Борис Черток - Книга 4. Ракеты и люди. Лунная гонка
Срочно готовьте постановление. Но только с условием: все должно быть конкретно и сверхконкретно. В этом же постановлении должны быть завязаны и многоразовые, челночные корабли. Только покажите перспективу МКБС. Мне кажется, что вы все много о ней говорите, но не все еще продумано. Раньше чем нас агитировать, вы сами должны ощутить перспективу. Пора прекратить споры и оценить роль человека. Нельзя шарахаться в крайности: все решает человек или все решает автомат. Надо с максимальной степенью использовать возможности и человека, и автомата. Человека использовать не для соревнования с аппаратом по нажиманию кнопок, а для исследований, открытий, там, где нужны его эвристические способности, резервы мозга. Эти резервы мы в космосе пока не используем.
Первый ДОС мы пускаем в марте. Сразу надо приниматься за второй, вдохнуть жизнь в третий и четвертый. Это ясно, и по этому вопросу больше никаких дискуссий. За срыв сроков будет строжайший спрос.
Теперь по H1. Сегодня уже нет времени для детального обсуждения. Кроме лунной экспедиции мы намечаем на этом носителе выводить и МКБС. У меня сложилось впечатление, что мы тут спорим, галдим, а Н1 идет стихийно, сама по себе. По H1 положение архиплохое, архитрудное. Но вместо того, чтобы в полную силу заниматься проблемами H1, вокруг нее создается какой-то вакуум. Имейте в виду: по ДОСам и МКБС необходимо немедленно готовить постановление с развертыванием перспектив, а по H1 скоро будем строго наказывать за полный провал не только лунной программы, но и всех работ, завязанных на эту ракету-носитель.
Я всех благодарю. Надеюсь, что последующие встречи будут у нас более результативными.
Совещание длилось четыре часа. Мы выходили на погрузившуюся в сумерки Старую площадь и разыскивали заждавшиеся нас машины. С Бушуевым и Охапкиным мы приехали на одной машине, собрались уже рассаживаться в ней, когда к нам подошел Мишин. Он обратился к Бушуеву и ко мне:
– Это все ваши штучки! Все смешать в одну кучу. Но подождите, скоро все разложим по полочкам!
Слухи об историческом для ДОСов совещании в ЦК быстро распространились по всем КБ и заводам, МОМу и смежным министерствам. По закону «сохранения внимания» ослабилось внимание среднего звена аппарата к Н1-Л3.
В нашем коллективе почти все ведущие специалисты знали об отрицательном отношении Мишина к досовской тематике. Тем не менее волна энтузиазма по созданию первых ДОСов не спадала. Основные заботы – подготовка к пуску нашей первой орбитальной станции – в марте переместились с ЗИХа и ЗЭМа на «техничку» «двойки» Байконура, который все мы по-прежнему упорно называли полигоном. Параллельно с подготовкой ДОСа шла подготовка транспортного пилотируемого корабля 7К-Т №31, которому предстояло получить при выходе в космос наименование «Союз-10». На заседании ВПК был утвержден первый экипаж орбитальной станции: Владимир Шаталов, Алексей Елисеев и Николай Рукавишников. Компетентность каждого из них не вызывала ни у кого из нас никаких сомнений.
Испытания ДОСа № 1 начались на «двойке» в новом монтажно-испытательном корпусе, который в отличие от старого назывался МИК КО – космических объектов. В старом МИКе сохранилась подготовка ракет-носителей и транспортных кораблей.
Юрий Семенов – ведущий конструктор по ДОСам – четко организовал работу по контролю за устранением всех замечаний, которые возникали при испытаниях ДОСа № 1 и начали вновь появляться в КИСе, куда был доставлен ДОС № 2. На оперативных совещаниях, когда речь заходила о дефиците, задержках поставок, он настаивал на четкой фиксации и отчетности по любой мелочи, «до гвоздя!» Даже когда таких «гвоздей» сотни, необходимо разбираться с каждым в отдельности. Со стороны Бугайского ведущим конструктором был Владимир Палло. Мы обычно в разговорах для краткости именовали организации по фамилии руководителя или месту расположения. Так сложился специфический жаргон:
ЦКБЭМ – Подлипки – Мишин;
ЦКБМ – Реутов – Челомей;
Филиал ЦКБМ – Фили – Бугайский;
Завод им. М.В. Хруничева – ЗИХ – Фили – Рыжих;
ЗЭМ – Подлипки – Ключарев.
В разговорах употреблялось одно из возможных наименований, а в переписке обычно предприятия скрывались за номером «почтового ящика». Так, например, ЦКБЭМ именовали п/я В-2572.
