Ольга Елисеева - Геополитические проекты Г. А. Потемкина

Екатерина II отклонила предложение принять титул польской королевы и, обосновывая свой отказ в отдельной записке, заявила, что не притронулась ни к одной пяди коронных польских земель. Присоединенные к России части Польши некогда, как писала императрица, составляли с ней одно целое и даже были «конибелькой», т. е. «колыбелькой» для русских. Однако третьим разделом оказался нарушен главный принцип проектов Потемкина: хотя Российская империя и не взяла себе коронных территорий, их получили другие участники - Австрия и Пруссия. Вместо появления на карте небольшой, слабой, но однородной в этническом и религиозном отношении страны, Польша вообще перестала существовать как отдельное государство.

Глава 9.

Важное место в документах светлейшего князя занимала шведская тема. Особенно рельефно она вырисовалась во время второй русско-турецкой войны 1787-1791 гг., когда Россия оказалась вынуждена противостоять складывающейся в Европе антирусской лиге, и Швеция выступила как один из инициаторов нового конфликта на Балтике. Ее короля Густава III (1746-1792 гг.), человека талантливого, но легкомысленного, современники называли «просвещенным деспотом». Поклонник Вольтера и Дидро, родной племянник Фридриха Великого и кузен Екатерины II, он, едва вступив на престол, совершил 19 августа 1772 г. государственный переворот, сильно укрепивший королевскую власть в Швеции. Опираясь на гвардейские полки и армию, поддержанный практически всем дворянством, Густав заставил шведский парламент - риксдаг - принять новую, конституцию. Отныне сам парламент собирался исключительно по требованию монарха, правительственный Совет превращался в совещательный орган при короле - в Швеции был восстановлен абсолютизм, утраченный в 1718 г. после смерти Карла XII {626}.

Со стороны это выглядело настоящим государственным переворотом, крайне не выгодным для соседей Швеции, в частности для России и Пруссии, которые являясь гарантами старой шведской конституции и подкупая парламентские партии, долгие годы манипулировали политикой ослабевшей державы. Не даром Екатерина II с такой настороженностью относилась к идеям Н. И. Панина перестроить управление Российской империей по шведскому образцу. Для нее «эра свободы», как в Швеции называли полувековое правление риксдага, была временем хаоса и бессилия старого противника, когда Петербург мог почти беспрепятственно вмешиваться в дела Стокгольма. Усиление королевской власти, неуклонно влекшее за собой усиление самой Швеции на международной арене, серьезно беспокоило императрицу. Она сразу почувствовала опасность для своей политики на Балтике и немедленно назвала Густава III «диктатором». «Сердце говорит мне, что ваш любезный шведский король… не сделает ничего путного, - писала Екатерина 24 августа 1772 г. своей парижской корреспондентке мадам Бьельке о перевороте, устроенном Густавом III. - Никогда законы ни в какой стране не были так нарушаемы, как в Швеции при этом случае, и я вам ручаюсь, что этот король такой же деспот, как сосед мой султан: ни что не удерживает его! Я не знаю, это ли средство долго пользоваться любовью нации, рожденной и воспитанной на началах свободы?» {627}

Молодой шведский монарх отвечал царственной кузине полной взаимностью. Он не собирался больше терпеть вмешательства соседних держав в дела страны, в особенности же «русского ига» в риксдаге. Более того, вдохновляясь воинской славой своих знаменитых предков - Карла XII и Фридриха II - Густав мечтал о восстановлении прежнего могущества Швеции, забывая при этом, что оба его кумира потерпели поражение именно от России. Во время первой русско-турецкой войны 1768-1774 гг. и Пугачевщины Густав не решился воспользоваться бедственным положением соседки, чтобы вернуть потерянные при Карле XII земли, и потом горько сожалел об этом {628}.

