Алексей Исаев - Георгий Жуков: Последний довод короля
Причем название «воздушно-десантная» было скорее признаком принадлежности части личного состава соединения к Люфтваффе. По своей организационной структуре она была подобна пехотным дивизиям. Еще одно соединение, 169-я пехотная дивизия, было извлечено с дальней полки. Она несла службу с 1941 г. в Норвегии и Финляднии и прибыла на фронт только в марте 1945 г. Свежесформированная 303-я пехотная дивизия получила боевой опыт в боях на Кюстринском плацдарме в феврале 1945 г.
Пополнения также получили пехотные дивизии 9-й армии. «Боевая численность» 169-й пехотной дивизии составляла 5956 человек, а 303-й пехотной дивизии – 3860 человек. Для сравнения достаточно сказать, что в то время, когда 9-я армия под командованием В. Моделя летом 1943 г. собиралась наступать на северный фас Курской дуги, средняя «боевая численность» ее соединений составляла всего 3296 человек. На каждый километр фронта XI танкового корпуса СС, оборонявшегося перед Кюстринским плацдармом, приходилось 12 стволов артиллерии, включая поставленные на прямую наводку зенитки и три танка, «Штурмгешюца» или истребителя танков. «Крепким орешком» стали даже пехотные дивизии, сменившие буксируемые 75-мм противотанковые пушки на полностью бронированные САУ «Хетцер». Например, в 9-й воздушно-десантной дивизии было 8 «Хетцеров», а в 169-й пехотной дивизии – 10. «Хетцеры» в отличие от буксируемых пушек и даже 88-мм зениток были более устойчивы к ударам с воздуха и артиллерийскому огню, выкашивающему не защищенные броней расчеты. Немцы всерьез приготовились к последнему бою, собрав все мыслимые и немыслимые резервы и приготовив новейшие образцы вооружения и техники.
Штурм хорошо укрепленной полосы обороны немцев на Зееловских высотах Г. К. Жуков организовал так, [394] что остается только снять шляпу и сказать: «Какой же вы хитрый дяденька, Георгий Константинович!» За два дня до начала наступления, 14 и 15 апреля, 8-й гв. армией были произведены наступательные действия на широком фронте против вынесенного вперед первого, слабого оборонительного рубежа. В результате наблюдался хорошо видимый с советской стороны предпринятый противником «отвод своей пехоты с переднего края на второй оборонительный рубеж»{193}. Так был выиграно время на преодоление переднего края. При другой организации прорыва пришлось бы тратить на это часы и минуты первого дня наступления. Борьба за минуты и часы очень важного первого дня наступления продолжилась далее. Прием с началом наступления при свете прожекторов был связан со стремлением выкроить больше времени на бой в первый день за вторую полосу обороны, то есть за Зееловские высоты. Первая полоса и так поражалась артиллерийской и авиационной подготовкой, была лучше разведана, чем лежащие в глубине обороны позиции. Поэтому условия атаки можно было усложнить, сдвинув в последние часы ночи и проведя ее при свете с трудом пробивающих дым разрывов лучей прожекторов. Соответственно, Жуков решил сдвинуть начало штурма первой полосы в ночное время, выигрывая часы и минуты светлого времени на бой за вторую полосу обороны и борьбу с оперативными резервами противника.
Одновременно Г. К. Жуковым был учтен немецкий прием второй половины войны с отводом войск в глубину обороны перед начинавшейся обычно в предрассветные часы артиллерийской подготовкой. В докладе И. В. Сталину о первом дне Берлинской операции он писал: «Учитывая, что противник утром отводит свою пехоту из первой во вторую и третью траншеи, мною [395] была применена ночная артподготовка с большой плотностью огня в течение 30 минут и с применением прожекторов для ослепления противника и освещения местности впереди наступающих войск фронта»{194}. Эти ожидания оправдались: «По показаниям пленных, артиллерийский огонь был настолько неожиданным и ошеломляющим, что из первой траншеи противник отойти не успел, вторые и третьи траншеи все время находились под сильным огнем нашей артиллерии. В результате этого части противника, находящиеся в первой полосе обороны, понесли большие потери»{195}. Техника прорыва и обороны непрерывно совершенствовалась, и шаблонность действий на ответственных участках фронта могла привести к провалу. Поэтому на наиболее сложный участок был поставлен Г. К. Жуков.
