Нина Соротокина - Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)
Сегодня карты были отложены, потому что в честь какой-то годовщины старики решили приготовить жженку. Приготовление этого напитка требует, как известно, абсолютного внимания, полной сосредоточенности и даже некоторой отрешенности от всех мирских забот, а также наличия доброкачественного изначального продукта - мед должен быть непременно липовым, водка чистейшей, без сивушного запаха.
После разговора с Лядащевым, Саша бегом пустился к друзьям, но опять не застал их дома. "Пол третья часа изволили в карете уехать в Петергоф, дабы смотреть на море", - важно доложил Лука.
Саша не стал их дожидаться, а поспешил домой на Малую Морскую, надеясь разговорить стариков и выведать что-нибудь о князе Черкасском.
Саша незаметно сел в угол, прислушиваясь к оживленным разговорам.
- И где ж ты, трепливый человек, у них готовил жженку? В Версалии самом или где?
- Не смейтесь, именно в Версалии. Есть у них поварня, учрежденная особливо для королевской фамилии. Называется "гранде-коммоноте". Там и готовил. Так не поверите ли, они у меня все под столами лежали!
- Вся королевская фамилия? - хохотали старики.
- Нет. Повара французские да хлебники.
- Горит, горит! - раздались радостные крики.
- Пламя хорошее, понеже все пропорции в соблюдении.
- Саша, голубчик, иди к нам...
- Да, да, - сказал Саша растерянно.
"... А ведь Никита может знать этого Черкасского. Все-таки тоже князь... Балбесы! Помощи от них никакой! В Петергоф, вишь, потащились, на море пялиться... А что на него пялиться, лужа серая, огромная... "
Жженка, она была превосходной, несколько остудила обиду Саши, а стариков и вовсе настроила на легкомысленный лад.
- Были у меня тогда три комиссарства по полку. - Щеки Лукьяна Петровича раскраснелись, глаза взблескивали от приятных воспоминаний. Состоял я у денежной казны, имел должности при лазарете да еще заведовал амуничными вещами в цейхгаузе. А что еще ротой правил, так это совсем сверх меры. Уставал страшно. Но занятость моя никого не интересовала и меньше всего эту девицу. Была она красоты средней и такого же ума, но резва была совершенно непристойно и стыда не имела никакого, даже притворного девичьего.
- Ну и дела, - прошептал Саша. - Старики принялись вспоминать свои амурные дела!
- Я, бывало, приплетусь вечером к себе с одной целью - только бы поспать, а она стоит в дверях, я забыл сказать, что в доме ее матушки квартировал, так вот, стоит, бедром вертит:
"Ах, Лукьян Петрович, вы давеча обещали мне гулять". - "Не могу, милая дева, устал". - "Да что вы, право. Уж и лошади готовы. Поедем верхами". А я лошадей с детства боюсь. Стою перед ней, отнекиваюсь, как могу, а она меня подталкивает, глядь, я уже у конюшни. А то щекотать начнет... Тут не только на лошадь, на колокольню взберешься. Избавился я от этих прогулок только тогда, когда упал с проклятой кобылы и сломал ногу. Прелестница моя так хохотала, что я думал, помрет в коликах. Привезла она меня домой, уложила в кровать и стала за мной ухаживать. Но как, господа! Нет бы что поесть или выпить, она таскала мне огромные букеты цветов и каких-то пахучих, очень жестких в стеблях трав. "Что вы мне сено носите? - спрашивал я. - Чай, не конь? " А она мне: "Ах, кабы мне выпала болезнь, я б желала лежать в зеленых лугах! " - и сует мне эту осоку в голова. Шея в царапинах, одеяло в репьях, в чае плавают сухие лепестки и что-то, судя по запаху, совсем непотребное. Слава богу, явились через неделю сослуживцы с руганью, что, мол, не являешься в цейхгауз, и в тот же вечер унесли меня на носилках в лазарет. Так она, негодница, и туда приходила. Как услышу ее хохот под окном, одеяло до бровей, потому что знаю - сейчас букетами обстреливать начнет. Теперь понимаете, братцы, почему я до сих пор не женат? - закончил свой рассказ Лукьян Петрович под общий смех. - Правда, сейчас мне кажется, что она просто меня дурила, а если из нас двоих и был кто-то зело глуп, так то была не она.
Гости не захотели остаться в долгу, каждому было, что вспомнить, за одной любовной историей следовала другая.
"Как бы исхитриться и свернуть их на политику, -думал Саша, - а там можно будет и вопросик ввернуть". Но рассказы шли сплошняком, как доски в хорошо пригнанном заборе, и неожиданно Саша размяк, перед глазами высветился охотничий особняк на болотах, и он увидел Анастасию: надменную, потом веселую, потом нежную...
Любовные истории, наконец, истощились. Кто-то уже похрапывал над пустой рюмкой, догорели свечи до плавающего фитилька, и Марфа пришла ставить новые.