С началом второй русско-турецкой войны, когда основные войска соседнего государства оказались оттянуты на юг, у шведского короля появился новый шанс. В 1787 г. Турция обратилась к Густаву III с просьбой объявить войну России на основании союзного трактата, заключенного между Стокгольмом и Константинополем в 1740 г. Если в 1768 г. Швеция проигнорировала этот документ, то теперь ссылка на него оказалась весьма кстати. В ноябре 1787 г. Екатерина сообщала Потемкину о тайной поездке Густава III в Берлин для получения денежной субсидии {629}. 8 ноября в Государственном Совете прочитано было письмо русского посла в Стокгольме графа А. К. Разумовского о стремлении шведского короля присоединить Лифляндию. Совет решил, «соображая сие известие с беспокойным нравом и легкомыслием оного соседа нашего… укомплектовать гарнизонные батальоны в Ревеле и Аренбурге» {630}. Это был серьезный и довольно трудный шаг, поскольку ни свободных денег, ни лишних рекрут в воюющей стране, конечно, не было. В отличие от своего северного соседа, Россия не могла рассчитывать на субсидии других держав. [137] В февраля 1788 г. Густав III получил в Амстердаме заем на 600 тыс. рейхсталлеров {631} и деятельно взялся за подготовку военно-морского флота и войск в Финляндии к походу. 24 марта Екатерина решила посоветоваться с Потемкиным, находившимся на Черном море, по поводу надвигавшейся угрозы новой войны. Неожиданно это желание императрицы встретило самое серьезное противодействие в кругах «социетета», члены которого уже привыкли чувствовать себя хозяевами положения в Петербурге. Враждебная светлейшему князю партия Воронцова - Завадовского через своих представителей в Совете постаралась убедить Екатерину, что не стоит отвлекать командующего от дел на юге еще и вопросами осложнившихся русско-шведских отношений. Таким образом, эта группировка попыталась оттеснить Потемкина от решения вопросов, касавшихся возможного конфликта с балтийским соседом России, и приобрести приоритетное влияние в этой сфере.

Однако Екатерину не так-то легко было остановить, если она взялась за перо, чтоб обсудить с Потемкиным действительно серьезные вопросы. «Когда все идет хорошо, мое влияние ничтожно, - не без доли иронии говорил Григорий Александрович в 1781 г. английскому послу Гаррису, - но когда у императрицы бывают неприятности, она нуждается во мне. В такие моменты мое влияние усиливается более, чем когда-либо» {632}. Весной 1788 г. настал именно такой момент, и Екатерина готова была смести на своем пути все преграды, чтоб перемолвиться со светлейшим князем по поводу беспокоивших ее проблем. Невинной жертвой императорского гнева стал А. В. Храповицкий, несколько раз заходивший в кабинет во время работы государыни над письмом Потемкину. Статс - секретарю, как тогда говорили «намыли голову», за то что он осмелился отвлекать ее величество. «Не дадут кончить несчастного письма!» {633} - сорвалась на него Екатерина.

Предоставив светлейшему князю всю имевшуюся у нее информацию о шведском флоте в Карлскроне и новых военных лагерях в Финляндии, разбитых по границе с Россией, императрица делает вывод о намерениях Густава III: «Есть подозрение, будто целит на Лифляндию» {634}.

Однако позиция социетета все же заставила государыню несколько дней колебаться с отправкой послания. До 27 марта, т. е. до обсуждения сложившейся ситуации на заседании Совета, письмо лежало «в куверте» Екатерины. Но не услышав от вельмож на Совете ничего нового, императрица окончательно утвердилась в мысли о необходимости спросить мнения светлейшего князя и передала письмо курьеру. Через Дмитриева-Мамонова она дала знать Гарновскому для донесения в Елисаветград, что «желает на письмо иметь скорый, а при том и обстоятельный ответ». Сторонники Потемкина были чрезвычайно довольны обращением императрицы к Григорию Александровичу по поводу шведских дел, т. к. оно показало представителям противной партии в Совете, «что они не во всем и не везде всесведущи» {635}.

Придворная борьба на фоне угрозы новой войны чрезвычайно раздражала обоих корреспондентов. Получив тревожное письмо Екатерины 24 марта, светлейший князь отвечал ей обширной почтой 6 апреля, посвященной взаимоотношениям России и Швеции. Планы необходимых мер были написаны Потемкиным чрезвычайно быстро. Неделю заняла дорога курьера от столицы до Елисаветграда, и всего 4 дня спешная работа с ответом. Такая скорость показывает насколько серьезно Григорий Александрович принял слова императрицы.