Алексей Исаев - Мифы и правда о маршале Жукове

Алексей Валерьевич Исаев

Мифы и правда о Маршале Жукове

Введение

Немногим видевшим его иностранцам запомнился его «львиный лик», с широкими и твердыми устами.

Считаю своим долгом уже с первых строк книги сделать признание: «Воспоминания и размышления» не являются моей настольной книгой. Я ее просматривал, изучал некоторые моменты, но ни одного издания мемуаров Г.К. Жукова в моей насчитывающей сотни книг библиотеке нет. В качестве источника цитат в других своих книгах я использовал электронную версию «Воспоминаний и размышлений», выложенную в сети Интернет. Объяснение этому тривиальное: я располагаю большим количеством оперативных документов за подписью Жукова. Сомнений в аутентичности этих материалов куда меньше, и их текст остается неизменным на протяжении всех тех лет, которые отделяют нас от момента их написания. Вне зависимости от того, писались ли они морозной зимой 1941/42 г., или грозным летом 1942 г., или в победную весну 1945 г. Документы гораздо интереснее и куда меньше смахивают на облезлое чучело некогда грозного хищника в зоологическом музее. Именно такую ассоциацию у меня лично вызывают выхолощенные идеологией или соображениями личного характера мемуары многих действительно заслуженных военачальников. В машинописном тексте отчетов, приказов и распоряжений мысли и страсти осталось куда больше. В общем случае подборка документов с большей степенью детализации описывает события войны. Там, где в мемуарах один абзац или даже одна фраза, в документах – десятки страниц текста.

Именно эти страницы документов сделали меня апологетом Георгия Константиновича. Благодаря им было отчетливо видно, что Жуков знал, как нужно воевать. Поэтому он с 1939 г. стал «кризис-менеджером» Красной армии, тем человеком, которого бросали на самый трудный и опасный участок фронта. Жуков был своего рода «полководцем РГК», способным фехтовать армиями и дивизиями лучше своих коллег. Соответственно, его прибытие на находящийся в кризисе или требующий повышенного внимания участок фронта гарантировало Ставке повышенную эффективность действий советских войск на этом направлении. Одновременно я далек от бездумной восторженности. Жуков не был полководцем, который не проиграл ни одного сражения. Чаще ему приходилось из почти неизбежной катастрофы делать «не-поражение», выравнивать ситуацию от хаоса к хрупкому равновесию, вытаскивать других из глубокого кризиса. Георгию Константиновичу доставались самые сильные противники, самые трудные участки фронта. Мягкое подбрюшье спокойного участка фронта, недавно перешедшие к обороне резервы Жукову, как правило, не доставались. Иной раз ему приходилось бросать начатое дело и отдавать возможность пожинать плоды его усилий другим, вновь направляясь выручать попавшие в беду армии и фронты или вступать в бой с самой сильной и опасной группировкой противника. Если бы не политика умолчания неудач и кризисов, «Воспоминания и размышления» могли стать очень интересной и динамичной книгой.

Я принадлежу к поколению, которое воспитывалось в 90-е и для которого документы как источник сведений о людях и сражениях стали обыденным явлением. В советское время задорная вольтижировка цитатами из мемуарной литературы еще имела какой-то смысл – попросту потому, что других источников сокровенного знания практически не было. Однако стареющие вольтижировщики въехали с этими устаревающими не по дням, а по часам трюками в новое время. И выглядит это все странно, а местами просто глупо. У исторической науки есть свои правила и наработанные десятилетиями и даже столетиями методики. Если мы откроем учебник источниковедения и прочитаем характеристику мемуарной литературы, то увидим следующие строки:

«Мемуары возникли как жанр художественной литературы, т. е. это материал не столько для исследований, сколько для чтения, часто занятного. Историки же, забывая об этом, подходят к мемуарам исключительно как к историческому источнику. Такой подход порождает претензии к мемуаристу относительно его попыток придать воспоминаниям черты занимательности»[1].

В том же учебнике мы найдем характерные черты мемуаристики советской эпохи, имевшей, как и все прочие эпохи, свои особенности:

«стремление быть сопричастным тому или иному событию;

стандартизация в характеристиках ситуаций, людей;

формирование образа врага;

недоговоренность, наличие фигуры умолчания, эзопов язык»[2].

Всем этим букетом «достоинств» воспоминания Георгия Константиновича обладают в полной мере. И было бы странно, если бы они этим букетиком не обладали: все эти пункты в той или иной мере можно отнести к любой книги серии «Военные мемуары». Кроме того, огромное влияние оказал идеологический прессинг и политика умолчания послевоенной эпохи. Поэтому говорить: «Жуков не написал про борьбу за Ржев и операцию «Марс», и поэтому он плохой полководец» – по меньшей мере несправедливо.

