Борис Четвериков - Котовский (Книга 1, Человек-легенда)
- Вот как? Похвально, похвально! А вы, полковник, жалуетесь на медлительность нашего аппарата, настаиваете на решительных мерах, а оказывается, все сделано?
Его превосходительство даже поблагодарил чиновников за оперативность, и все это переводилось иностранцам.
Пока они таким образом обменивались любезностями, к банку стали прибывать какие-то грузовые машины, затем явился и сам директор банка в сопровождении целой комиссии по приему ценностей на предмет вывоза их за пределы страны.
- Никита Петрович! Но нам же ясно по телефону сказали...
- Что сказали? Кто сказал? Что вы мне ерунду мелете?
- Но позвольте! Ведь даже такие подробности... что и пудель ваш, Никита Петрович... Я сам лично говорил по телефону...
- "Никита Петрович", "Никита Петрович"! Что вы мне голову морочите?! Короче говоря, приступайте к передаче всех ценностей и прежде всего золотого запаса. Где Иван Иванович? Давайте его сюда!
- Вы напрасно горячитесь, Никита Петрович, - остановил его полковник из генштаба. - Все уже вывезено, вы немножко опоздали. Я тоже беспокоился, но, оказывается, все в порядке.
Директор банка Никита Петрович Кудрявцев был непомерно толст, и, например, в театре для него всегда специально отводилось двойное кресло, так как на одном он не помещался. Но тут он как-то осунулся, обмяк и выслушал терпеливо подробный рассказ, как прибыли грузовые машины, как Никиту Петровича разыскивали по всем телефонам и как, наконец, получили сведения, что Никита Петрович отбыл со всем своим семейством на иностранный пароход...
- На иностранный? - заинтересованно переспросил директор.
- Да, да, на иностранный! Я сам лично говорил по телефону... Но мы все сделали! Тут приезжали военные, с охраной!
Но директор уже не слушал. Он все понял. Ценности вывезены, но кем?
- Благодарю вас, - спокойно произнес он. - Попрошу вас, откройте мой кабинет... Мне все ясно.
Он медленно поднялся по роскошной лестнице, устланной ковровой дорожкой, мимо пальм, мимо почтительных кассиров и бухгалтеров. Проследовал в свой шикарный директорский кабинет, вынул из письменного стола никелированный револьвер и застрелился.
В это время на улице послышались выстрелы, застрекотал пулемет.
- Ваше превосходительство! - подошел адъютант к генералу, находившемуся в каком-то оцепенении. - Здесь оставаться небезопасно. Улица обстреливается!
Вся блестящая свита тронулась по направлению к порту. Все смущенно молчали. Испуганно прислушивались к близкой беспорядочной стрельбе.
- Однако... - пробормотал его превосходительство, большой любитель пошутить. - Одесса провожает нас просто с триумфом!
- На-зад! - закричал патруль, вымахивая на взмыленных лошадях из-за угла. - Здесь проезда нет! На чердаках домов засели пулеметчики!
Что творилось в порту! Крики, ругань, вопли, команда...
- Нельзя ли хоть на палубе? - кричал растрепанный жалкий человек в котелке. - Я согласен на палубе! Поймите, наконец, у меня жена!
- У всех жены!
Какие-то дети сидели на перевязанных ремнями корзинах... Кто-то бежал по сходням, и за ним несли кожаные чемоданы... Счастливец!
Матросы иностранных кораблей безучастно глазели с палубы на все это смятение. Американские журналисты фотографировали берег, толпу и панораму города.
В Одессе расклеен приказ французского командования. В приказе сообщалось, что союзниками принято категорическое решение: Одессы не сдавать!
Но вот уже под самой Одессой после упорных семидневных боев интервентами оставлены укрепленные пункты Очаков и Буялык. Воинские части отказываются грузить на корабли орудия и танки. Но даже под обстрелом предприимчивые командиры иностранных войск грабят склады, тащат все, что попадется под руку. Они похитили уцелевшие советские военные суда. Более ста советских торговых кораблей, нагруженных разным имуществом, угнано из Одесского порта.
Приказ французского командования еще висел, расклеенный по стенам домов и на заборах. А между тем пришло из Парижа указание - срочно эвакуировать войска с Украины "ввиду трудностей снабжения продовольствием", как пояснялось в этом правительственном распоряжении.
Вооруженные отряды рабочих заняли почту, телеграф, помещения штаба и контрразведки. Последний иностранный корабль скрылся за горизонтом.
- Так-то лучше, - говорили рабочие, поглядывая на удаляющиеся черные дымки, - незваный гость хуже татарина.
- А главное, ушли не солоно хлебавши.
- Это как сказать. По-моему, так им солоно приходилось!
