Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

сейме 1646 года о Лаще ходатайствовали в Посольской Избе, по обычной

снисходительности панов к подобным преступникам. Бунт Хмельницкого вызвал его на

боевую арену, под защитой военного фкземпта, и тот же Януш Тишкович, который, в

качестве киевского воеводы, послал на него мистпую шляхту, подвизался на ряду с ним

в борьбе с козаками. Между колонизаторами Малороссии случалось много раз, что

недавние враги сражались плечо с плечем против азиатской дичи и родственной с нею

дичи козацкой. Сам Вишневецкий пенавидел разбойника Лаща за многое, но в борьбе с

козаками и козацкими побратимами, оп, подобно Тишковичу, не делал различия между

Осинским и Лащем Тучапским. Таким образом подпись Лаща красовалась рядом с

подписью нашего Байдича.

Это было уже второе представление польских воителей польским доматорам,

членам каптурового сейма и копвокации. Они доносили о несчастнейшем положении

Республики (statum Reipublicao afflictissimum). Они видели всё большую и большую

руипу (ruinam) всего отечества. Они недоумевали, почему и: пим, в их отважных боях с

многочисленным неприятелем, не приходят ни откуда вспоможения: потому ли, что

паны братья сами по себе беззаботны,

т. п„

30

234

или^ же потому, что они отуманены напрасною надеждою на мир (њpe traktatуw

ubespeczeni et vana nube armisticii obumbrati). „Предостерегаем вас опять" (писали

воители), „что неприятель, под покровом обещанного мира, всё более и более

увеличивает свои жестокости, всё шире и шире растекается и усиливается, так что в

каждом хлопе надобно видеть врага, в каждом городе и селе-толпу неприятелей

(catervas hostium). И неудивительно: из нашей беспечности чернь заключает, что все ей

позволительно (omnia sibi licet in omnes). Отсюда происходит, что никто не

сопротивляется, все разбежались, все подавлены страхом (wszyscy terrore pressi

zostaj№)".

После такого увещания, изолированные защитники польской чести и славы

умоляли сенат не вести переговоров без Марса, чтобы не подпасть под власть

неприятеля. Напрасные мольбы! Копвокациоиисты были только поражены (perculsi)

новыми известиями,— больше ничего. С ужасом узнавали они, что силы Вишневецкого

истощились потерями в битвах; что долее не может он сдерживать „импета"

неприятеля; что отступает с обозом под Константинов; что Полонное осаждено

(писавшие не знали еще, что Кривонос в него вломился); что Чорторые я Черкин

вырезаны... Но, вместо того чтобы послать своему защитнику помощь, они держали в

Сенаторской Избе тайную раду, из которой велели выйти даже королевским

секретарям, и целый день совещались—не о том, как отразить неприятеля, а о том, как

поступить с самоотверженным героем. Надежды на мир до того сбивали их с толку, что

Вишневецкий казался им опасным революционером, в роде самого Хмельницкого.

Письма Козацкого Батька к вельможным панам и распускаемые им, по старинному

обычаю, выдумки, подействовали на панское общество так, как это было ему нужно.

Отособив талантливого полководца и от лучших, и от худших сограждан его, хитрый

козйк маскировал свои приготовления к борьбе с панами кривоносовскииш набегами,

которые разгоняли местную шляхту, обезоруживали пайские зймки и открывали ему

свободный путь в глубину давнишней Украины—Волыни, Украины не козацкой, а

шляхетской. Но путь к нему самому, в его украинские трущобы, оказался

непроходимым для правительственных коммиссаров.

Красноречивый и глубокомысленный Адам Кисель был одурачен им больше всех

тех, которые в национальном собрании внимали ему, как оракулу. Предпринятая

Киселем экспедиция превыипала его вещественные и нравственные средства. Он и его

.

235

трое товарищей. Сельский, Дубравский и Обухович (все наши соплеменники,

избранные из среды депутованных, отправились аод прикрытием полка в 2.000

человек, то есть такой ассистенции, „чтобы не испугать Козаковъ*, как совещались

государственные люди; но эта ассистенция оказывалась ничтожною силою среди

бушевавшей на Волыни козатчины. Загоны свирепого Перебийпоса не хотели знать

никаких мирных переговоров, и беспрестанно покушались побить коммиссаров с их

жолнерами; а Хмельницкий, „удерживавший своих от чаш и грабежа ни чем иным, как

только мечемъ*, не отвечал на приятельские письма Киселя, умолявшего его о защите

от гайдамаков. Хмельницкий делал вид, будто ничего не знает о панском посольстве.

