, поскольку он был за то, чтобы русские еще какое-то время оставались невовлеченными в войну. С другой стороны, Черчилль верил, что Красная Армия может сразиться с Германией, и это могло бы оказаться «большой помощью для Англии». Это подтверждало опасения Майского, что подход Черчилля по-прежнему во многом окрашивается тем, что он «принимает желаемое за действительное». Майский поэтому до самого кануна войны продолжал, с некоторым основанием, предупреждать Сталина, что кабинет в целом «страстно желал, чтобы СССР принял участие в войне»67. Однако Майский все более начинал нервничать в связи с характером своих сообщений; особенно это стало проявляться после его встречи с Кадоганом.
Через два дня после заседания кабинета Майский обедал с Криппсом и его женой И зобе л. Их откровенный разговор вышел мрачным. Майский прямо заявил Криппсу, что Англия хочет вовлечь Россию в войну против Германии. Криппс не только отрицал это, но даже заявил Майскому, что единственное, что он хотел бы — это чтобы Россия проявила, к Англии 75 % такого нейтралитета, как в отношении Германии. Майский информировал Молотова срочной телеграммой, что Криппс, не смотря на его позицию во время обсуждения, состоявшегося на заседании кабинета, теперь «твердо убежден в неизбежности военного столкновения Германии с СССР, и притом не позднее середины июля». Во время беседы с Криппсом Майский пытался сделать вид, что он не растерян. В то же время он, — и это любопытно — придерживался концепции, популярной в Форин оффис: сосредоточение войск — это де просто «один из гитлеровских ходов в «войне нервов»… Но война? Нападение? Атака? Не могу поверить. Это было бы сумасшествием». Майский слабо пытался отрицать доводы Криппса, говоря, что они, мол, «не производят на него большого впечатления». Криппс не клюнул на эти слова. Он привел мощную аргументацию, которая явно вызвала у Майского сильное беспокойство. Он писал в телеграмме: Кадоган «располагает абсолютно достоверной информацией, что именно таковы планы Гитлера. И, если бы ему действительно удалось разбить СССР, вот тогда-то он со всей своей мощью обрушился бы на Англию. Члены бритпра, с которыми Криппс беседовал, считают, что прежде чем атаковать СССР, Гитлер поставит нам определенный ультиматум. Криппс с этим не согласен. Гитлер просто нападет на нас без всякого предупреждения, потому что он заинтересован не в том или ином количестве продовольствия, сырья и т. п., которое он хотел бы получить от СССР, а в разгроме самой страны, в уничтожении Красной Армии»68.
У Криппса сложилось явное представление, что, по сравнению с их встречей буквально несколько дней назад Майский «казался куда менее уверенным в том, что войны не будет». Криппс бесстрастно отметил в заключение, что к концу беседы «из советского посла как будто полностью выкачали воздух, и он казался очень угнетенным»69. То же впечатление сложилось у Г.Доусона, редактора «Таймс», который обнаружил, что Майский внезапно стал убежденным в близости немецкого вторжения70.
22 июня 1941
Наконец-то русские по-настоящему поняли масштаб кризиса, возникшего у их порога. Новая информация, поступившая после 16 июня, не снимала возможности английской провокации. В то же время она говорила о возрастании вероятности войны совершенно независимо от того, что происходило в Лондоне. Раньше приоритет отдавался попыткам предотвратить провокацию; среди мер такого рода — обеспечение чрезвычайной секретности передвижения войск к границе. Теперь же были отданы указания авиации и наземным войскам принять меры предосторожности. Но это было сделано только 18 и 19 июня. В изменение действовавших до этого распоряжений командующим Балтийским и Северным флотами было приказано перевести их на оперативную готовность N 2. 19 июня генерал-лейтенанту А.И.Еременко было приказано немедленно сдать командование 1-й Краснознаменной армией на Дальнем Востоке и выехать в Москву71.