Малейшая задержка с продвижением вперед означала быстрое выдвижение резервов. Пока шли позиционные бои 16 апреля, на Зееловские высоты был выдвинут второй эшелон из механизированных соединений немцев. Самым сильным соединением была танковая дивизия «Мюнхеберг». Она начала формироваться только 12 марта 1945 г. Ядро дивизии составил танковый батальон «Кумерсдорф». Несмотря на сжатые сроки формирования, дивизия получила в наследство от батальона «Кумерсдорф» «тигриную» роту и уже на 15 марта насчитывала 11 «Тигров», 11 «Пантер». Еще 10 «Пантер» соединением было получено 29 марта и еще 10 машин этого типа – 5 апреля. Дивизия находилась так близко к первой линии, что уже в 9.00 первого дня наступления соединения 8-й гв. армии В. И. Чуйкова начали сталкиваться с частями «Мюнхеберга». [396]
Нелегкая доля «кризис-менеджера» наложила свой отпечаток на стилистику руководства Г. К. Жуковым подчиненными ему объединениями. Для сталинской эпохи вообще была характерна определенная «гиперкритичность» приказов и распоряжений. Это был своеобразный управленческий прием подстегивания подчиненных психологическими методами. Даже если действия подчиненных в целом удовлетворяли руководство, им спускались грозные распоряжения, не позволяющие расслабляться и почивать на лаврах.
Так, вечером второго дня операции Г. К. Жуков обрушивается на командование двух введенных в бой танковых армий:
«Хуже всех проводят наступательную Берлинскую операцию 69-я армия под командованием генерал-полковника Колпакчи, 1-я ТА под командованием генерал-полковника [397] Катукова и 2-я ТА под командованием генерал-полковника Богданова.
Эти армии, имея колоссальнейшие силы и средства, второй <день> действуют неумело и нерешительно, топчась перед слабым противником.
Командарм Катуков и его командиры корпусов Ющук, Дремов, Бабаджанян за полем боя и за действием своих войск не наблюдают, отсиживаясь далеко в тылах (10-12 км). Обстановки эти генералы не знают и плетутся в хвосте событий»{196}.
Были ли основания для таких обвинений? Так или иначе, показателем интенсивности боевых действий являются потери. 16 апреля 1945 г. 1-й Белорусский фронт потерял 71 танк сгоревшим и 77 подбитыми. Из состава 1-й гв. танковой армии в этот день сгорело 15 танков и САУ, а подбито – 21 бронеединица. На второй день операции 17 апреля 1-й Белорусский фронт в целом потерял 79 танков сгоревшими и 85 – подбитыми. В 1-й гв. танковой армии в этот день было потеряно 19 танков и САУ сгоревшими и 27 подбитыми. Значительно превосходя общевойсковые армии в числе танков, 1-я танковая армия несет потери, составляющие небольшую часть общих потерь фронта. Да и сами потери фронта в танках в первые два дня наступления сравнительно невелики. Потери армии М. Е. Катукова в личном составе также были умеренными. Так, 16 апреля 1-я гв. танковая армия потеряла 26 человек убитыми и 117 ранеными{197}. На следующий день, 17 апреля, армия потеряла убитыми 38 человек, а ранеными – 175{198}. В дальнейшем среднесуточные потери 1-й гв. танковой армии [398] в личном составе и бронетехнике (с учетом уменьшения численности соединений в боях) были выше. Заметим, что претензии Г. К. Жуковым были высказаны только в адрес командующих двумя танковыми армиями, а не в адрес командования наступавших на том же направлении 8-й гвардейской, 5-й и 3-й ударных армий. Претензии были адресными, и больше всего досталось армии М. Е. Катукова.
Похоже, что командование 1-й гв. танковой армии очень осторожно вводило в бой свои соединения, ожидая завершения прорыва немецкой обороны общевойсковыми армиями. М. Е. Катукова можно понять. В 1943-1945 гг. его армии доставались самые трудные и опасные операции. Тем тяжелее именно ему было посылать людей в бой за считанные дни до победы. Естественно, это вызывало неудовольствие командования фронта. Г. К. Жуков осознавал, что нерешительность сегодня могла означать тяжелые потери завтра.
Стилистика «гиперкритичных» распоряжений командующего сохранялась и в дальнейшем. Например, вечером 18 апреля Г. К. Жуков отправляет довольно резкое распоряжение в штаб 11-го танкового корпуса, приданного 1-й гв. танковой армии:
«Вы лично и Ваш штаб во главе с начальником штаба в проводимой операции работаете плохо и нерешительно.
Я очень строго предупреждаю Вас о неполном служебном соответствии и требую более смелых и организованных действий.
Любой ценой 19.4 выйти в район Вердер, Беторсхаген.
Исполнение донести лично мне»{199}. [399]
