Коллектив авторов - Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Конечно, нельзя сказать, что, располагая столь скромными возможностями самоидентификации в губернской или уездной социальной среде, провинциальные исследователи старины были обречены оставаться полностью безучастными к задачам, встававшим тогда перед национальной историографией вообще. Так, шуйский купец В.А. Борисов, хороший знакомый Диева еще с 1830-х годов, очень живо отреагировал на обозначившиеся намерения правительства улучшить быт помещичьих крестьян. 5 ноября 1858 года он отправил Бодянскому из своего собрания несколько документов XVII века о быте помещиков и крестьян «в той уверенности, что акты эти для издаваемых под Вашею Редакциею “Чтений” не будут лишними и потому самому, что сословия, высказывающие себя в актах, стоят ныне на первом плане внимания всей России»[817]. Но такие робкие попытки выполнить нечто большее, чем описание предметов, до которых еще не дотянулись руки столичных ученых, только лишний раз показывают границы, за которые провинциальные любители древности не рисковали выходить. Местное общество, во всяком случае в лице духовенства и купечества, весьма недвусмысленно давало понять провинциальным любителям древности безосновательность их притязаний на роль выразителей исторических запросов своей среды. Другими словами, они были лишены своей заинтересованной публики, в отличие, скажем, от авторов историй национального прошлого. Наряду с концептуальным замешательством, свойственным российской историографической ситуации середины XIX века в целом, это обстоятельство существенным образом сковывало исследовательские амбиции провинциальных ученых и ставило их в заведомо зависимое положение по отношению к тем, кто брал на себя труд создания обобщающих концепций истории России.
Возможно, увлекавшиеся изучением прошлого представители среднего поместного дворянства в наименьшей мере испытывали указанные неудобства. Относительно высокий образовательный уровень и привычка воспринимать интеллектуальный труд как одну из сословных принадлежностей, подкрепленные стабильным материальным достатком, позволяли им становиться на более независимую позицию в исторических занятиях. Другое дело, что эти занятия, далеко не так широко распространенные среди провинциальных дворян, как охота или разведение лошадей, обычно расценивались в этой среде как причуда и потому не становились консолидирующим фактором для местного сообщества. Все это в той или иной степени дало о себе знать в таком археографическом начинании, как «Белёвская вивлиофика». Его инициатором выступил Н.А. Елагин, приходившийся сводным братом по матери известным славянофилам И.В. и П.В. Киреевским. Именно последними, по собственному признанию Елагина, «внушена была первая мысль собрать и издать в исторической последовательности все, что уцелело из памятников об нашей стороне». Основной объем «черновой» работы проделал, судя по всему, сам Елагин. Об этом он весьма красноречиво поведал Хомякову в одном из своих писем: «Я уже с месяц в деревне из множества копен очень мало вымолачиваю зерна, т. е. из озимого хлеба, собранного с полей, и из ярового, нажатого мною нынешним летом в архивах». Но детали становления замысла и его реализации в «Белёвской вивлиофике» едва ли подлежат полной реконструкции. Можно только догадываться, как много значила для Елагина «братская помощь», о которой он так проникновенно говорил в предисловии к первому тому своего издания[818]. Не вызывает сомнений только то, что будь первоначальный замысел «Вивлиофики», кому бы он ни принадлежал, осуществлен, русская историческая наука приобрела бы публикацию уникального корпуса источников по истории одного уезда.
В первых двух из пяти предполагавшихся Елагиным томов должен был появиться датируемый концом царствования Михаила Фёдоровича список с писцовой книги Белёвского уезда – древнейшее из известных издателю его описаний. В качестве приложения ко второму тому он рассчитывал поместить экономическое описание времен генерального межевания – это нарушение хронологической последовательности Елагин допускал, исходя из того, что «в настоящую минуту издание подробного описания и плана многим и во многих отношениях может быть полезно». Подготовленный к печати третий том составляли бы материалы переписных книг 1646 и 1678 годов, а также грамоты и акты середины – второй половины XVII века. Основой четвертого тома должна была послужить публикация выписок из Ландмилицких книг, других документов XVIII века и итогов первых ревизий. Сюда же Елагин хотел переместить из приложений второго тома памятники эпохи Михаила Фёдоровича. Завершали замысел издателя только собиравшиеся им для пятого тома материалы статистического описания современного Белёвского уезда[819]. Итак, по окончании всей серии публикаций почти все наиболее существенные источники по истории этого уезда стали бы достоянием каждого любителя местной старины.
