Евгений Анисимов - Афродита у власти. Царствование Елизаветы Петровны
Из комнат второго — парадного — этажа дворца гости попадали на террасу галереи, где был разбит висячий сад: «Общее впечатление от этого висячего сада было, вероятно, фантастическое. Стоя у стены правого флигеля, посетитель наблюдал приблизительно следующую картину. С обеих сторон вглубь уходили колоннады внутренних сторон с их раззолоченными капителями, орнаментами и статуями. Всю глубину этого странного зала без потолка занимал фасад церкви с ее полуколокольней, а над ним сверкали в воздухе золоченые купола и кресты. Вместо рисунка штучного паркета изгибались пестрые и яркие разводы цветников, мебель состояла из каменных скамей, расположенных под вишнями, яблонями и грушами».
Барокко, как и любой другой стиль, — это не просто внешний вид архитектурного сооружения, набор деталей, который позволяет нам отличить его от других стилей. Барокко — образ жизни среди этой архитектуры. Висячий сад Царскосельского дворца уже стал не нужен в следующую, Екатерининскую эпоху. Новой владелице дворца, воспитанной в ином, «классическом», стиле, потребовалось другое — Камеронова галерея с ее псевдоантичной простотой. Екатерине II уже не нравились фонтаны Петергофа: ее возмущали попытки «мучить» воду, не позволявшие ей течь естественно. И Растрелли уже казался старомодным и напыщенным со своими завитушками. Но для Елизаветы Петровны его творения пришлись как нельзя кстати — в этом море зеркал и золота она видела, как плыла ее сверкающая бриллиантами божественная фигура.
Нам не дано понять и прочувствовать все прелести и недостатки жизни в елизаветинских дворцах. Теперь это государственные музеи: шаг влево, шаг вправо от дорожки для экскурсантов — и срабатывает визгливая сигнализация или вмешивается дежурная старушка. Эти дворцы так много испытали на своем веку — пожары, войны, нашествия невежд. От времен Елизаветы в них мало что осталось, прекрасные зеркала в золоченых рамах уже другие, и в них никогда не отражалась красавица-императрица, как и на сверкающие паркеты из редчайших пород дерева никогда не ступала ее божественная ножка. И только иногда, стоя перед сверкающей в лучах летнего солнца анфиладой залов Екатерининского дворца, — в те редкие минуты, когда одна экскурсия исчезла за поворотом, а другая еще шаркает тапками где-то на лестнице, — видишь перед собой все ту же, что и в XVIII веке, теплую зеркально-золотую бесконечность. Кажется, что это «туннель истории», уходящий в прошлое…
Денис Фонвизин замирал от красоты и яркости всего, что видел. «Признаюсь искренно, что я удивлен был великолепием двора нашей императрицы. Везде сияющее золото, собрание людей в голубых и красных лентах (то есть редких тогда андреевских и александровских кавалеров. — Е. А.), множество дам прекрасных, наконец, огромная музыка — все сие поражало зрение и слух мой, и дворец казался мне жилищем существа выше смертного». На это все во дворце и было рассчитано.
Дворцы для Елизаветы — огромные сцены, на которых разыгрывалась бесконечная пьеса ее жизни с переодеваниями, праздниками, обедами, приемами. Попытаемся и мы представить себе, как проходила эта жизнь. Возьмем для примера обычный праздник и расскажем о нем, что знаем.
* * *Празднеств при дворе было великое множество. Дни рождения, тезоименитства императрицы и наследника, его супруги, а потом и цесаревича Павла Петровича, памятный день 25 ноября 1741 года, принесший Елизавете власть, полковые праздники императорской гвардии, кавалерские праздники орденов Андрея Первозванного, Александра Невского, польского Белого Орла, «викториальные» (победные) дни. Самым торжественным из них был день Полтавской баталии. Разумеется, отмечали и праздники Русской православной церкви: Рождество, Пасху, Богоявление, Водосвятие, Святую Троицу, Пятидесятницу и другие. Нужно вспомнить еще свадебные торжества по случаю счастливого бракосочетания придворных и вообще дворцовых служителей. Все праздники отмечались пышно, торжественно и очень долго, что было весьма утомительно для участников.
С петровских времен сложились вполне устойчивые ритуалы официальных праздников и торжеств. Все начиналось с литургии, как правило, в придворной церкви. Тогда же раздавался праздничный перезвон колоколов городских церквей и салют. Тучи галок и грачей поднимала в петербургское небо почти непрерывная пальба пушек с бастионов Петропавловской и Адмиралтейской крепостей, со стоявших в Неве кораблей. С моря также доносился страшный грохот — это палили сотни орудий цитадели и фортов Кронштадта и кораблей Балтийского флота. Пушки ставили также на основных площадях и перекрестках улиц. Пушечная пальба сопровождалась беглым ружейным огнем стоявших возле дворца и в других местах города гвардейских и армейских полков, а это не меньше десятка тысяч ружей. Не будем забывать, что порох тогда — в отличие от позднейших времен — был только дымным, причем очень дымным и черным. Нашему современнику, попавшему в Петербург елизаветинской поры, показалось бы, что город подвергся нападению противника и в нем идут упорные уличные бои, если бы не громкие крики «Виват!», грохот полковых литавр, сверкавших золочеными боками, и пронзительные клики труб, слышные в перерывах пальбы. Причиной этого, привычного людям XVIII века, свето-, а точнее, звукопреставления была любовь к праздникам — имитациям войн и военных побед, а также невероятное количество пороха, который готовили в изобилии многочисленные пороховые заводы.