Сама политика умолчания действовала не по столь очевидным принципам, как мы можем полагать сегодня. Они не были прямолинейными: «объективно проиграли, значит, молчат». Дело в том, что в послевоенные годы очень ярко проявился так называемый «эффект Пекинхема». Английский офицер Пекинхем был наблюдателем на японской эскадре в Цусимском сражении. В составленной по итогам боя записке он утверждает, что русские корабли стреляли чаще и лучше. В свою очередь, то же самое говорили о стрельбе японцев участники боя из числа выживших офицеров и матросов 2-й Тихоокеанской эскадры. Непосредственному участнику сражения в силу определенных причин психологического характера часто кажется, что противник лучше вооружен, лучше и чаще стреляет, обладает огромным численным превосходством и неисчерпаемыми резервами. Неочевидный эффект своих действий на противника приводил к неверной оценке самих действий. При этом новейшие исследования показывают, что замалчивать-то как раз стоило избиение советских танков под Прохоровкой, а не действия Южного фронта на реке Миус в июле 1943 г., многие документы по которым до сих пор закрыты грифом «секретно». Хаотичная и при внимательном рассмотрении бестолковая политика умолчания приводила к тому, что мемуаристы вынуждены были оставлять без внимания многие моменты, несомненно оставшиеся у них в памяти.

Не нужно также забывать, что мемуары пишутся постфактум. Все тот же учебник источниковедения констатирует: «Главная же сложность состоит в том, что мысли мемуариста, умудренного опытом, уже знающего все последствия описываемых событий прошлого, эти мысли, вольные или невольные, часто вкладываются в голову того, может быть, даже совсем не прозорливого, и совсем даже не смелого, и далеко не сообразительного участника давней истории, каковым мемуарист был когда-то»[3]. Такие моменты мы без труда найдем в любом военном мемуаре, как советском, так и немецком. Характерным примером является эпизод с рекомендацией Г.К. Жукова оставить Киев, за которую, согласно «Воспоминаниям и размышлениям», ему пришлось покинуть пост начальника Генерального штаба Красной армии. Последовавшее окружение советских войск под Киевом якобы произошло вследствие того, что Сталин не послушал начальника Генерального штаба. Как мы увидим далее, при внимательном изучении событий августа – сентября 1941 г. выясняется, что глубокого предвидения не было и предложения Жукова носили локальный характер и никак не влияли на судьбу Юго-Западного фронта в целом.

В свете вышеизложенного я считаю, что объективную оценку деятельности Г.К. Жукова можно получить скорее по тому тексту, который он практически со 100 %-ной достоверностью писал сам, то есть по оперативным документам за его подписью. Когда, например, Георгий Константинович сам с нескрываемой гордостью пишет о сложной системе мер маскировки первого советского летнего наступления в 1942 г. под Ржевом. Этих документов хватит на несколько томов формата «Воспоминаний и размышлений». Конечно, они не всегда отражают механизм принятия решения, дискуссии между руководителями операций по тем или иным вопросам. С этим приходится мириться, т. к. отделить правду от вымысла в многочисленных воспроизведенных мемуаристом диалогах довольно трудно.

Одна из проблем в том, что помимо общих недостатков мемуаров воспоминания военачальников обладают рядом специфических особенностей. Как правило, в жанре мемуарной литературы работала культурная и политическая элита, чаще всего обладавшая опытом публичных выступлений, написания статей публицистического характера и даже крупных научных работ. Но не всякий полководец обладает талантом излагать свои мысли на бумаге. Нам известны сильные и интересные мемуары Манштейна и Гудериана, но практически неизвестны воспоминания Гота и Хауссера. Гот нам больше известен по брошюрке из серии «Вермахт сражается», переведенной в советское время. При этом по своему боевому опыту Герман Гот может дать сто очков вперед Гейнцу Гудериану. Он с первого дня войны на Востоке руководил объединением класса танковой армии и прошел через пламя самых крупных сражений на советско-германском фронте. Гудериан же с поста командующего танковой армии был смещен в декабре 1941 г. и в дальнейшем объяснял фюреру разницу между боевым применением САУ «Штурмгешюц» и танка Pz.IV и другие рутинные вещи. То, что «быстрый Гейнц» известен нам больше других немецких танковых командиров, это исключительно плод его личного самопиара. Еще менее известны мемуары, написанные Паулем Хауссером, командовавшим вначале дивизией СС «Райх», затем танковым корпусом СС, а в 1945 г. поднявшимся на уровень командующего группой армий. Когда Хауссер писал свою книгу, СС были уже объявлены преступной организацией, и бывший эсэсовский полководец писал оправдательный труд, уделяя больше внимания не столько собственным мыслям, сколько боевой деятельности своих подчиненных в трудных эпизодах войны. Сражению на Курской дуге, в котором его танковый корпус СС играл одну из главных ролей, посвящено буквально две странички, сражению под Прохоровкой – один абзац. Пользуясь методикой В. Суворова, можно на этом материале легко развить конспирологическую теорию о поражении корпуса СС под Прохоровкой, которого на самом деле не было.