Выходные дни были необычайно жаркими. Майский проводил их в Бовингтоне, в доме своего друга, бывшего посла Испанской Республики. В те дни его совершенно не трогало очарование английской природы. На него давил тяжкий, почти невыносимый груз ответственности последних двух месяцев. Факты, открывшиеся из только что состоявшихся бесед с Кадоганом и Криппсом, ставили под сомнение саму суть его постоянных донесений в Москву. Перебирая мысленные слухи, заявления, угрозы и лесть последнего месяца, Майский, подобно Сталину, все еще не перестал колебаться:
«Но, может быть, это искусственно вздутая английская спекуляция? Может быть, это британское wishful thinking (принятие желаемого за действительное)? Еще одна попытка испортить наши отношения с Германией и втянуть нас в войну на своей стороне? Откровенно говоря, мне не очень верится, чтобы Гитлер напал на нас. Воевать с Россией всегда было тяжело. Нашествия всегда кончались печально для их инициаторов. Достаточно вспомнить поляков (смутное время), Карла XII, Наполеона, Кайзера в 1918 г…. Российская география еще не совсем отменена. А к тому же — и это особенно важно — мы имеем мощную армию, мы имеем танки, аэропланы, зенитную артиллерию. Мы имеем те же инструменты войны, какие имеет Германия и каких не имела, например, Франция. Мы сумеем постоять за себя. Неужели при таких условиях Гитлер рискнет на нас напасть? Ведь это было бы равносильно самоубийству».
Вскоре после ленча Майского вызвали в Лондон. Здесь Криппс вручил ему дополнительные сведения о предстоящем нападении. Майский незамедлительно направил телеграмму в Москву. Криппс сообщил, что сведения получены из надежного разведывательного источника (источником была «Энигма»), «свидетельствующего как будто бы о приближении момента «действия» со стороны Германии. Так, все немецкие суда, находившиеся в Або и других финских портах, получили предписание немедленно покинуть их». Криппс считал, что Гитлер начнет войну либо завтрашним утром, либо в воскресенье на следующей неделе. Гитлер, объяснил Криппс Майскому, получает некоторое преимущество, нападая на своих противников в воскресенье, когда состояние боеготовности снижено72.
В Кремле в эти выходные дни царила давящая атмосфера неопределенности. Сталин 21 июня проявлял встревоженность. «Положение неясное», признался Димитрову удрученный Молотов. «Ведется большая игра. Не все зависит от нас»73. Турецкому послу Молотов также сказал, что положение стало «запутанным и неопределенным».
Жуков вспомнил, что Сталин разрывался между тревогой и страхом перед развязыванием войны, которой он не хотел. Проводившиеся открыто военные предупредительные меры сопровождались отчаянными дипломатическими усилиями в попытке произвести на немцев то впечатление, которое не сумели добиться с помощью коммюнике ТАСС.
В Берлине в субботу 21 июня стояла отличная погода, день был жарким. Многие работники российского посольства отдыхали, купались в красивом парке Потсдама и на озере Ванзее. В посольстве оставалась небольшая группа дипломатов. Внезапно все они были приведены в состояние готовности, и им было приказано начать крайне срочную работу. Должен был быть вручен лично Риббентропу протест в связи с ростом числа немецких разведывательных полетов над советской территорией. Важнее были содержавшиеся в депеше указания выразить готовность советской стороны вести переговоры. Но все попытки установить связь с Вильгельмштрассе оставались безуспешными. В конце концов в девять часов вечера 21 июня Молотов пригласил к себе Шуленбурга и сообщил ему содержание советской ноты. Несмотря на свои просьбы, Молотов не смог получить от германского посла какого-либо ответа по вопросу о состоянии германо-советских отношений. Давление на Берлин продолжалось. В 4 часа ночи 22 июня официальная машина германского МИД, предоставленная в распоряжение Деканозова, примчала его на встречу с Риббентропом. Деканозову было заявлено, что «под запечатлением серьезной угрозы политического и военного характера, исходившей от Советской России, Германия с утра сегодняшнего дня предприняла соответствующие контрмеры в военной сфере». Итак, на Россию обрушилась война, которую Сталин столь страстно стремился избежать. Когда Деканозов направился к выходу, Риббентроп поспешил за ним. Он был явно угнетен и, видимо, основательно выпил. Он умолял посла передать в Москву, что он, Риббентроп, безуспешно пытался отговорить Гитлера от развязывания войны. В то же время Шуленбургу, еще более выведенному из душевного равновесия, было предписано сообщить Молотову о решении Гитлера. Ему было специально приказано не втягиваться в дальнейшие дискуссии74.