После литургии императрица, одетая в платье, сшитое как мундир полковника Преображенского полка (она же была полковником и других гвардейских полков), принимала парад. В нем участвовали не только четыре гвардейских полка — Преображенский, Семеновский, Измайловский, Конный, — но и несколько полевых полков, обычно квартировавших в городе или его окрестностях. Императрица, конечно, не вставала, как ее отец, в общий строй первого полка русской регулярной армии и не участвовала в марше, но была рядом со своими усатыми красавцами и в роскошном экипаже объезжала их строй. Во время парада на праздник Водосвятия у проруби-иордани перед Зимним дворцом полки стояли шпалерами на льду Невы от Стрелки Васильевского острова до Охты — иначе столько солдат и офицеров и разместить было невозможно. В 1749 году на лед было выведено девять полков, или 16 047 человек! В тот момент крики «Виват!!!» могли заглушать и пушечную пальбу — присутствие государыни всех воодушевляло, как и чарка водки, подносимая ею самым заслуженным воинам. Порция на солдата в то время была такова: две чарки водки и кружка пива, а порой и больше, а также сбитень и горячие калачи.
Во время праздника Водосвятия 1752 года, как сообщают камер-фурьерские журналы, «стоящих в параде штаб- и обер-офицеров трактовали (угощали. — Е. А.) на воде (то есть на льду. — Е. А.), были для их столы: первый — против Иордани, близ дворца, в нарочно огороженном ширмами великом шатре, в котором довольствовались гвардии полков штаб- и обер-офицеры холодным кушаньем, гретым вином с пряными зельи и другими разными винами, кофеем и чаем, приходя самопроизвольно, с переменою довольствовались. Второй стол, близ императорских академических палат (то есть Академии наук. — Е. А.) армейских полков штаб- и обер-офицеров довольствовал, а которым офицерам от полков отлучиться было за дальностью невозможно, развозили санями на лошадях от тех столов холодное кушанье, всякия вины по полкам. И то трактование происходило по утру, от десятого часа, как полки на воду пришли и до самого окончания».
Народ на улицах также ликовал в предвкушении дармового угощения — по улицам разносился не только пороховой дым, но и запах жареного мяса и густой, бодрящий простолюдина дух сивухи: на площади у дворца стояли многоступенчатые пирамиды, на которые дворцовые служители поднимали зажаренных на вертеле быков с золочеными рогами. В распоротое брюхо быка набивали жареную дичь — глухарей, тетеревов, уток и рябчиков. «Другие пищи» для народа были установлены также на помостах в разных концах площади. Сивухой разило от винных фонтанов. Это были небольшие деревянные бассейны, в которые лили водку или недорогое красное вино — астраханский чихирь из приподнятых на столбах бочек. Во время праздников в Московском Кремле бочки поднимали на колокольню Ивана Великого, откуда водка устремлялась вниз, а потом взлетала вверх: о высоте такого винного фонтана можно только догадываться — здесь нужны вычисления, которые автор сделать не в состоянии. Точно известно, что обычно винных бочек выкатывали из дворцовых погребов не меньше полусотни.
Полиция загородками, шлагбаумами и живой цепью с трудом сдерживала алчущую толпу, которую допускали к угощению по особому сигналу пушки. Вот как описывал французский дипломат Корберон подобный обычай уже при Екатерине II: «Перед дворцом находится очень большая площадь, на которой может поместиться до 30 тысяч человек. Посреди этой площади был воздвигнут помост из бревен с несколькими ступенями. На него кладут жареного быка, покрытого красным сукном, из-под которого виднеются голова и рога животного. Народ стоит вокруг, сдерживаемый в своем прожорливом нетерпении чинами полиции, которые, с хлыстами в руках, обуздывают его горячность. Это напоминает наших охотничьих собак, ожидающих своей доли оленя, которого загнали и разрубают на части, прежде чем выкинуть им. На этой же площади, направо и налево от помоста, бьют фонтаны, имеющие форму ваз, из них льет вино и квас. При первом выстреле из пушки все настораживаются, но только после второго выстрела полиция отходит в сторону, и весь этот дикий народ кидается вперед; в это мгновение он производил впечатление варваров и скотов. Помимо прожорливости здесь было и другое побуждение: предлагалось схватить быка за рога и оторвать ему голову, тому же, кто принесет голову во дворец, обещано было сто рублей награды за ловкость и силу. И сколько желавших одержать эту победу! Люди опрокидывают, увечат, топчут друг друга, и все хотят быть причастными к этой славе. Триста несчастных тащили с криками свой отвратительный трофей, от которого каждый рвал куски, и обещанные сто рублей были поделены между ними». Впрочем, не будем забывать, что сам Корберон прибыл из страны, в которой весной 1770 года, во время празднества бракосочетания Людовика XVI и Марии-Антуанетты, озверевшая толпа, устремившись к даровым угощениям, затоптала свыше тысячи человек. Думаю, что зрелище это было не менее жуткое и дикое, чем то, которое француз видел в России.