Но не только размах археографического замысла подкупает в работе Елагина. Еще более, может быть, примечательны его соображения по поводу информативной ценности источников по местной истории, главным образом писцовых книг, а также суждения по поводу непростого вопроса о соотношении местной и общероссийской исторической проблематики. Первое знакомство с писцовыми книгами, как видно из его письма к Хомякову, окрылило Елагина. Хоть он и называет собранные им материалы «драгоценными только для нас, Белёвцев», его научные интересы выходят далеко за пределы уезда. Из этих материалов он выводит следующее:
Что закон об укреплении крестьян существовал, – ибо половина уезда, иногда целые деревни, в бегах при М[ихаиле] Ф[ёдоровиче]. Но что при Ц[аре] А[лексее] М[ихайловиче] de facto существовал и Юрьев день; рядом с крест[я ни ном] беглым показывается крестьянин, перешедший по старине… Юрьевым днем можно объяснить все Смутное время.
На этом общерусском фоне не теряется и Белёвский уезд: Елагин отмечает рост на протяжении XVII века размеров вотчинной и поместной запашки, сокращение крестьянского населения, увеличение числа дворовых и пашенных бобылей, постепенный выход земли из службы, так что «указ Петра, переменивший поместья в вотчины, для Белёвс[кого] уезда почти ничего не изменил»[820].
При подготовке издания к печати Елагин был, однако, уже более осторожен в своих наблюдениях, оценках и выводах. Выписки из писцовых книг он по-прежнему считает «драгоценным приобретением науки», но материалы каждой из них в отдельности теперь, похоже, представляются ему недостаточными для широких обобщений: «Вопросы не разрешаются, но только возбуждаются. Многое, даже при издании целой отдельной книги, остается темным и загадочным». Анализируя свой источник, Елагин убеждается в ведущей к ошибкам заведомой неполноте отраженных в нем сведений: «…в издаваемой писцовой книге нарочно обойдены и не описаны казачьи села и деревни, знаменитых Бобриковских казаков. – Они значительно увеличили бы число помещиков». Теперь Елагин постоянно задается вопросом о повсеместном распространении наблюдаемых им в книге Белёвского уезда явлений. Его интересует, насколько всеобщими были неразвитость вотчинного землевладения до XVII века, мелкопоместность дворянства, сила поместной общины, опустение крестьянских дворов и т. п. Ответы он призывает искать в писцовых и переписных книгах, в особенности «тех счастливых уездов, описания которых сохранились от различных эпох, где старейшая писцовая книга может быть дополнена и объяснена рядом книг позднейшего времени»[821]. Мало кто из современников Елагина выдвигал сразу столько проблем перед местным исследованием. Правда, в издании своей «Белёвской вивлиофики» он не продвинулся далее второго тома.
Энтузиастам из дворянской среды принадлежат и оба наиболее содержательных замысла местных сборников середины XIX века – «Синбирского» и «Курского». История издания «Синбирского сборника» изложена в предисловии к нему. Из него следует, что в 1837 году Д.А. Валуев, его дядя Н.М. Языков и А.С. Хомяков из уст «одного из любителей русской старины» услышали весьма высокую оценку исторической значимости материалов, отложившихся в архивах дворян Симбирской губернии. Предварительный осмотр некоторых из этих частных архивов привел их к мысли издать наиболее важные из найденных документов в специальном сборнике[822]. Затем в руки издателей попали другие материалы, имеющие общероссийское значение, и выпуск местного исторического сборника был отсрочен. Тем не менее, издатели не собирались вовсе отказаться от публикации в дальнейшем местных материалов, которые наряду с историческими, юридическими, бытовыми бумагами и бумагами А.И. Тургенева должны были составить самостоятельный раздел или том сборника. В него должны были войти сведения, «касающиеся собственно до Симбирской и соседних с нею губерний»[823].