Козаки взяли и опустошили Полонпое, Конец., местечко самого Киселя, Гощу,

ограбили Геблиев, Тучин и все панские имения по Горыни. Не решаясь «идти в глаза*

бушующим гультаям, Кисель остановился в безопасном еще от них Луцке и послал к

Хмельницкому носланцов, жалуясь на прерванное таким ужасным способом

перемирие, и прося обезопасить ему дорогу в Украину. Но, прождав напрасно две

недели возвращения посланцов, пустился на Торыпь в свои „иустки*, и по дороге

посылал в разные стороны подъезды, разгоняя разбойничьи купы. Победа над ними

обходилась ему не дешево: оп терял лучших людей своих и в конце концов не знал, как

выпутаться из миротворной миссии.

Шляхетская Украина, Волынь, успокоившаяся от домашних разбоев со времен

Косинского и Наливайка, пе только была заражена козатчиною, но отрыгала и старую

жвачку разбойной шляхетчини, так как эт^а некогда украинная облаеть, со времен

незапамятных, была тем, чем сделалась теперь собственно так называемая Козацкая

Украина. Самое имя её своим грамматическим складом показывает, что здесь волынь

была таким же обычным явлением, как в хорошей избе — теплынь. Во времена

варяжские в её лесистых и болотистых пустынях наездничала и гнездилась вольная

воля, самоправная удаль. В литвопольском периоде нашей истории Волынь оставалась

верною своему варягорусскому прозвищу. Право открытой силы преобладало здесь над

законом и обычаем больше, нежели, например, в Холмской Земле, где, как мы знаем из

автобиографии Иосифа Верещинского, шляхтич, не помеченный рубцами в

имущественных столкновениях с „панами братьями*, был замечательным

исключением.

236

,

В Земле Волынской власть и богатство представляли почти такую же грубую

ассоциацию с рабочей силою, как и в собственно так называемой Украине,

отодвигавшейся все далее и далее к востоку. Эта первобытная, чуждая строгой

регламентации союзность повелительности с подчиненностью, работала здесь по

закону тяжкой необходимости, и выработала общество, отличавшееся от варягорусской

толкотни только примесыо польского языка и обычая в элементу русскому#

Ни в одной из литворусских и польскорусских областей не было столько богатых и

убогих шляхтичей, титуловавшихся князь~ ямщ и нигде между служилыми и

чернорабочими людьми не встречалось такое множество бояр. Сокрушенная Батыем

варягорусскаа система засыпала своими осколками Волынь густо. Когда Киевская

Земля опустела и Литва да Ляхва захватили в свои руки остатки недобитой Монголами

Руси, — между Припетыо и Днестром засели представители древнего русского

самоправства, не хотевшие подчиниться новым порядкам.

В эпоху Наливайка были уже забыты кровавые смуты, которые пришлось пережить

коренным Литвинам и Полякам для водворения на Волыни этого шаткого

государственного права, которое делало польскорусское общество сборищем

недоступных для закона преступников. Памятны были правительству только услуги

князей Оетрожских, Заславских, Четвертииских, Сангушков, Чарторыйских, Корецких,

Збаражских, Вишневецких, чуждавшихся уже верховодства в политических усобицах и

помышлявших всего больше об интересах экономических. Эти потомки древней

кияжееко-боярской вольницы сделались тузами среди прочих князей и спустившихся

до служилого звания бояр, благодаря силе, отваге и искусству властвовать: качества,

бывшие в оно время естественною заменою нынешнего общественного права. По

невозможности подавить своевольство этих можновладных дук, правительство

старалось их задобрить пожалованиями и привилегиями, предоставляя им ту власть

над городами и тянувшими к городам землями, которой не могло удержать за собою.

Купленные великими уступками со стороны польской верховной власти, наши русские

дуки, из неугомонных бунтовщиков, сделались орудиями правительства для усмирения

других демагогов. Так, по наказу Батория, князь Василий, с помощью крымского хана,

усмирял низовцев, как об этом была у меня речь в своем месте. Но когда король