На одесских улицах идет чистка и уборка. И город кажется еще прекрасней, еще белоснежней, еще милей теперь, когда его пришлось освобождать от вражеских полчищ. По улицам собирают и увозят трупы. Сдирают вывески несуществующих отныне учреждений.
Был такой старый давнишний герб Одессы: щит разделен на две части, в золоте верхней половины императорский орел с тремя коронами, в нижней червленой части серебряный якорь. Нет теперь этого герба! Над советской Одессой полыхает, переливается, плещет полотнищем красный революционный стяг.
Какой-то матрос стоит, высоко задрав голову и шевеля губами, и читает приказ французского командования о том, что Одесса не будет сдана.
- Пленум Одесского Совета рабочих депутатов!
- "Известия Одесского Совета рабочих депутатов"! - весело выкликают мальчишки-газетчики, размахивая, как флагами, газетными листами.
Апрельское солнце заглядывает в каждый сквер, в каждый дворик, в каждое окно Одессы.
11
Не в долгополом сюртуке помещика Золотарева, не в сверкающем нашивками облачении капитана Королевского, не в той роскошной дохе, в которой он однажды навестил напуганного фабриканта, и не в облике священника, спасшем ему когда-то жизнь, - в полном блеске кавалерийской формы шествует Григорий Иванович Котовский по улицам Одессы в сопровождении своих друзей. Какое счастье - вот так, жмурясь на солнце, шагать по широкой улице, по советской освобожденной земле!
- Что будем делать теперь? - спрашивают бойцы нетерпеливо.
Им скорее хочется узнать, что же дальше. Наверное, Григорий Иванович узнал что-нибудь определенное в Одесском военно-окружном комиссариате, куда он сегодня заходил.
Котовский не спешит с сообщениями. Он просто хочет побродить по городу. Один день отдыха - и можно снова с головой уйти в работу.
Вот здесь, в этом ресторане, Котовский арестовал Ракитникова... А здесь, на Французском бульваре, присутствовал на торжественном ужине у военного атташе... Вот она, вот она, та самая скамейка на Соборной площади! Как раскудрявился сквер! Все так же сидят и судачат няни и тихие старушки, все так же играют дети, катая тележки и подбрасывая в воздух мяч.
- Красивая площадь! - останавливается и любуется Котовский. - Бывали у меня здесь деловые встречи...
- Солнце печет, как будто уже лето! - удивляются молдаване. Наверное, сейчас так же солнечно в Кишиневе...
Вот она, вот она, явка подпольщиков! Здесь постоянно можно было видеть нашего дорогого Ивана Федоровича, нашего секретаря губернского комитета Смирнова!..
- Как! - удивляются все. - Вот здесь, в самом центре? Да ведь это было в двух шагах от контрразведки!
- Вот потому-то и было всего безопасней. И если бы не эта провокация... он и сейчас был бы жив...
Котовский печально замолк, погруженный в воспоминания.
Солнцем залиты улицы. И какими красками переливается безмятежное море! Насколько глаз хватает раскинулось оно на просторе. Ходить бы здесь всегда мирным кораблям, нагруженным товарами, скользить бы по волнам парусным лодкам рыбаков, прогулочным яхтам... Бескрайнее, наполняющее сердце большими чувствами, оно еле-еле всплескивает, набегает прозрачной волной, шуршит прибрежными гальками и дальше, дальше уводит взор - то бирюзовое, то темно-зеленое, то серебристое... спокойное, сильное, доброе море.
Котовский перебирает в памяти названия иностранных кораблей, совсем недавно стоявших здесь на рейде:
- Флагман оккупационной эскадры дредноут "Жан Барт", линкоры "Франс", "Вернье", "Мирабо", "Жюстис"...
И опять резнула боль в сердце;
"Жанна! Маленькая Жанна!.. Веселая, доверчивая, бесстрашная, заслужившая бессмертную память коммунистка Жанна Лябурб!.."
Группа людей шагает по Ришельевской. Здесь, в доме сорок один, помещается теперь ревком.
- А все-таки что же мы будем делать дальше? - спрашивает опять кто-то.
- Дорогие друзья! - говорит, останавливаясь, и с большой торжественностью Котовский. - В нашем отряде двести пятьдесят отборных храбрецов. Ревком принял отряд в свое подчинение!
Котовский развернул и показал всем мандат, скрепленный печатями. Мандат гласил, что Котовскому поручается организация боевых частей для освобождения Бессарабии от гнета мирового империализма.
И Котовский немедленно приступил к делу. Он не хотел терять ни одного дня. И все стоял у него перед глазами старик, который провожал советские воинские части, покидавшие Кишинев. Ведь ждет он, и весь народ ждет освобождения от чужестранцев!
