Лев Вершинин - «Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии
Близнецы
Что касается известного (и, пожалуй, самого ударного) тезиса противников версии «гражданская война», сводящегося к тому, что, дескать, РСДРП(б) была «партией иностранной», а следовательно, «подрывная деятельность большевиков была всего лишь иностранным вмешательством, игрой на второстепенных противоречиях и искусственным разжиганием конфликтов», то здесь самое время вспомнить о гуннах и готах. Игра шла по разным правилам. Меньшевики, в сущности, выступали запоздалыми наследниками французских революционеров, ломавших и jus, и tradition феодального мира в интересах «нации, которая должна стать всем» и желательно везде. Большевики же, отнюдь того не скрывая, более того, говоря о том во всеуслышание, заявляли, что намерены ломать jus и tradition «национальных государств» в интересах «государств нового типа», основанных на приоритете интересов «класса». Или, – как вариант и на первом этапе, – «угнетенных масс». Это не оправдание. Это всего лишь констатация. Но констатация, исключающая рассуждения о каких-либо «нарушениях международного права», поскольку, повторяю, подходы были принципиально, гунно-готски, различны. Тем паче что и «уничтожение» чьей бы то ни было «национальной государственности» в программе большевиков вовсе не значилось. Напротив, они готовы были территорию бывшей Империи, единством которой не дорожили, ущемляя при этом интересы русского народа, которого побаивались, дробить до бесконечности, – при единственном условии, что возникающие «национальные государства» будут «советизированы». То есть тоже станут «государствами нового типа». А уж войдут ли они непосредственно в РСФСР или в союз с ней, опять-таки было не суть важно, – РСДРП(б), как партия интернациональная, стояла выше таких даже не второстепенных с ее точки зрения частностей.
Зато приходится отметить, что речь идет о противостоянии не «демократии и диктатуры», а двух диктатур, одной (меньшевики) старого типа и другой (большевики) нового. Методы при этом были примерно одинаковы. Большевики, как известно, стартовали в реальную власть, расстреляв январские демонстрации рабочих в Петрограде, а позже «огнем и мечом» искореняли все, что считали контрреволюцией и «буржуазным национализмом», не останавливаясь перед вторжением в самопровозглашенные «национальные государства». Меньшевики сделали то же самое месяцем позже, в первый же день работы Закавказского Сейма, когда «Чхеидзе держал речь под аккомпанемент ружей и пулеметов, трещавших тут же недалеко от дворца», а затем, вполне в стиле Ильича, давили «реакционный национализм» на окраинах, опять-таки не упуская случая попытаться куда-нибудь «принести демократию». Собственно говоря, печальные рассуждения современных грузинских историков, хотя бы той же «группы Вачнадзе», об «убийстве большевиками грузинской демократии» вдребезги разбиваются при минимальном экскурсе в историю хоть сколько-то сходных с Грузией в социально-экономическом плане европейских регионов того времени (Португалия, Испания, Албания, Болгария, Италия и т. д.). Где «демократизация», в каких бы формах они ни шла, рано или поздно оборачивалась – опять же в разных формах – естественным установлением жестко авторитарных, а то и вообще тоталитарных (фашистских) режимов.
Шайка-лейка
Более того, «чистой политикой» дело не ограничивалось. Позиционируя себя как «классических социал-демократов европейского типа», меньшевики таковыми ни на копейку не являлись, что бы при этом сами о себе не думали. Просто потому, что для установления «классической социал-демократии» в тогдашней Грузии не имелось ни малейшей опоры. Ни продвинутого рабочего класса, то есть мощных тред-юнионов, ни развитого среднего сословия, ни хотя бы серьезного фермерства не существовало. Была лишь огромная масса взбаламученного социальными катаклизмами традиционного населения (крохотный рабочий класс, в общем, не в счет) – и оседлавший волну интеллигентский «бомонд», подстегивавший массы красивыми, но совершенно фантастическими лозунгами, однако решительно неспособный (вспомним хотя бы, как буксовала земельная реформа) претворить их в жизнь. Недаром же с момента возникновения власть меньшевиков, как мы уже видели, неуклонно дрейфовала от «классической социал-демократии» к странному симбиозу идей Маркса, которого Жордания считал учителем, и Чавчавадзе, которого учителем не считали, но на статьях которого, тем не менее, росли.
То есть, о чем уже говорилось, к «национал-социализму».
К тому самому. Пусть и в зародыше, но все-таки.