- А скажите, господа, что вы знаете про Черкасского, смоленского губернатора? - Саше показалось, что это не он, а кто-то другой задал вопрос, и удивился, кому еще мог понадобиться этот загадочный человек.
Старики очнулись от спячки и заговорили все разом.
- В Смоленске губернаторствовал Войтинов, если память моя еще не продырявилась. Нет, не Войтинов, а Воктинов.
- Воктинов никогда смоленским губернатором не был и вообще не был губернатором, а был капитан-командором в Кронштадте, и звали его не Воктинов, а Воктинский. Он был поляк и кривой на один глаз.
- К чему сии гипотезы? - величественный Замятин развернулся в кресле, упер руку в бок и с видом значительности, ни дать ни взять римский император, продолжал: - Сиятельный князь Иван Матвеевич Черкасский, племянник покойного кабинет-министра, действительно состоял в смоленских губернаторах. Не больно-то он стремился оставить столицу, но против Бирона не пойдешь. Государыня Анна Иоанновна души в Черкасском не чаяла, Бирон и услал его подальше. Да и как не заметить такого мужчину? Я его видел в те времена.
Замятин выпрямился, вскинул голову и сложил губы сердечком, как бы давая возможность слушателям представить Черкасского во всей красе.
- Горячий был человек, - продолжал он, - красив, чернобров, черноглаз, весь такой, знаете... как натянутый лук! Немцев не любил. Да и кто их любил? Да молчали... А он не молчал. Говорил безбоязненно, что хотел. Мол, теперь в России жить нельзя, мол, кто получше, тот и пропадает. А за такие слова в те времена...
- Опять, Иван Львович, больше других знаешь? - заметил Друбарев. Язык у тебя прямо бабий - никакого удержу!
- А почему не рассказать? - Замятин смущенно посмотрел на приятеля и сразу как-то уменьшился в размерах. Видно было, что подобные замечания делаются частенько и что Замятин признает за Друбаревым право на такие замечания. - Почему не рассказать? - повторил он виновато. - Дело давнее, а Сашенька интересуется.
- Очень, - искренне заверил Саша. - Продолжайте, прошу вас.
- Плесни-ка мне жженочки холодной, - попросил Иван Львович. - Нету уже? Тогда хоть поесть принеси и рюмку водки.
Когда Саша вернулся со штофом водки и закуской, гости уже разошлись, и только Замятин, как захмелевший пан, сидел у стола, свесив голову на грудь и шумно всхрапывал. Саша тронул его за плечо.
- Нет, милый, - вмешался Друбарев, - тебе его не разбудить. Скажи Марфе, чтоб постелила Ивану Львовичу в кабинете. Да пусть принесет туда колпак, войлочные туфли и мой тиковый халат.
- А как же его рассказ? - огорчился Саша.
- Поменьше бы ему рассказывать да побольше слушать, - вздохнул Друбарев.
"Вот ведь какая штука - жизнь, - думал он, - нет в ней никакой логики и смысла. И слава Богу. Потому что будь в ней логика, сидел бы мой велеречивый друг за решеткой. Что есть в России более секретное, чем "черный кабинет"? Человеку, который там служит, с собственной тенью нельзя разговаривать, язык надлежит проглотить! Перлюстрация иностранных писем подумать страшно! А этот хвастун с каждым норовит поделиться своими знаниями. Как на него, дурня, еще не донесли? "
Утром Саша попытался возобновить вчерашний разговор, но Замятин был скучен и немногословен.
- За что Черкасского пытали и на каторгу сослали? Про то один господь знает да еще Тайная канцелярия.
- Она знает, да молчит, - вздохнул Саша.
- И правильно делает. Если все будут знать, что людей без всякой вины по этапу в Сибирь гонят, то какой же в государстве будет порядок?
- Иван Львович, - укоризненно заметил Друбарев, - зачем Саше знать твои дурацкие измышления по поводу порядка в государстве нашем?
Замятин с тусклой миной жевал томленную в сметане капусту, потом вдруг улыбнулся, заговорщицки подмигнул Саше.
- Сказывают, что попал на дыбу Черкасский из-за женских чар, - и, видя недоверие на лице Саши, он добавил, - князя оклеветали, а виной тому была ревность к некой красотке-фрейлине, фамилию ее запамятовал.
- Не может этого быть! - воскликнул Саша. - Тут непременно должно быть политическое дело. Ведь с Черкасским и другие люди на каторгу пошли.
- А ты откуда знаешь? - Замятин звонко ударил ложечкой по маковке вареного яйца. - А если и пошли на каторгу, то все по вине той же юбки. Точно так, друзья мои... Это со слов самого Бестужева известно.
- Кого? - крикнули Саша и Лукьян Петрович в один голос. Замятин подавился желтком, закашлялся, потом долго пытался отдышаться, ловя воздух широко раскрытым ртом.