После совещания в ЦК я выкроил время и собрал своих товарищей. Несмотря на то, что о подобного рода совещаниях «на самом верху» не положено широко информировать, я считал, что мои товарищи по работе должны не пользоваться слухами, а получать информацию из первоисточника. Когда я закончил часовой рассказ о четырехчасовом заседании, Юрасов прокомментировал:
– «Смешались в кучу кони, люди…»
– А как там дальше у Лермонтова? – спросил кто-то.
– «И залпы тысячи орудий слились в протяжный вой».
– Вот-вот, это я и хотел напомнить. Только выть будем мы, – это острил обычно осторожный Сосновик.
Никого из собравшихся нельзя было обвинить в скептицизме или равнодушии. Успехи воспринимались с нескрываемой радостью, а от неудач никогда ни у кого руки не опускались.
– Каждому из вас, – резюмировал я, – надо тщательно распределить силы, так чтобы обеспечить бесперебойную работу на полигоне по подготовке первого ДОСа и не допускать срыва работ на заводах по второму ДОСу и последующим кораблям.
– А что же вы молчите о Н1-Л3? В ЦК после «Аполлона-14» Луну решили больше не тревожить? Мы полным ходом модернизируем серию приборов КОРДа на приборном заводе чужого министерства. Это не игрушки, – поинтересовался Зверев.
Его отдел обеспечивал документацией и курировал производство приборов КОРДа для H1 на Загорском оптико-механическом заводе. На каждую H1 вместе с резервом ЗОМЗ поставлял 50 сложных электронных приборов. Министерство оборонной промышленности, которому подчинялся ЗОМЗ, чтобы не быть в долгу, утвердило ему до конца 1971 года план, который обеспечивал ракеты-носители H1 до № 10 включительно этими приборами. Аналогичные заделы были и на других серийных заводах.
– Серийные заводы наших шуток не понимают, – поддержал Зверева Чижиков, у которого были аналогичные заботы на Уфимском и Киевском приборостроительных заводах.
– Башкин со Зворыкиным опять меняют свои блоки управления сближением, блоки датчиков угловых скоростей и блоки включения двигателей причаливания и ориентации. Мы уже счет потеряли изменениям. Пусть они сами отправляются на заводы, а то уедут на полигон, а мы не знаем, как рабочим в глаза смотреть. Один прибор по 20 раз дорабатываем и перепаиваем так, что военпред отказывается принимать. В карповских электрических «сундуках» тоже постоянные перепайки. Когда это кончится?
Подобные «сведения счетов», иногда очень горячие, вспыхивали у меня в кабинете, когда вместе собирались идейные разработчики и конструкторы, которые превращали идею в виде электрической схемы в рабочую документацию для производства.
После очень горячих разговоров обычно принимались решения о методах доработки и формулировки о причинах изменений, с тем чтобы «сор из своей приборной избы» «наверх» и особенно в парткомы не выносить.
Я пытаюсь далее изложить эпизоды из череды событий, во многом определивших путь, по которому в дальнейшем пошла наша космонавтика.
Ясным теплым утром 5 апреля 1971 года в 7 часов 30 минут мы с Бушуевым выехали с улицы Королева в свой фирменный аэропорт «Внуково-3». У цветочного магазина на проспекте Мира подобрали только что приехавшего из Ленинграда Евгения Юревича. К нам в машину он перетащил из такси зеленый ящик с запасными приборами для аварийной рентгеновской системы (АРС). Это была совсем новая рентгеновская система для помощи космонавтам при управлении «активным» кораблем в процессе ручного сближения. Рентгеновские лучи в данном случае служили не для анализа, а использовались для измерения параметров относительного положения на участке причаливания.
На аэродроме у служебного здания уже собрались почти все главные, которым необходимо было присутствовать на Госкомиссии. В 9 часов 10 минут наш Ил-18 взлетел. В переднем салоне расположились Керимов, Бушуев, Щеулов, Бугайский, Северин и я. Юревич устроился в общем салоне, чтобы «выспаться без начальства». Теперь можно расслабиться и любоваться землей с безоблачного неба. Внизу – типичный апрельский вид. Черные поля со сбегающими в балки и овраги белыми пятнами еще не растаявшего снега. Между голых деревьев черного леса просвечивается потемневший снег. За Уральском почему-то в степях снега оказывается гораздо больше, чем в Подмосковье.
Командир авиаотряда Хвастунов для пассажиров переднего салона ввел обязательную церемонию – чай с печеньем. Через три часа полета прильнули к иллюминаторам, чтобы полюбоваться Аральским морем. В заливах под ярким солнцем сверкает ослепительно белый лед. На середине моря льда уже нет. Ярко-голубая поверхность чистой воды не потревожена ветром. В дельте Сырдарьи мутные потоки вливаются в эту чистую голубизну.