Зато большевики, общаясь с упомянутой массой (алчущими земли крестьянами, только-только врастающими в город фабричными «пред-пролетариями», люмпенами, «пробуждающимися малыми нациями»), чувствовали себя, как рыба в воде. Влияния в «безусловной» Грузии они, в сущности, не имели лишь потому, что прочно, начиная с весны 1918 года, сидели в подполье. Выход на свет автоматически означал начало «большого пути» в народ. Что, кстати, прекрасно понимали и в Москве, где ничуть не сомневались в том, что яблочко очень скоро упадет к ним в руки само, и в Тифлисе, где легализованных «идео-кузенов» практически мгновенно начали сажать. Между прочим, вполне по делу, поскольку заняться легальной парламентской борьбой, отказавшись от курса на вооруженное восстание, большевики не могли. Да и не собирались – превращаться в еще одних меньшевиков, только второй свежести, не имеющих никаких шансов на власть, в их планы вовсе не входило. Еще и в силу специфики, так сказать, партийного строительства в местных условиях, где круг «этих революционеров» был невероятно узок.
В сущности, это были люди одной тусовки, где (ах, эта провинция!) все всех знали в лицо, а идеологическое размежевание определялось, в основном, не идейными разногласиями, а личностными соображениями. Костяк меньшевиков формировался в основном из «чистой» публики, из «просвещенной общественности» с княжескими титулами, а нередко и с имениями, и тифлисского «бомонда», разбуженного в свое время великим Ильей Григорьевичем. Группа лидеров кристаллизовалась по принципу «да, он человек нашего круга», людям попроще и провинциалам типа Цхакая, а позже Джугашвили, и тем паче «не совсем своим», вроде «этого кинто» Тер-Петросяна (Камо), предлагались вторые, а то и третьи роли. На что они были категорически не согласны, предпочитая уходить к Ленину, у которого свободных мест было полно, а сословных предрассудков не было вовсе. Впрочем, и сам «бомонд» дробился и делился по тому же признаку: если в одном семействе старший брат или кузен делал карьеру под крылышком Жордания, остальным кузенам гордость не позволяла быть у него на подхвате. В итоге сплошь и рядом случались казусы a la семья Гегечкори, где батони Евгений быстро вышел в лидеры меньшевизма, а затем и в министры иностранных дел, зато батони Александр («Саша»), начав карьеру там же, после ссоры с кузеном нашел себя в кругу Сосо Джугашвили. Позже, между прочим, выдав их общую племянницу, сиротку Нино, замуж за молодого, нищего, социально чуждого, но идейно своего в доску большевика Лаврентия Берия.
Тоска по Родине
Минимальное понимание и ситуации, и характеров, и схемы отношений не оставляет сомнений в том, что ни отсиживаться в эмиграции, ни прозябать в подполье, ни, тем паче, идти на «легальную» подтанцовку к более удачливым братьям, кузенам и друзьям детства эти люди не могли, не хотели и не собирались. В их понимании, гражданская война в Грузии, начавшись тотчас после крушения Империи, не прекращалась с того момента ни на миг, а политику Кремля на Южном Кавказе определяли именно они. Встречая в своем радикализме непонимание «классических марксистов» типа Чичерина и самого Ленина, зато имея полное понимание и всемерную поддержку со стороны идеологов «скорейшей всемирной революции» типа Троцкого и Зиновьева. Не говоря уж о «национальных кадрах» с других окраин Империи, вроде Дзержинского, испытывавших примерно те же чувства. А поскольку строжайшая партийная дисциплина в те времена уравновешивалась скверным качеством связи и быстрым изменением обстановки на местах, заставляющей Центр мириться с повышенной самостоятельностью «первопроходцев» на ключевых участках, живая жизнь вновь и вновь побеждала сухую догму. Сразу после советизации позарез необходимого Кремлю (нефть, нефть, нефть!) Баку Серго и Киров начали буквально насиловать Москву требованиями «ускорить и углубить». 4 мая, утром: «С Грузией никаких разговоров не ведите». В тот же день, вечером: «Не позже 12-го надеемся быть в Тифлисе. Пройдет блестяще». После категорического отказа, уже ночью, форменная истерика: «Меня поражает, каким образом вы верите лживым заявлениям Гегечкори… Мы все считаем спасение погибающего Грузинского меньшевистского правительства непоправимой ошибкой, но нечего говорить, что все ваши распоряжения будут выполняться нами очень точно», – и тут же требование, если уж Грузию нельзя, то дать «добро» хотя бы на Армению, иначе, дескать, мусульмане не поймут.
